Изумрудный

S-tone Inc – Con Mi Sombra

Всё в Маке было таким плавным, мягким и поистине ненавязчивым. Она почти что ускользала из поля зрения, настолько непримечательной казалась по началу.    Но стоило внимательному взгляду остановиться и погрузиться чуть глубже за обманчивую блёклость, то за детским личиком с выцветшими волосами обнаруживалась невероятно взрослая и по-особенному сияющая душа.     Её деликатная красота была доступна не каждому для понимания, а оттого становилась редким наслаждением для тех, кто смог всё-таки разглядеть.   Кид не помнит точного момента, когда это произошло у него.    Может, это было в их первую встречу, смазанную и сумбурную, когда они даже словом и не успели обмолвиться. Или в разгар одной из множества битв, где плечом к плечу они снова спасали мир. А может, в один из моментов, когда Мака обращала на него мерцающий изумрудный взгляд и улыбалась как человек, в сердце которого не было зла.    Мака была для Кида истинным воплощением порядка и покоя, к которым он всё своё сознательное существование стремился. Замечая девушку мимолетом, проскальзывающей в буднях дней, выхватывая случайно между толп студентов, а иногда сквозь толщу собственных воспоминаний — он не мог перестать завороженно глядеть внутрь её души и удивляться, как другие могут не замечать такого чистого, сильного света. Кид не сомневался, что зачаровывающая яркость её глаз тоже следствие свечения, исходящего из непорочной внутренней сути. Даже смертельное оружие в нежных руках обретало иной подтекст, будто она не лишала им жизни, а несла освобождение.   Кид подмечал, как сильны были её гнев, ярость и неистовость в разгар сражения — ради избавления, нового мира, и хотелось бы думать, ради него тоже. Албарн была одной из немногих, кто признавала в нём не только будущего наследника и воплощение великого Бога Смерти, а равного, верного друга и напарника, с которым боролась бок о бок. Мака искренне верила в их общие идеалы и никогда не ставила под сомнение правильность его действий, за что Кид её безумно ценил.    Но, несмотря на всё это, они, на самом деле, мало были наедине и почти ни разу не поговорили искренне по душам. Всё не то время, не те люди вокруг, неподходящие обстоятельства. И куда уж там до откровенных разговоров или крепкой дружбы, которая, конечно, была, но не такая, как с тем же Эвансом или Блэкстаром. Между ними всё строилось на безоговорочной вере, невидимой поддержке и редких невинных улыбках, которые Мака с Кидом дарили друг другу в моменты затишья, иногда совсем без повода.    И хотя Мака ни разу не притягивалась к нему магнитом, она постоянно мелькала где-то на периферии — то ли сознания, то ли горизонта, со временем появляясь перед глазами всё чаще и чаще. Новые обязательства при установлении иного мироустройства требовали другой степени контроля, ответственности и безотлагательности. Девушка входила в его приближенный круг соратников, из которых Кид сформировал свой личный совет. А затем получила и должность временной Хранительницы Европы, продолжив очищать мир от последствий безумия. После этого она закономерно стала подолгу пропадать в длительных командировках, чтобы приносить как можно больше ценной информации о новых местоположениях ведьм, всех несогласных и опасных демонических оружиях.    Вот только её долгое отсутствие стало восприниматься намного чувствительнее и острее, чем когда это случалось раньше во времена, когда они были совсем детьми.   Кид не заметил, как во время одного из отчётов Маки о проделанной европейской миссии, стал впитывать каждое её сухое и содержательное слово, пытаясь даже заранее предугадывать ответы. Тогда он впервые отчётливо осознал в себе две новых вещи — что скучал по девушке, находящейся так далеко на другом континенте, и что, незаметно к собственному удивлению, привык к её невесомому присутствию всегда где-то поблизости. Пускай и на той дистанции, которая всегда невозмутимо сохранялась между ними.    Скучал несмотря на то, что время для него бежало иначе, быстрее и нелинейнее. Скучал, хотя внимательно следил практически за каждой её вылазкой через зеркало в комнате смерти. И умудрялся скучать даже в те моменты, когда покидал привычные стены академии, позволяя отвлечься от собственных обязанностей, и погружался в будничную рутину с Лиз и Пэт.    Стоило только Киду закрыть глаза, как Мака проступала сквозь тьму сознания, преследовала его в ворохе бессмысленных дней и отпечатывалась цветными образами под веками. Он видел мираж её отражения на любой зеркальной поверхности дома: смеющееся, спокойное, серьёзное, яростное и всё такое же сияющее изнутри. Кид всегда отмечал этот едва уловимый, но постоянный ореол свечения, который мягко рассеивался вокруг повелительницы оружия и упрямо притягивал взгляд, подобно распускающемуся ароматному цветку. У которого был самый чуткий наблюдатель и ценитель.    Он глядел, глядел, глядел на неё, а время проносилось за ними, почти такое же неуловимое и неведомое, какой была для него Мака.    И так наступила её восемнадцатая весна.    Бессчетная весна для него, которая вдруг стала важной. Ведь спустя семь месяцев отсутствия она вернулась и снова была рядом, умудряясь находиться так близко с ним и при этом продолжая постоянно ускользать.    Кид научился скрывать за маской Бога Смерти свою задумчивость и появившуюся частую рассеянность, совершенно ему нехарактерную. Стал менее сосредоточенным и спутанным, потому что в сознание пробралось неведомое — смешанное между отчётливым, навязчивым переживанием и лёгкой толикой безумия. Он бесконечно смотрел в холодную гладь зеркала, размышляя об извечном балансе, возрождении и увядании.   Но всё равно с каждым разом возвращался к цветению.    К ней.    Внешне он старался никак не проявлять собственной заинтересованности и лишь наблюдал, общался с Макой столько, сколько было дозволено, никогда не переходя границ в своем безусловном на то могуществе. Кид не хотел ставить Албарн в неудобное положение из-за отчётливой разницы их статусов, что всё труднее было не замечать. Чем больше он возлагал на себя ответственности с годами, тем реже стал снимать маску, чтобы отгородиться было легче — просто потому, что не хотел подвергать опасности друзей из-за излишней привязанности к себе.    Кид всё больше осознавал собственную природу, насколько она отличалась от того, каким он воспринимал себя раньше вокруг людей. Ему необходимо было создать пропасть между собой и всем остальным, чтобы помочь этому миру функционировать без проблем. Отчуждённость и безразличие лучше всего помогали не совершать глупых ошибок, и вести себя так, как подобает истинному Богу Смерти. Ведь рано или поздно, его природа и сущность взяла бы своё, даже несмотря на ту огромную часть человечности, которую вложил в него отец.    Но только… любое соприкосновение или мысль о Маке рушили его идеально упорядоченный план.   То, что испытывал Кид в их бессловесном паритете не стало яснее ему спустя время. Почему его уважение и признание к ней постепенно переросло в любопытство? В какой момент он заметил тот самый свет, от которого не смог больше оторваться? И чем же всё-таки его привлекла Мака, что он стал зависим от её нахождения рядом?   Он всё больше погружался во что-то непостижимое и пристальнее вглядывался в отражение, будто пытался найти там ответы на вопросы, возникающие в собственной душе. И, несмотря на затуманенное состояние, где-то на тонкой грани сознания и безумия, стоило Маке вновь оказаться рядом, он постоянно, постоянно подсчитывал лёгкую поступь её шагов — их точное, как назло, симметричное количество. Отпечатавшийся девичий голос, — по тональности и тембру которого пробуждался от настигнувшего морока и мог понять, в каком состоянии находится девушка. А ещё этот яркий, пронзительный изумрудный взгляд, который преследовал его похуже всего, что было в Маке и так прекрасным.    Кид даже втайне признал бы, что идеальным.   И он старался бежать от этого воплотившегося идеала, как только мог. Потому что впервые в жизни понимал, что не справляется.    Его бесстрастная маска лишь кивала в ответ на все отчёты и слова Албарн, оставаясь безмолвной, если только того не требовала беседа. Кид даже лишний раз не оборачивался к ней (хотя так безумно хотел), непрерывно смотря либо вглубь зеркала, либо вглубь себя. Это изредка и ненадолго помогало отвлекаться, сдерживать буйство красок в голове.    Смерть-младший чувствовал настолько сильную измотанность от тоски и вечной борьбы с собой, что иногда ему казалось, будто бы перед ним стояла не настоящая Мака, а яркая иллюзия воображения. Та иллюзия, что терзала его беспрерывным хитросплетением внутри. И если ему приходилось порой смотреть на Маку в ответ, её глаза — слишком умные, проницательные и решительные — не отпускали его ещё долго и мерещились на задворках спутанного разума, проникая очень далеко за темноту маски и одеяния. Всё в самой сущности Маки постепенно становилось для него слишком, хотя из-за её обманчивой обыкновенности это казалось почти забавным.   Если он был тенью, нелепым чёрным пятном посреди искусственного мира с голубым небом и облаками, то она сверкала в белизне своих одежд, даря тепло и свет одним своим присутствием. Они были подобны противоположностям, словно сама их природа сводилась к тому, чтобы настолько отличаться друг от друга и при этом настолько же притягиваться в чём-то.   Но Кид также знал, что даже тьма может излучать свет. Если накалить её до повышенной температуры.   Он шёл по выжженной кишинами земле, пересекал бескрайние пустыни и моря, рассекал по воздуху леса и необъятные пространства — он был везде, куда можно было только податься, и одновременно нигде сразу. А вместо тени за ним обрывками развевалась лишь тёмная мантия, пытающаяся поспеть за одинокими шагами юного повелителя.  Юноша не был привязан к Городу, как его отец, и это давало ему широкое пространство свободы. Но казалось, целой планеты мало, чтобы заполнить его развертывающуюся пустоту на пути к конечному месту назначения. Он перестал понимать, было ли оно вообще у него.    Ведь боги живут вечность до тех пор, пока на смену им не придут другие. Поэтому зачем им стремиться к какой-то финальной точке существования?   И был лишь единственный вопрос, что по-настоящему пугал его. Он робко появлялся, когда его любопытство только зарождалось, и чем отчётливее проявлялся интерес, тем неизменнее и чаще это возникало внутри, проступая из самой глубины и разрезая острыми клиньями хрупкое самообладание, подгоняя и без того быстрый шаг.    Какими бы дорогами Кид не ходил, какие бы места не посещал и как бы не пытался всеми силами избежать того, что требовало какого-то решения… Он не мог. И снова возвращался к одному и тому же.    Все терялось в пучине событий минувших дней и растворялось в мерцающей глади зеркала. Зеркала, которое видело всё, кроме самого очевидного. В чем так сильно нуждался Кид.    А сколько времени уготовано ей?   В этом и была проблема.    Он был нужен, чтобы властвовать над жизнями и смертями. Он должен был отбирать и даровать, уравнивать добро и зло, поддерживать нерушимый баланс. Благодаря своей человеческой природе он мог понимать мотивы и поступки других людей, сочувствовать и разделять эмоции, осознавать чужие убеждения, как сделать лучше для всех — не с высоты недосягаемой божественной сущности и безэмоционального олицетворения порядка, а с перспективы такого же живого человека. Это было абсолютным симметричным соединением обоих ипостасей внутри него, — каждая из которых помогала делать мир совершеннее и быть достойным правителем Города Смерти. И сколько бы человеческого не было смешано с его божественностью, он не мог нарушить эту извечную систему, так как сам жизненный цикл рождения и увядания был заложен в сути его природы. Ради чего Кид был буквально создан.   И потому, единственное, чего он не мог знать, так это когда закончится жизненный путь любого существа. И также не был в состоянии наделить кого-то, кто не создан им, таким же бессмертием, как у себя.     Вот почему всё божественное в нём ломалось, а человеческое противоречиво восставало, входя в конфликт с его высшей сутью и желая найти немедленное решение, — стоило только промелькнуть Маке Албарн на горизонте.  Почему раз за разом вся точка фокуса сходилась на хрупкой девчушке с блеклыми пшеничными волосами и пронзительным взглядом, что была по меркам вечности такой крохотной? Разве мог её внутренний свет обладать такой силой, что раскрывал и в нём неизведанные грани с потаенными закоулками?   Кид думал, что позабыл вкус оседавшего тягучего морока на губах, который опьянял и никак не давал насытиться собою. Чем больше он запутывался, тем казалось, всё постепенно возвращалось, заполняло его невыносимостью и ввергало в пучину отчаяния. И продолжая бороться до исступления с собственной природой, он отдавал отчёт, что своими же руками раскапывал зияющую пустоту внутри, которая никак не наполнялась.    Своим незримым присутствием Мака будто одновременно облегчала боль и ещё больше подталкивала его к краю пропасти.    И Кид не понимал, когда это успело привести к тому, что теперь он оказался здесь…    …посреди окутанной мглой пустыни без конца и края, следующий по её крутым барханам — вновь и вновь ­—­ сбегая как можно дальше из Города Смерти.   …а затем — окруженный безмятежным искусственным миром и окутанный пеленой мягких облаков с чёрными, как кляксы, крестами.    Обволакивающая и густая тишина, которая должна умиротворять, вдруг наваливается и отрезвляет его каким-то непривычным ощущением.   Он медленно открывает глаза и видит перед собой всю ту же равномерную гладь зеркала, которое сейчас лишь отражает его самого.     Где же я был всё это время?   Кид оборачивается.    Мака смотрит на него прямо: взгляд её невесомый, мягкий, ­но непривычно блуждающий. Она очерчивает его силуэт, возвращается к маске, будто бы её нет на самом деле и она просто разглядывает в задумчивости его неприкрытое лицо.    Повелительница оружия стоит на расстоянии, словно ожидает чего-то. И все в нём бессловесно трепещет от одного девичьего присутствия и какого-то спонтанного осознания, готового сорваться раньше, чем слова лягут в её нежные, приоткрытые губы.    Мака прерывает его мысли лёгким и непринужденным вздохом, разрушая этим в мгновение напряжённую тишину. И начинает говорить вдумчиво, не спеша:    — Я долго думала, почему ты так упрямо прячешься от нас всех и считаешь, что если не взвалишь на себя всю ношу этого мира, то не будешь достойным места своего отца.    Албарн делает небольшую паузу.   — Кид, прошу, посмотри на меня, посмотри по-настоящему, не убегая и не закрываясь.   Он вздрагивает от этих слов и просящих нот, ощущая, как его мгновенно накрывает огромной волной, которая безжалостно бросит его к макиным ногам и не оставит шанса на разумное сопротивление.   — Ты не один. И никогда не был. Я чувствую, как ты погружаешься куда-то… словно исчезаешь, обрываешь все прежние связи, уходишь далеко. И мне страшно, — почти шепчет Мака, выделяя последние слова, и они звучат, как искреннее признание. Её взгляд на несколько секунд наполняется такой грустью, что делает почти больно ему на физическом уровне. — Мне страшно тебя терять, Кид. Страшно, что я бессильна что-то сделать, чтобы этого не произошло.   Юный повелитель делает рваный вдох, пытаясь дышать. Замирает в оцепенении и понимает, что эта волна продолжает захлестывать его с головой, выворачивая всю душу изнутри. Потому как прекрасно понимает все описанные ею чувства.   — Ты знаешь, я думаю… я думаю, что Боги Смерти тоже могут совершать ошибки и не знать всех шагов наперёд. И это уж точно не делает их какими-то неправильными, — Мака чуть подается к нему, слегка улыбаясь краешками губ. Её глаза, внимательно обращенные к юноше напротив, едва заметно мерцают.    Кид ощущает, как неожиданно щемит где-то в области груди и чувствует лёгкое покалывание, будто её тепло передается ему взамен извечного холода.   — Я верю твоим решениям, какими бы они не были, — мягко заканчивает повелительница. — Для меня сомнения и возможные ошибки лишь подтверждение, что ты живой, человечный, такой же, как и мы. Пускай и рожден совсем для другого. Мы не выбирали наш путь, Кид, потому что жили совсем в ином мире, но… Сейчас всё по-другому. Именно благодаря тебе.   Мака неотрывно смотрит в глазницы его маски.  — Если на тебя возложена большая ответственность и предназначение — это не лишает выбора. Никогда не лишало.    Он выдыхает тихо, как только она заканчивает говорить. И все еще не может пошевелиться лишь оттого, насколько болезненно, глубоко и осязаемо Мака задела что-то внутри. В произнесённых словах ему чудится что-то такое между строк… что способно свернуть миры и остановить планету, если бы Кид того захотел.   И потому в какой-то момент Смерть-младший снова выпадает из реальности от переизбытка эмоций, теряется в искаженных проекциях своего разрозненного сознания, и лишь трепетная дрожь в груди позволяет ему вернуться, замечая, как близко успела подойти Мака.    За весь тот промежуток, пока он слушал её слова, обдумывал их — сколько прошло времени? Может быть, день, месяц или века? Навязчивые мысли продолжают толкать к развернутой пропасти и Кид не знает, когда нужно остановиться. Не знает, где та самая последняя черта, которую стоит перейти — и пропадешь навсегда.   Девушка стоит на расстоянии вытянутой руки и будто одна только эта близость с каждым шагом на сокращение дистанции поднимает в нём что-то. То, что ему труднее сдерживать и ещё сложнее признавать. Её взгляд пробирается в самые потаенные частички его существа и даже если она не видит Кида в ответ, то у неё поразительным образом получается всколыхнуть всё нутро чужой души.   — Я… — голос из-под маски звучит глухо, ломается до хрипоты и шёпота, будто он не говорил вслух, по меньшей мере, тысячу лет, — я просто запутался, Мака.    Киду почти больно произносить её имя, больно ощущать её рядом с собой и ещё больнее принимать такую хрупкую, светлую душу, срок жизни которой так не определён, так, чёрт подери, короток для него. И он ничего не может поделать с бессилием, обезоруживающим в своём простом откровении.   Она накаляет всё в нём до предела и беспощадно разгоняет тьму, успевшую добраться слишком далеко. И если признаться честно, то это Мака Албан сводит его с ума.    Надламывает изнутри.  Заставляет ставить под сомнение все незыблемые порядки.    И бросает мучиться в агонии, сама того не подозревая, от осознания непреодолимого расстояния между ними. Которое не преодолеть ни в этой жизни, ни в следующих. До тех пор, пока на смену ему не придут другие, такие же воссозданные по образу и подобию боги, и когда он пылью рассеется по мирозданию, растворится, будто никогда не существовал.   Его человеческая сущность воет от невыносимого осознания, не в состоянии принять и половину того открывшегося неизбежного, которое он всеми силами избегал. Сможет ли Мака понять хоть крупицу той ноши, с которой он будет вынужден жить, как минимум...    Вечность?    Как бы он хотел не узнавать этого никогда, забыть все вопросы и формулировки, лишь бы не терзать себя в бессмысленных догадках и сомнениях на каждое повисшее в воздухе вопрошание. Не искать и не надеяться на ответы, которые, якобы, должны были бы успокоить его мечущийся дух.   Юный повелитель смахивает очередное наваждение и вновь сосредотачивает свой взгляд. Мака всё также стоит рядом с ним, внимательно и молчаливо всматриваясь в бесстрастную маску. Она балансирует на хрупкой невидимой границе — недостаточно далеко, но и не слишком близко, — там, где оборванные складки его плаща почти что нежно касаются её щиколоток, а хриплое дыхание теперь легко разрезает их обоюдную тишину.    Его сердце снова непроизвольно пропускает удар, когда он внимательно вглядывается в такую живую и близкую девушку. От сдавливающей обречённости и чувств к ней, всего того, что незримо взрастало в недрах, — юношу прошибает окончательно. Вышедшая наружу тоска смывает последние оставшиеся оплоты, и, подери его небеса, он не хочет отрывать свой взгляд от неё. Желательно, никогда.   Это точно настоящее безумие.    Ему так хочется сказать ей, высыпать миллионы слов в ответ, какая она прекрасная, сильная, невероятная, что она-то как раз не бессильна в отличие от него, а, наоборот, самая могущественная повелительница и человек, которого он когда-либо встречал. Кид хочет раскрыть ей так много, неожиданно эмоционально для себя, хочет впустить в свою душу и показать то ужасное, что гложет и уничтожает его.    Ему хочется просто быть перед ней.    Быть ни правителем, ни богом и ни товарищем, а просто предстать во всей полноте своего одинокого существа. Он хочет быть просто Кидом для Маки Албарн, и быть понятым за все свои противоречивые, неправильные эмоции и мысли, которые беспорядочно переплелись со всеми объективными доводами.    Он хочет рассказать ей все, о чем когда-либо думал и мечтал.   И все эти желания… Такие ненормальные для него. Абсолютно нелогичные. Иррациональные.    Он чёртово олицетворение порядка, который просто рушился на глазах. Его сущность, его природа, всё то, для чего он был создан — прямо сейчас уничтожается им самим. Чем дальше он позволяет себе заходить за эту грань, тем больше видит, как начинается развёртываться подлинный хаос.   Кид хочет протянуть руку, чтобы коснуться Маки, и одновременно при этом скрыться, чтобы больше никогда её не видеть и не знать. При этом он малодушно понимает, что её уход неизбежно разобьёт какую-то часть его — когда бы тот не произошёл.   И потому, на мгновение кажется лучшим сделать это самому, уйти первым, пока в нем не проросли более изощрённые корни безумия, толкающие на фатальные поступки. Пока и в ней не раскрылось полное понимание происходящего.    Уйти, прикрываясь высшими мотивами, и осознанно, наверное, впервые, причиняя ей боль. Надеяться, что возможно, она не осознает её никогда, и время сотрёт остатки этих неясных, ушедших переживаний. Кид очень хочет верить в это, хотя внутри всё снова начинает протестовать, когда он думает о возможном безразличии Албарн.    Нет, он не имеет права на всё это.  Он никогда не имел и не будет иметь прав на неё, потому что просто не сможет лишить её свободы, подрезав прекрасные полупрозрачные крылья в полёте её недолгой жизни. С огромной печалью Смерть-младший осознаёт, как всё-таки они изменились с тех времен, когда спасали мир и собирали повсеместно заблудшие души. Как повзрослели, даже если сохранили крупицу чего-то негласного и светлого между ними.    Повелитель наблюдает, как в глазах Маки застывает что-то невыразимое, чему он вряд ли найдёт разгадку и, когда сама атмосфера в воздухе неуловимо меняется, её постепенное озарение мелькает бликами изумрудов — Албарн понимает, нет, испытывает почти физически, будто происходит что-то неотвратимое, что изменит между ними всё.   И Мака, его дорогая Мака, здесь ни в чём не виновата. Она лишь свет, который разрезает его тьму, свет, который симметрично уравновешивает его, свет, без которого он будет считать этот мир неполноценным.    Но такова их природа — неизменно сходиться и в итоге расходиться, подобно настоящим противоположностям.  Кид желает лишь сохранить Маке счастливую жизнь без него, защитить её от всей другой боли, что неизбежно будет приносить их сосуществование вдвоем. Или уберечь от страдания, которое будет приносить наблюдение неизбежного саморазрушения Кида, когда окажется, что их «вдвоем» никогда не было и это лишь ещё одна отравляющая фантазия, порождённая его измученным сознанием.   Повиснув на этой хрупкой негласной границе, выстроенной между ними, он почти набирается решимости отступить, обернуться вспять и сделать вид, будто ничего не было. Это же так легко, верно? Разорвать что-то дорогое себе, словно оно совершенно незначительно, пока душа мечется и истекает от необратимости решения.    И в тот момент, когда он неотвратимо собирается сделать шаг назад, что-то рушится. Мака переступает невидимую черту первая и бесстрашно протягивает руку к его маске.   Смерть-младший понимает, что, обнажив своё лицо перед ней, — он обнажит всю свою душу, которую желал показать, — и окончательно пропадёт под этими тёмными водами, просто захлебнется в сломанном порядке мироздания, которое неидеально и совершенно точно отправит к чертям.    Он был обязан просто отойти, чтобы не дать им обоим совершить непоправимую ошибку, но Мака оказывается быстрее и делает шаг навстречу. А затем, ещё один, ближе, невыносимее, будто что-то подгоняет её уцепиться за оставшиеся крупицы ускользающего чувства. И, наконец, стремительно преодолевая смехотворное расстояние, не давая опомниться ни себе и ни Киду, она оказывается настолько рядом к нему, что тонет белоснежным пятном в всполохах его плаща, оставляя лишь сантиметры между их телами.    Кид не может сдвинуться, хотя всё внутри умоляет, кричит, требует это сделать, закончить творящееся безумие, разгоравшееся, оказалось, не в нём одном. Но он лишь глядит сверху-вниз завороженным взглядом на девушку, тонкую и маленькую в его руках, которую — только сделай одно движение — так несложно коснуться и прижать к себе, чтобы окончательно сломать все невидимые запреты. И она действительно самостоятельно нарушает их, продолжая держаться за края маски Бога Смерти, совершая непоправимое и такое желанное.   Глаза Маки сверкают решительностью и, при этом, удивительной мягкостью, почти нежностью, когда она сдвигает маску вбок, стягивая почти приевшийся атрибут и открывая лицо повелителя. Он инстинктивно жмурится от ослепляющего света искусственного мира, и первое, что ощущает, как в голову бьёт аромат стоящей рядом Албарн. Ни цветочный, ни приторный или сладкий, а обычный, человеческий, каким могла обладать только она.    И кажущийся таким родным, похожим на то, когда возвращаешься домой спустя много лет.    Кид, прошу, посмотри на меня по-настоящему.   Он вторит этой мольбе и пронизывающий янтарный взгляд смешивается с изумрудным. Маска безвольно повисает в чужой руке, открывая повзрослевшее и такое измученное выражение юноши. Мака замирает, но не в страхе, а лишь в бесконечном сочувствии и осознании подтвердившихся невысказанных догадок. Кид хотел бы злиться на девичье безрассудство и ненужную жалость, но только и способен, что покорно впитывать каждую секунду её присутствия рядом.   Ещё не поздно отступить и вычеркнуть этот эпизод, восстановить их границы, пока они окончательно не рухнули. В его силах прекратить мучать себя бесплотными надеждами и сохранить надёжное будущее девушки. Но отчаянная вера в какой-то крохотный шанс сковывает его по рукам и ногам, не дает пошевелиться, лишь осторожно наблюдать и тщательно запоминать этот тягучий момент.    — Мака, пожалуйста, не надо, — он не ведает, о чём слабо умоляет Албарн, непривычно тихо и жалко, словно это последняя попытка остановить помешательство между ними.   — Кид, — она не даёт ему договорить и прерывает, понижая голос, — какой же ты глупый и непроходимый повелитель… — неожиданно ласково произносит Мака, и взгляд напротив него наполняется неведомым сожалением и состраданием.    Теперь я вижу тебя, вижу всю твою боль.   Свободной рукой она аккуратно и почти невесомо дотрагивается до его гладкой щеки, пытаясь утешить и согреть в таком маленьком жесте, который расплавляет всё существо молодого человека. Он лишь склоняет немного голову в сторону её ладони и неосознанно слегка сгибается, чтобы Маке не приходилось тянуться к его лицу. Девушка замечает этот скромный жест и смущённо улыбается в ответ.   — Ты знаешь, что всегда можешь рассказать мне обо всём?   — Я знаю, Мака, — Кид не отрывает свой взгляд от Албарн, улавливая все мелкие детали от дрожания светлых ресниц до свечения её души, которое так мягко очерчивает их силуэты. Это дарит какое-то постепенное и неожиданное успокоение внутри бушующего шквала эмоций Смерти-младшего.   — Не закрывайся, пожалуйста, от мира, ты нужен ему больше всех.   Ты нужен мне.   Его сердце вновь сжимается в горечи и муке от неявных слов, которые эхом чудятся в собственной голове, словно были сказаны по-настоящему.    Мака не может видеть его душу, потому что та с годами стала почти такой же объёмной, как и у отца, но она непреднамеренно научилась чувствовать колебания, теперь ощущая их всё отчётливее и увереннее. Она замечает всполохи в янтарных глазах и чувствует, как юношу накрывают бесчисленные терзания, которые он молчаливо пытается запрятать глубже. Мака не знает доподлинно причин и может лишь догадываться, почему он позволяет этому происходить, чтобы потом подавлять внутри себя.    Но что она точно знает, так это то, как он нуждается в её поддержке и помощи прямо сейчас.    Властитель над жизнями и смертями всех существ, ведающий практически обо всём, но внутри — потерянный ребёнок, которого так и не научили понимать собственные чувства.    Одинокий, покинутый Кид.   Албарн ненавязчиво подталкивает его склониться ещё ниже, не разрывая зрительный контакт, будто убеждая довериться. Юноша в непонимании замирает на мгновение, но после кротко поддается, опуская голову, ведомый её рукой. Она бережно прислоняется к его лбу и между ними практически не остаётся никакого расстояния, лишь слышно, как сбивчивое дыхание одного смешивается с другим, а ритм в груди заходится более прерывисто.   — Закрой глаза, — он снова подчиняется, вслушиваясь в тишину, прерываемой биением сердца напротив. Проходят долгие секунды, прежде чем Кид начинает поражённо чувствовать, что именно происходит.   Когда их темп дыханий сонастраивается, с последующим вдохом и выдохом Кид видит сквозь темноту сознания тёплый свет, проникающий и сплетающий воедино частички его спутанной души, оставляющий маленькие огонёчки в зияющих пустотах разорванного разума.   Он не понимает, как такая маленькая душа способна исцелять его необъятную, превышающую её во много раз. Но чем дальше этот свет проникает и соединяет его самого воедино, даже по чуть-чуть, тем большее облегчение и умиротворение наступает внутри.   Так вот в чём сила твоего свечения, что так завораживало меня.   — Поразительно, — вырывается непреднамеренно и изумленно, на что Мака лишь улыбается, не открывая глаз. Она действует наощупь, лишь полагаясь на ощущения и свои умения, но, чувствуя отклик с той стороны, понимает, что движется в верном направлении.    Спустя время она от непривычки выдыхается и, только убедившись, что смогла ненадолго облегчить чужую боль, плавно отстраняется. Албарн наблюдает, как лицо юноши постепенно расслабляется и осязание холода временно отступает, позволяя посмотреть ему более прояснившимся взглядом.   Кид пытается подобрать слова, всё ещё впечатлённый и сбитый с толку, но в голове гуляет непривычная и такая приятная пустота, что становится излишним что-то спрашивать. Он может лишь в благодарности смотреть на девушку, ещё более близкую к нему, чем раньше, и уголки рта сами растягиваются в улыбке.   Грациозная, окутанная всполохами его плаща, она с удовольствием отмечает изменения, произошедшие так быстро с юным повелителем, и собираясь внутренне духом, без колебаний решается на последний шаг.    — Постой, это плохое решение, — он резко обрывает голос до хрипоты в осознании, замечая и отчётливо считывая её намерение за доли секунд. — Как раньше уже не будет.   — Да, не будет, — легко соглашается и вторит эхом Мака, шепча, — но мы подумаем об этом потом, а сегодня… пусть всё будет так, как должно было быть, — и вновь опережая все мыслимые доводы и границы, она невинно прислоняется к его губам. Срывая последний оплот и бросаясь вместе в обволакивающую тьму. Готовая, как и всегда, пожертвовать всем ради него.   Даря свой первый поцелуй.    Кид закрывает глаза и больше не видит под веками выжженный образ своего безумия. Лишь тысячи новых мест, бескрайние барханы пустынь, глубокие моря, величественные горы, другие миры и проносящиеся в круговороте души всех страждущих, желающих, отчаявшихся, горящих, невероятных, и связанных с ним неразрывной нитью.   Он не видит спутанные образы Маки Албарн.   Потому что теперь, наконец-то, знает ответ.    И больше не хочет искать.