Тихие игры

      Веревка на шее натягивается, вынуждая Какаши хрипло вдохнуть.       — Ну-ну, — качает головой Обито, — не будешь сидеть ровно — задохнешься.       Но все же веревку милостиво распускает, и Какаши тут же падает на пол, не удержавшись на подкосившихся ногах. Обито садится перед ним на кресло, под руки поднимает удивительно легкое тело и ловко усаживает у себя между колен. Какаши покорно склоняет голову, утыкается лицом во внутреннюю сторону бедра, дышит тяжело и прерывисто. На ощупь он липкий от пота, и кажется, что весь воздух в комнате успел пропитаться мускусным запахом его тела. Обито проводит рукой по виску и щеке, задевая повязку на глазах и ремни кляпа, хватает за только что освобожденное горло и чувствует, как под рукой дергается кадык, когда Какаши нервно пытается сглотнуть стекающие вниз, по подбородку, по шее и груди слюни. Обито ведет рукой дальше, щиплет зажатую между веревок кожу на плече, а когда Какаши мычит и дергается от него — бьет наотмашь по щеке и за волосы тянет ухом ко рту.       — Мы же с тобой договорились, — строго и вкрадчиво шепчет Обито. — Остался — значит терпишь все, что я делаю. Вообще все, помнишь?       В ответ слышится мычание, отдаленно напоминающее согласие. Обито отпускает волосы, возвращается к предыдущему занятию. Снова ведет по шее рукой, вниз, к маленькой надписи «собственность Обито» на животе, прямо над пупком, а потом — резко, не давая опомниться — вверх, хватается за сосок и больно сжимает. Какаши вздрагивает, издает глухой вскрик, но на этот раз не пытается вывернуться, и Обито, довольный, отпускает.       — Хороший мальчик, — он гладит надпись на животе, переходит на щеку и одновременно переставляет ногу — так, чтобы упираться пальцами ровно Какаши в пах. Тот, чувствуя прикосновение, тихо постанывает, подается вперед. — Не-а, — смеется Обито и за голову ведет Какаши лицом по внутренней стороне своего бедра, пока не утыкает носом в ширинку. — Это надо заслужить.       Тот мычит, внезапно громко и как будто агрессивно. И Обито, занервничав, поспешно расстегивает кляп, вытаскивает изо рта резиновый шарик.       — Что случилось?       — Я сказал — подъем! — с голосом Мадары в реальность врывается смачный тычок в бок, от которого Обито резко подпрыгивает, садясь и понимая: первое — он на кровати, и рядом не Какаши, а дядя Мадара. Второе — надо срочно прикрыть стояк.       Обито делает глубокий вдох-выдох, смотрит вниз — все в порядке, успокоился. Смотрит в зеркало — вроде бы лицо не красное, ничего странного. Дядя будет опять рассказывать, что волосы торчат, как у нечесаного бездомного, и рубашку будто слон сжевал, но это, в целом, не страшно.       — Ты как будто неделю бухал и валялся на помойке, — отмечает Мадара его внешний вид. — Меня в школу не вызовут?       — Нет, — как можно более безразлично отвечает Обито, чтобы дядя не заподозрил в его словах неуверенность и не погнал гладить одежду и расчесывать волосы. — А жрать есть чего?       — Что найдешь — все твое, кроме пива.       — А сигареты?       — Ты давно с утра на пробежке не был? — философски интересуется Мадара, отпивая из банки вышеупомянутого пива. — Ускорения придать?       Обито открывает холодильник, но Мадара резко перехватывает и захлопывает дверцу.       — Чего молчишь, танцор? — улыбается он криво.       — Нет, спасибо, — с запозданием бурчит Обито и все же тянет дверцу на себя, в этот раз уже более удачно. Мадара издает короткий смешок, но больше не препятствует, садится за стол и с мрачным видом утыкается в телефон, жуя, по-видимому, только что сделанный сэндвич.       Обито вскоре присоединяется к нему, вооружившись чашкой кофе и тарелкой с неаккуратно порванным омлетом. Очевидно, утро у Мадары выдалось загруженным работой, и это хорошо: меньше свободного времени — меньше внимания к персоне Обито.       — Мне тоже кофе сделай, — говорит Мадара, не отрывая взгляд от телефона, и только что севший Обито с досадой поднимается со стула. Знал же, мог спросить, но решил, что Мадара будет допивать свое утреннее пиво. — Знаешь, малец, — тянет тот, пока Обито возится с кофемашиной — кажется, единственной дорогой техникой на этой кухне, — хобби — это нормально, но если предпочитаешь, чтоб тебя не палили с твоими ночными посиделками над бесполезной пошлой херней — прятать надо лучше.       Обито съеживается, предчувствуя, к чему все идет, но внешне не подает вида: если показывать недовольство, можно прослыть тряпкой и быть еще и осмеянным до кучи, а это куда болезненней, чем унылое бурчание дяди насчет его будущего.       — Если бы ты использовал в учебе хоть половину той же энергии, — ожидаемо продолжает Мадара, — что тратишь на свою фигню типа хлыстов-ремней, может, хоть школу бы хорошо закончил.       — Я нормально ее закончу, — бубнит Обито, в то же время не очень желая быть услышанным.       — Нормально ее и самый заядлый тупица закончит, — фыркает Мадара. — А потом можешь взять свой аттестат и засунуть его под ножку этого стола, чтоб не шатался. Работу с ним все равно не получишь.       — Ничего, продавцы в магазинах всегда нужны, — еще тише, но тем не менее бубнит Обито. Увы, Мадара слышит. Слышит и резко бьет кулаком по столу, заставляя вздрогнуть.       — Собираешься до старости продавцом в магазине работать? Тогда чего ради я тебя вообще тут держу? Вали работать! На хрен тебе школа? — в голову Обито летит ни в чем не повинная деревянная салфетница, и тот чудом уворачивается в последний момент. — Говна кусок!       — Да я пошутил, — запоздало пытается оправдаться Обито, понимая, что не рассчитал: настроение дяди сегодня было скверное и склочное, стоило понять это раньше, считать с хмурого лица и повышенного тона голоса. — Неудачно…       — А что ты удачно делаешь, бестолочь? — скалится Мадара. — Наяриваешь на свое извращенское говно втихую?       Обито больших усилий стоит сдержаться, не скривиться, не возмутиться, не начать оправдывать «извращенское говно» перед дядей. Неправильная тактика. Шторм лучше пережить, максимально немногословно отвечая по делу и не давая новых предлогов для недовольства, это он хорошо усвоил. Но одно дело — знать, другое — держать себя в руках. Обито доливает в готовую кружку черного кофе холодной воды и молча несет к столу.       — Чувство юмора на своих дружках-идиотах тренируй, — не унимается Мадара, и подходить к нему, все еще сжимающему кулаки и испепеляющему взглядом, несколько страшновато, но Обито подходит и ставит чашку. — Если они от тебя еще не разбежались, как все остальные.       — Да блин, я не… — мнется Обито, все равно мелочно пытаясь оправдаться хотя бы в этом, — никто от меня не разбегался!       — Да ну? — язвительно тянет Мадара, делает глоток и продолжает. — А дружок твой, этот… сосед, как его, с нелепым именем?       — Какаши, — неохотно уточняет Обито. — Мы уже сто лет не общаемся, на хрен он мне не сдался.       — Ага, или ты ему, — усмехается Мадара и попадает в самое яблочко: Обито чувствует, как предательски загораются щеки. — Ты думаешь мне твой учитель не пытался в уши жужжать, какой ты бедный, трудный подросток, — Мадара улыбается нетипично дружелюбно, явно пародируя манеру Минато-сенсея, — как тебе тяжело влиться в коллектив…       — Я и не хочу никуда вливаться, — огрызается Обито, в целом понимая бессмысленность этой попытки.       — Так любой кретин скажет, когда у него ни хера не получается.       — Да на хрен я им сдался такой, — Обито машет покореженной рукой у себя перед лицом, с правой стороны, мол, сам посмотри.       — Именно потому, что ты «такой», — это слово Мадара издевательски выделяет, — тебе больше остальных нужно уметь располагать людей. А не нравишься ты никому, потому что придурок, а не потому что урод.       Мадара отпивает из чашки, а Обито просто стоит, нервно разминая правую руку левой. Хочется что-то сказать в ответ, но мысли как будто разбежались из головы в неизвестном направлении, оставив вместо себя тупую обиду. В смятении, чтобы чем-то заняться, Обито ищет глазами брошенную салфетницу.       — Кому-то и так нравлюсь, — наконец выдавливает он и почти сразу же кожей ощущает отвращение от того, как жалко это звучит.       — М-м, — Мадара отрывается от кружки. — Твоим дружкам-задротам? Так они сами те еще маргиналы, кроме тебя никому на хрен не сдались… хотя тот пацан-кукольник в отличие от тебя хотя бы планы на будущее имеет. А у патлатого идиота вроде руки из того места растут.       — Ну да, ну да, — не выдерживает Обито, наклоняясь за салфетницей, — даже друзья мои лучше меня, конечно.       — Ну кроме девки, что из дома не выходит, — бросает Мадара.       — Не смей! — Обито с размаху ставит салфетницу на стол, — говорить о ней так!       — А то что? — уточняет Мадара и помрачневшее лицо его не предвещает ничего хорошего.       — Да по хер, — невпопад отвечает Обито, слишком обуреваемый гневом, чтобы изворачиваться. — Просто не смей!       Мадара поднимается со стула и нависает над Обито, оперевшись руками в стол.       — Слышь, малец, а теперь меня внимательно послушай, — он хищно скалится, плохой признак. — Ты думаешь, я с тобой тут праздные разговоры веду? Шутки с тобой шучу? Нет. Еще раз крякнешь на меня или еще как обосрешься — все твое драгоценное говно полетит в помойку, — он медленно опускается обратно на стул и берет чашку. — Ты понял? Разговор окончен, вон!       Обито разворачивается и пулей вылетает с кухни, но останавливается в дверях, борется с собой пару секунд, но все-таки не удерживается:       — Да пошел ты! — и сбегает, захлопывая дверь в комнату. Зря он это сделал, но теперь самое разумное — покидать тетради в рюкзак и выскочить из квартиры раньше, чем Мадара закончит свои раздумья относительно полагающейся Обито кары. Этим Обито и занимается, перебрасывает рюкзак через правое плечо и почти выходит, но натыкается взглядом на приоткрытый ящик тумбы, из которого кокетливо высовывается новенький, только позавчера купленный кляп.       — Прятать надо лучше, — бубнит он себе под нос, запихивая кляп поглубже и захлопывая ящик, выдыхает, открывает дверь.

***

      Утром, обнаружив записку на столе в зале, Какаши уже знает, что там увидит. Но все равно читает из чистого упрямства. Отец извиняется, что не дождался, объясняет, что его срочно вызвали на работу и далее стандартно по шаблону: деньги в ящике под зеркалом, когда вернусь не знаю, будь молодцом.       Сложив записку в два раза, Какаши дважды рвет ее прежде, чем выбросить. Ситуация дежурная и он, совсем не разочарованный, идет умываться.       Легкая досада все же нагоняет его во время чистки зубов. Знай он, что отца не будет утром, не вставал бы пораньше. Впрочем, ничего нового, потому под аккомпанемент ругани из квартиры за стенкой Какаши готовит завтрак на себя одного, куда скромнее, чем рассчитывал.       Портфель собран с вечера, школьная форма ждет на спинке стула. Каждый день Какаши выходит из квартиры в одно и тоже время, гуляет с Паккуном и возвращается домой за портфелем, всякий раз минуя тот момент, когда хлопает дверь соседской квартиры. После пары совместных прогулок до школы он старается избегать случайных встреч с Обито, чтобы избавить себя от неловких попыток сделать вид, что они друг друга не замечают.       Он щелкает языком, подзывая Паккуна. Пес старый, почти ровесник самого Какаши, потому не терпит спешки. Мерно выходит в прихожую и без лишних команд подставляет шею, чтобы прицепили поводок. Какаши пытается вознаградить его поглаживанием, но Паккун смотрит на него угрюмо, как на идиота.       — Как скажешь.       Паккун не отнимает много времени — подстроился под чужое расписание. Делает свои дела, по-старчески вальяжно таскает по газону и грызет найденную здесь же ветку, для проформы разок гавкает на проезжающего мимо велосипедиста и с чувством выполненного долга возвращается к Какаши, которого без посторонней помощи, своим собачьим умом признал, как нового хозяина.       Сопроводив пса домой, тот говорит пустой квартире:       — Я ушел, — прежде чем закрыть за собой дверь.       Используя так некстати появившийся запас свободного времени, в школу Какаши идет через сквер — так минут на десять дольше и в десять раз приятнее. Погода стоит хорошая, солнечная и на улице по ощущениям гораздо теплее, чем в квартире. В такие дни бы гулять, а не сидеть в классе, но Какаши пропускает уроки только по болезни и только в самых крайних случаях.       Из приятной задумчивости его вырывает голос.       — Какаши! — Гай появляется из-за угла так своевременно, словно поджидал. — Здравствуй! — как всегда беспричинно счастливый и лоснящийся энтузиазмом.       — Привет, — отвечает Какаши ровно.       — Как удачно я тебя встретил! — Гай, подстроившись под шаг Какаши, должно быть, ждет поддержания беседы, но получает только молчание. И снова берет инициативу в свои руки. — Во сколько у нас собрание?       — В половину четвертого.       — А новенький приходит сегодня?       — Нет, на следующей неделе.       — Все ясно! Спасибо, что разъяснил, Какаши, — Гай размашисто хлопает по спине, и Какаши с трудом не заваливается вперед. — Всегда на тебя можно положиться, — смеется он.       Какаши ничего не имеет против Гая и, наверное, тот один из немногих, кого язык повернется назвать другом. Просто разговоры — это не то, на чем хочется концентрировать внимание в последний промежуток уединения перед долгим учебным днем.       — Доброе утро, Какаши-семпай, — около школьных ворот вежливым кивком его приветствует Итачи.       — Привет, — Какаши кивает в ответ.       Асума, прикрыв рот ладонью в тщетной надежде, что это скроет запах табака, говорит, что сегодня надо обсудить расписание встреч спортивных кружков. Куренай напоминает про кандидатов для участия в олимпиаде. Шизуне — про памятку для прохождения диспансеризации. Собрание студсовета только в конце дня, а дел уже столько, что, заняв свое место в классе, Какаши лезет в портфель за блокнотом, чтобы сделать несколько быстрых неаккуратных заметок — благо никто, кроме него, их читать не будет.       Класс постепенно заполняется людьми и только одно место, ровно позади Какаши, упорно остается пустым. Он сам не знает, почему его это волнует, но все же несколько раз оборачивается, как будто предполагая, что Обито материализуется там мистическим образом. Но этого, разумеется, не происходит.       Когда минутная стрелка почти уже добирается до отметки, знаменующей начало занятий, Минато-сенсей подходит к доске с мелом в одной руке и губкой в другой. Но успевает только стереть старые записи. Ровно со звонком дверь распахивается, явив классу запыхавшегося Обито с палочкой леденца, торчащей изо рта.       — Простите за опоздание, сенсей! Я не проспал, просто там в сквере у бабушки пакет порвался и я… — выдает он скороговоркой на одном дыхании, но закончить не успевает. В скорости и меткости Минато-сенсею не занимать, потому губка для доски, подняв облако белой пыли, летит аккуратно Обито в лоб. Класс реагирует разрозненными смешками, но все шутники предусмотрительно стихают, стоит Минато-сенсею красноречиво подбросить на ладони мел. — Простите… — повторяет Обито уже сдавленно и обескуражено.       — Когда-нибудь ты запомнишь, что в таких ситуациях вежливо стучаться, — Минато-сенсей обманчиво мягко улыбается. — Верни мне губку и займи свое место.       Опомнившись, Какаши опускает взгляд в открытую тетрадь.

***

      — Да я не вру, честно, пакет порвался, — возмущенно восклицает Обито, глядя на сенсея, — а я эту бабку знаю, она по утрам всегда…       — Довольно, — Минато-сенсей поднимает ладонь, останавливая поток оправданий. — Правда или нет, Обито, ты должен понимать, что учеба для тебя сейчас должна быть в приоритете. И любой здравомыслящий взрослый человек поддержал бы мои слова, даже если бы у него порвался пакет.       Обито сутулится, попав в ментальный тупик. В учительской никого, так что по крайней мере некому закатить глаза на его слова или посмеяться над подтруниванием сенсея.       — Простите, — бурчит Обито, не зная, что еще сказать.       Минато вздыхает.       — Меня беспокоит, что этот разговор повторяется по кругу уже который раз.       «Ага, прям спать ночами не можешь», — язвит про себя Обито, но виду не подает, стоит, опустив глаза в пол, и молчит. Он знает все, что Минато-сенсей может ему сказать. И Минато-сенсей, скорее всего, догадывается, что Обито может перечислить все его доводы по памяти.       — Знаешь, я не хочу этого, — Обито буквально чувствует, как сенсей буравит его взглядом, — но еще одно опоздание, и мне придется вызванивать твоего опекуна.       — Да ладно вам! — Обито поднимает взгляд, быстро забыв о том, чтобы изображать раскаяние.       — Прости, — мило улыбается сенсей, и по его улыбке становится ясно: его угроза оспариванию не подлежит. — Я уверен, это не так уж сложно для тебя, постарайся, пожалуйста.       Обито глубоко и обреченно вздыхает.       Из учительской он выходит в прескверном настроении, размышляя, не стоит ли провести следующий урок на крыше вместо душного и шумного класса.       — О, двуликий, здравствуй! — Зецу Широ, тот, что бледнее, со смехом виснет у Обито на спине.       — Опять бабушки? — вторит ему смуглый близнец, Куро, возникая перед Обито, — Фантазия, видимо, хромает…       — Тебе, может, помочь? — с готовностью отзывается бледный. — Смотри… так… сейчас… как насчет «я шел на урок, сенсей, но мне дорогу перегородили…»       — …якудза, — присоединяется Куро.       — Точно! Якудза! — Широ смеется, обвивая рукой плечи Обито и по-братски стискивает. — И у них там начался махач! Разборки между кланами! Перекрыли всю улицу, взяли тебя в заложники, но ты был не так прост… выхватил у одного из них катану!       — Пистолет.       Обито набирает в грудь побольше воздуха.       — Пистолет — не красиво, катану! И как начал всех рубить!       — О! О! О! — прерывает нескончаемый поток Обито, с каждым вскриком звуча все писклявей и нарочито неприятно. — Круто! Думаешь, я бы их замочил и героически превозмогая, побрел в класс? Я такой крутой в твоих фантазиях! А как я в них с катаной, эффектно смотрюсь? — Обито кокетливо прикрывает рот рукой и подмигивает, — Признавайся, часто представлял меня с ней? А с чем еще ты меня представлял, негодник?       Из-за поворота выруливает Какаши, конечно же в компании вездесущего Гая, и Обито вдруг теряется, забывает, что хотел сказать дальше, и, чтобы выйти из неловкого положения, просто начинает мерзко хихикать.       — Вообще-то я не какой-нибудь… — начинает Широ, но брат резко дергает его за плечо:       — Будешь с дураком спорить — сам им станешь.       И они ретируются. Глядя им вслед, Обито приходит только к одному выводу: на хрен класс. Крыша.

***

      — …Минато-сенсей похвалил нас! Так держать, ребята! — выставив вперед большой палец, Гай заканчивает свой отчет.       Какаши вычеркивает пункт из списка в блокноте.       Сегодня сосредоточиться на повестке совета никак не удается, мысли плывут и видоизменяются, отказываясь принимать конкретную форму. Не первый раз за последнее время. Какаши не может себе объяснить эту инертность, накатывающую все чаще. Но, пока ему удается держать благополучный фасад лучшего ученика, гордости школы и главы студсовета, он уверен, что справится и без личной вовлеченности в процесс.       Какаши поигрывает карандашом в пальцах и старается придать взгляду осмысленность, пока Асума с Гаем обсуждают дела спортивных кружков.       — Площадка все еще на ремонте, придется потесниться с графиком, — резюмирует Асума.       — Я составлю новое расписание! — с готовностью отзывается Гай.       Ситуация опасная: Гай человек вне всяких сомнений ответственный, но абсолютно бесполезный, когда дело касается планирования. Какаши тихо вздыхает и поднимает руку с зажатым в пальцах карандашом.       — Лучше я.       И кажется даже слышит облегченные выдохи остальных членов совета.       Стрелка медленно отмеряет час, как идет собрание, и уже начинает привлекать к себе слишком пристальное внимание. Блокнот говорит, что к следующему понедельнику Какаши должен предоставить новое расписание, а к среде распределить обязанности для обновления стенда школьной газеты. Благо, хоть предварительный список кандидатов для олимпиады вызвался собрать Итачи, но финальный — все равно снова будет за Какаши.       — Мы можем обсудить проблемы с поведением некоторых учеников? — Шизуне встает со своего места, и надежда уйти домой пораньше рушится.       Какаши знает, о ком пойдет речь, и что именно он услышит, но совет есть совет.       — Хорошо.       — Обито — постоянные опоздания, — начинает Шизуне, — Сасори — неуважительное отношения к учителям, Дейдара — неподобающий внешний вид. И у всех конфликты с коллективом.       — Может быть, — Асума задумчиво чешет подбородок, хмурится, будто сам не уверен в том, что хочет предложить, — попробуем для начала с ними как-то по-человечески поговорить?       — Хорошая идея! — кивает Куренай.       — Итачи, может быть, ты поговоришь с Обито? — Шизуне прижимает планшетную папку к груди, заметно смутившись. — Вы ведь, кажется, родственники?..       — Дальние, — уточняет Итачи. — Мы почти не общаемся.       — Ясно… тогда с Дейдарой? Он ведь твой одноклассник.       — Я думаю, это бесполезно.       — Почему?       — Он — идиот, — поясняет Итачи все с той же вежливой, деловой интонацией. Какаши сдерживает смешок, но остальные шутку не понимают, потому, видимо, Итачи приходится смириться. — Но я постараюсь донести до него, в чем проблема.       — Хорошо… — Шизуне выглядит несколько обескураженной. — Какаши, может быть, ты тогда поговоришь с Обито? Вы ведь вроде бы дружили в средней школе…       Неизвестный мускул на лице непроизвольно дергается, но в остальном удается и здесь сохранить спокойствие. Вдаваться в подробности их с Обито прошлой дружбы и нынешнего положения дел совсем не хочется, потому приходится ответить просто:       — Да, конечно.       — Здорово! Осталось найти того, кто поговорит с Сасори!       После непродолжительной паузы, в которую все растерянно отводят взгляды, Гай подрывается со своего места:       — Я могу!       — Ты уверен?.. — Куренай поджимает губы, и Какаши, в целом, солидарен с ней.       — Конечно! — Гай снова выставляет вперед большой палец. — Что может пойти не так?       — Ну да, ты прав… наверное, ничего.       Какаши обменивается пресными взглядами с Итачи, который, кажется, придерживается того же мнения, но тоже не стремится отбиваться от решения коллектива.

***

      После школы Обито домой не спешит — там наверняка все еще столуется дядя, и выслушивать очередные лекции о том, как надо жить, совсем не хочется. Потому, дождавшись у ворот Сасори и Дейдару, он бодро шагает в ближайший магазинчик через пару поворотов улицы.       — Это разные вещи, ясно? — Дейдара придирчиво перебирает банки с содовой на полке. — Если девушка с сюрпризом — это не делает ее типа сразу парнем, слышь!       — Бесишь, — бубнит Сасори, без особого энтузиазма рассматривая стенд с чипсами. — Признай уже, что ты гей, и мы закончим этот бессмысленный, раздражающий спор.       — Ты настолько же отсталый старый дед, насколько стары твои любимые тайтлы, ага, — Дейдара набирает банок столько, что они едва не валятся из рук, и протискивается между Сасори и Обито, направляясь к единственной кассе.       Обито не вмешивается в спор, только думает, обрушится ли на него праведный гнев с двух сторон, если он демонстративно разогреет в местной микроволновке попкорн.       — Я вижу, куда ты клонишь, — Сасори провожает оппонента взглядом, не предвещающим ничего хорошего. — И предупреждаю сразу: не поднимай свою деревенскую лапу на классику.       — Если ты дрочишь на картинки, где все одеты в старинные одежды, это не делает всю эту фигню классикой, слышь! — Дейдара замирает перед полкой с жвачкой.       — Твое узколобое представление о моих вкусах оскорбительно, — парирует Сасори, наконец вытягивая из кучи чипсов упаковку классических с солью. — Это бесит, возможно, нам стоит перестать общаться.       Обито решает, что ничего страшного — берет пачку попкорна и двигается к полке с колой.       — А, лады, — Дейдара усмехается. — Извиняй! Но год выпуска до твоего рождения тоже типа не делает что-то классикой, ага.       Обито прыскает в кулак. Сасори кривится.       — Хорошо, я готов признать, что мог ошибаться насчет тебя.       — Класс! — Дейдара заново собирает в руках конструкцию из банок и жвачки.       — Возможно ты не гей, или не только гей… Привет, Кисаме, — Сасори вперед всех подходит к кассе и кладет чипсы с прихваченной банкой кофе, кивая знакомому кассиру. Тот обводит все собрание взглядом и криво усмехается, заметив Обито, демонстративно потряхивающего коробкой попкорна.       — Ну давай, придумай че нового, давай, — бурчит Дейдара, осторожно продвигаясь в сторону кассы.       — Помимо этого, — Сасори невозмутимо расплачивается с вежливо улыбающимся Кисаме — картина до смешного обыденная, если не вслушиваться в разговор, — у тебя, очевидно, нет своего вкуса. Ты просто любишь то, что способно кого-нибудь шокировать или фрустрировать.       — Легко тебя шокировать, слышь, — Дейдара роняет перед освободившейся кассой свой улов. — Здорово, семпай!       — Позволь поинтересоваться, — Кисаме усмехается еще шире, — ты, как я понимаю, готовишься к ночному марафону или это запасы на случай внезапного конца света?       — Готовлюсь, ага, — Дейдара, кажется, не улавливает иронии.       — В таком случае, — Кисаме пробивает товары, — предположу, что имеется повод?       — Дед с сестрой с города линяют. Чем не повод?       — Что ж, звучит справедливо, — Кисаме протягивает Дейдаре пакет, явно не особо намереваясь продолжать расспросы, но того и не требуется.       — Пришло время смотреть Сарадзаммай, ага! — торжественно заявляет Дейдара, расправляя пакет и пряча туда покупки.       — И все-таки гей… — тянет Сасори тихо, но достаточно отчетливо слышно.       — Это не гейское аниме, слышь!       — Разве там не что-то про кучку пацанов, капп и жопы? — парирует Сасори, — Куски из интернета и опенинг выглядят весьма…       — Мы не будем тебя осуждать! — не выдерживает Обито, дружески хлопая Дейдару по плечу.       — Ты дебил, да? — Дейдара засовывает в пакет последнюю банку. — Если по опенингу судить, так Парад смерти — про танцы в баре, а Моногатари — про милую младшую сестренку, ну да…       — Отчасти, — не сдается Сасори уже явно из чистого упрямства.       — Слышь!       — Как работка? Как дела? — с самым дружелюбным видом интересуется Обито, ставя на прилавок колу и попкорн.       — Да знаешь, можно сказать, ничего особенного, — Кисаме, тем не менее, приподнимает длинный рукав, показывая замотанное запястье.       — Ого! — Обито хлопает себя по щекам. — Что бил?       — Да так, рукав доделывал. В основном это просто волнообразные узоры.       — Когда-нибудь, — смеется Обито, протягивая деньги, — тебя уволят, не боишься?       — Без лишней скромности предположу, что я быстрее сам уволюсь, чем мне найдут замену, учитывая, с какой скоростью здесь сменяются сотрудники, — Кисаме широко улыбается. — А как твои дела, юный любитель запретных техник?       Обито смеется.       — Планируешь присоединиться к своему товарищу в его интригующем созерцании визуального искусства?       — Не, приду домой и сяду читать хентай, — сообщает Обито, растопырив два пальца в букву V.       — Тоже неплохое занятие, — благодушно соглашается Кисаме.

***

      Домой Какаши идет самой короткой дорогой. Нужно успеть сделать все обещанное студсовету, заняться учебой и оставить немного времени для дел по дому — давно пора протереть пыль в зале. Виски мучительно стягивает, Какаши не может вспомнить, как давно у него болит голова, но это и неважно. Дома, когда он выпьет обезболивающее и чашку кофе, все пройдет.       — Здравствуйте, Мадара-сан.       Соседа Какаши встречает у мусорных баков, куда тот закидывает туго завязанный пакет. Удерживая сигарету в зубах, Мадара оборачивается, придирчиво осматривает Какаши с ног до головы, прежде чем кивнуть.       — Привет.       Несмотря на дежурное проявление вежливости, опекун Обито никогда не вызывал у Какаши особой симпатии. И дело не только в постоянных скандалах за стенкой, но и в том, с какой оценивающей брезгливостью Мадара обычно смотрит на мир вне зависимости от контекста.       — Из школы? — спрашивает тот, выдыхая дым. — Обито дошел до класса сегодня или опять заблудился на дороге жизни?       — Дошел. А у него что, проблемы?       Мадара бросает ядовитый взгляд в сторону пакета, что закинул в мусорный бак, и криво усмехается.       — Он сам — одна сплошная проблема. Тратит время на всякую херню вместо того, чтобы учиться.       — Вы выбросили его вещи?.. — осторожно, чтобы не прозвучать слишком грубо, уточняет Какаши.       — Я его много раз предупреждал, что этим все закончится, — нисколько не смущается Мадара. — Ну, бывай.       — И вам всего хорошего…       Так и оставшись стоять на месте, Какаши провожает соседа взглядом до выхода со двора. А затем отворачивается в сторону дома, даже делает несколько шагов и все же притормаживает. Мелькнувшая мимоходом мысль забрать пакет с вещами Обито заседает в голове неожиданно плотно. Ведь очевидно, что подобное наказание никак не поможет тому с учебой, только расстроит и еще сильнее испортит отношения с дядей. Если там, конечно, до сих пор есть что портить. Но все же Какаши медлит, признавая, что это не его дело, а Обито уже очень давно не его друг.       Он делает еще несколько, даже довольно бодрых, шагов в сторону лестницы, но опять останавливается.       Какаши отхлебывает кофе из кружки, склоняется над тетрадью и прилагает все усилия, чтобы не смотреть на пакет. А тот лежит себе на краю стола и ничем не намекает на свое содержимое. Приходится напоминать себе, что частная жизнь Обито, как и любого другого человека, который сам туда не пригласил, его не касаются.       Нога под столом беспокойно подпрыгивает. Отложив ручку, Какаши делает еще глоток кофе и решается ощупать пакет. Наткнувшись пальцами на корешок печатного издания в мягкой обложке, он испытывает облегчение — в худшем случае это хентай, что совсем не зазорно для парней их возраста. Но длится это недолго — пробравшись чуть дальше, Какаши обнаруживает продолговатый предмет сантиметра в три диаметром и не имеет даже смутных представлений, к чему прикасается. Осмелев, он кладет пакет поверх раскрытой записной книжки, ощупывает уже пристальнее. С первой попытки ничего не угадывается — тонкие предметы цилиндрической формы, прямоугольники из плотного материала, шарик, должно быть, немного меньше теннисного. Наконец, в одной из вещей Какаши явственно опознает ошейник. Вот только он готов поклясться, что у Обито нет и никогда не было собаки — ее присутствие в соседней квартире не заметить было бы невозможно. И эта несостыковка настолько удивляет, что Какаши уже без каких-либо сомнений развязывает пакет.       Интуиция его не подвела — первым он и в самом деле достает ошейник, да еще и рассчитанный, судя по всему, на шею довольно крупной собаки. Из черной кожи, почему-то с тремя кольцами для крепления поводка. Абсолютно новый.       Повертев находку в руках, Какаши смелеет окончательно. Следующей он разгадывает тайну продолговатых предметов — ими оказываются свечи, всего три штуки, рыжая, черная и красная. Потеки воска и прогоревшие фитили говорят о том, что их уже жгли, но вряд ли очень долго. Третьим Какаши нащупывает наручники, а следом бахрому, которая при ближайшем рассмотрении оказывается хвостами плетки. И резко отложив ее на стол к ошейнику, наручникам и свечам, он берет фору обдумать увиденное. Все вместе дает картину вполне однозначно намекающую, о каких увлечениях так ядовито говорил Мадара. И от мыслей об этом делается неуютно и почему-то даже стыдно. И все же Какаши уже не может остановиться, задавшись закономерным вопросом, с кем Обито использует все эти вещи. Вариант в голову приходит всего один, но Какаши опровергает его раньше, чем успевает додумать.       Он дожидается, когда эмоции пойдут на убыль, и все равно нетвердой рукой решает исследовать другие вещи в пакете. Новая находка — жуткого вида кожаная не то маска, не то намордник. То, что изначально Какаши принял за мячик оказывается круглым резиновым кляпом. Крепления выглядят надежными — такой намордник точно не сползет. Осмотрев его чуть внимательнее, Какаши замечает еще одну деталь — на застежку добавлен замок. Значит, тот, кто наденет, уже не сможет снять эту штуку самостоятельно? — спрашивает он себя и, ощутив, как резко пересохло во рту, делает жадный глоток чуть теплого кофе.       Намордник смущает куда больше, чем все прочие предметы.       Сдвинув все находки в сторону, Какаши встает из-за стола. Ему не помешает новый кофе взамен остывшего.       Отвлечься никак не получается. Пока Какаши моет кружку и ставит чайник, пока умывается в ванной прохладной водой, пока делает кофе, мысли навязчиво скатываются к вещам Обито. Вопрос, зачем они ему, звучит слишком наивно, и все же это первая формулировка, что приходит в голову.       Вернувшись в комнату, Какаши снова смотрит на них, но качает головой и волевым усилием заставляет свое внимание вернуться к расписанию тренировок. И через несколько минут даже погружается в работу. Вот только свободная рука бездумно тянется к наручникам, перебирает звенья цепи, как четки, крутит их в пальцах, щелкает непонятного назначения рычажком…       Какаши замирает, осознав, что ненароком открыл их. И заинтересованный он снова отвлекается от работы. Принцип работы наручников удается понять довольно быстро — те сами защелкиваются и держатся в таком положении до тех пор, пока рычажок не опущен.       Снова вернувшись к пакету Какаши осторожно вытряхивает из него томики манги явно эротического содержания, несколько мотков джутовой веревки и пару железных прищепок с прорезиненными кончиками, о назначении которых не хочет даже думать. Чего там не оказывается, так это ключа, что сейчас выглядит донельзя логичным.       Взгляд соскальзывает на намордник. Замок открыт и, если присмотреться, на нем также есть небольшой рычажок.       Какаши вертит его в руках, снова вернувшись к вопросу, надевает Обито намордник сам или кто-то делает это для него. А может быть это вовсе предмет коллекции без конкретного адресата. Шарик выглядит довольно крупным, со стороны кажется, будто такой должен приносить ощутимый дискомфорт. Если подумать, все это выглядит не только странно, но и небезопасно. По спине пробегает холодок и, несмотря на решение убрать пожитки Обито обратно в пакет, Какаши продолжает смотреть. А затем, встав, он подходит к зеркалу. Ловит свой взгляд. Мнет кляп в ладонях. Идея глупая, Какаши и сам это понимает. Но ведь ничего плохого не случится, если он проверит, вмещается ли шарик в рот, просто из любопытства. В поисках ответа на вопрос, что находят в этом для себя те, кто такое носит. Никто даже не узнает. Какаши не будет закрывать замок, а если и закроет, то разомкнуть его будет не сложнее, чем наручники.       Отражение в зеркале открывает рот, кладет туда шарик. Тот оказывается меньше, чем он думал. Чуть зайдя за зубы, шарик прижимает язык книзу. Не так уж и неудобно, разве что кожаные шнуры впиваются в уголки рта. Какаши заводит крепления за голову, затягивает ремни так, чтобы зафиксировать намордник на лице. Прижимает пальцами замок, чтобы точно не защелкнуть.       Ладони мокнут и щекам жарко. В отражении собственное лицо за металлической сеткой намордника, с нелепо открытым ртом, с красными от внезапно нахлынувшего смущения ушами. Медленно повернув голову, Какаши рассматривает себя и никак не может поверить в то, что делает это на самом деле.       Бегло он думает о том, что стоит поговорить с Обито, сказать, что это неправильно и, вообще, с подобными увлечениями стоит подождать до совершеннолетия. Но тут же понимает — он никогда не будет даже намекать на то, что открывал пакет.       Дверь соседней квартиры хлопает, слишком неожиданно разрывая тишину дома. Пальцы на замке вздрагивают. Сердце будто пропускает удар.

***

      На всякий случай Обито прочесывает квартиру от и до в третий, последний раз. Что ожидаемо — без толку. Старпер вынес подчистую все, оставил только отдельно валявшиеся и максимально непримечательные ремень и ключик от намордника.       Хотелось бы надеяться, что дядя просто унес вещи в машину, но Обито не обнадеживается — старый хрен, как правило, исполняет свои угрозы именно в той форме, что высказывал. А это значит, что драгоценные, с трудом и терпением собранные предметы, которые он и успел-то только на себе проверить, можно разве что поздно ночью пойти искать по помойкам.       Обито сдается и просто ложится звездой на полу посреди комнаты. Пытается подсчитать в уме, сколько стоила драгоценная коллекция. Впрочем, почти все вещи в ней были куплены так или иначе не за полную цену — так что и смысла этот подсчет не имеет никакого. В дверь звонят. В целом, жалко больше всего даже не денег, хотя и их тоже. Жалко потраченного времени, жалко конкретных, с приключениями и внезапно подвернувшейся удачей добытых вещей. Вроде веревки, самостоятельно обработанной. Или намордника, стоявшего вменяемую сумму только благодаря браку, из-за которого его пришлось местами вручную прошивать. Обито вертит в руке ключик, нынче бесполезный. Мысль о том, чтобы собирать коллекцию заново, вызывает желание выть.       В дверь снова звонят — по-видимому, какие-нибудь социально активные паломники или горе-продавцы. Обито просто ждет, пока звонивший убедится, что дома никого нет, и уйдет. В дверь стучат. Бесит, но Обито продолжает лежать. Возможно, стоило выбрать себе какое-нибудь нормальное хобби, — с издевкой думает он. Можно было начать бегать — ноги его Мадара бы точно в помойку не выкинул. Или в карты играть — их, если что, купить не накладно. «Учиться начни — хорошее хобби», — звучит в голове издевательский тон дяди. Малодушно хочется порвать тетради и выкинуть вслед, хотя сразу же за этой мыслью приходит понимание, насколько это тупой поступок. Беспомощность становится уже совсем невыносимой, и Обито пытается ободрить сам себя тем, что Мадара мог выкинуть вещи не так уж далеко. Может, еще найдутся. Хотя пригодны ли они вообще к использованию, после мусорки-то? А с другой стороны: не то чтобы он питал особые надежды на их использование, это ж так…       Дверной звонок разрывается непрекращающейся трелью.       — Да чтоб вас, — бурчит Обито и неохотно поднимается — хоть в глазок посмотреть, кто там такой настырный.       — Какаши? — Обито рывком открывает дверь, от неожиданности не подумав дважды. — А ты чего тут забыл?       Какаши стоит на пороге, завернутый по самый нос в шарф и в кофту с капюшоном, натянутым на лоб. Хмурый, почему-то раскрасневшийся, и, что хуже всего — молчит. Обито тут же вспоминает про прогулянный урок, но отгоняет от себя глупую мысль: с какой стати вдруг Какаши с этим к нему приходить? Силится, но не может придумать ни одной мало-мальски рациональной причины.       — Случилось чего? — неуверенно спрашивает Обито. Тут же чувствует неловкость за свой тон и прибавляет, как можно более самоуверенно улыбаясь: — Хочешь поговорить о Господе нашем, учебном табеле?       Какаши молча озирается по сторонам.       Да что я сделал-то? — панически сама собой пробегает мысль в голове.       Какаши делает шаг вперед и толкает его в грудь. Не успев даже подумать, на уровне инстинкта Обито цепляется за косяк двери и удерживается на месте. — Эй-эй! — он смеется, больше от растерянности, чем от чего-либо еще. — А чего так сразу? Ни «привет, Обито», ни «можно пройти, Обито», ни «а я тут соскучился по твоему светлому лику и исключительному чувству юмора и решил, что тот час же должен тебя увидеть, Обито»…       Обито не нужно видеть лицо Какаши полностью, чтобы прочувствовать всю его злость и раздражение. В воздухе повисает молчание, кажется, что на добрую вечность, хотя вряд ли даже и на минуту.       Если он пришел, значит, что-то произошло — лихорадочно соображает Обито, начиная понемногу проникаться нелепостью ситуации. Если не говорит, то, наверное, не может. Стесняется? Рот травмировал? Зуб выдирал? Поспорил с кем-то? Нет, на Какаши не похоже… но если раздражен — видимо, попал впросак?       Что бы это ни значило — Обито кожей на загривке чувствует какой-то лихой азарт и обещание чего-то из ряда вон выходящего.       Какаши глубоко и, кажется, нервно вдыхает и выдыхает, спускает шарф на пару-тройку сантиметров и почти тут же возвращает на место. Но и секунды хватает, чтобы заметить знакомый кусок кожи и металлические прутья.       Обито ржет во весь голос, почти в ту же секунду понимая, что это была очень плохая реакция. Какаши дергается и, буквально навалившись на Обито плечом, прорывается внутрь квартиры, почти сбив их обоих с ног.       — Ай! — Обито, очнувшись от первичного шока, огибает Какаши и захлопывает за ним дверь. — Ну… эм, проходи, не стесняйся!       Обито отворачивается и начинает запирать дверь. Как может тщательно, на все обороты замка. И по возможности медленно. С некоторым опозданием на него обрушивается сковывающий ужас от осознания исключительности происходящего. Почему Какаши напялил намордник? Нет, как он вообще оказался у Какаши? Все это выглядит, как начало порно. За исключением того, что это не сон, а, значит, порно не будет. Но как себя вести? Проще всего, казалось бы, поржать, снять намордник и отпустить Какаши с миром. Но низменный извращенский голосок на самой грани сознания подначивает: да ладно, и все? Может, это шанс? Раз надел — может, сам такой же? Может, если с ним поговорить, надавить, вывести на чистую воду, во что-то и выльется? Примерно сразу же Обито понимает: нет, бред какой-то. Даже если по случайности и «такой же» — каковы шансы, что Какаши на что-либо согласится, а не отпинает ногами и не будет до конца жизни считать больным мудаком? Терять как будто бы и нечего — отношений у них нет никаких, как и очков уважения у самого Обито в глазах школьного социума. А с другой стороны — почему он сразу подумал о чем-то пошлом? Может, просто поговорить? Общий интерес, еще и редкий, и стыдный — разве не хорошая база, чтобы возобновить общение? А с другой стороны — не замечтался ли Обито вообще? Может, это просто какая-то нелепая случайность, и безопаснее повести себя нейтрально? Может, пояснить, что к чему? Или бесполезно и пытаться, Какаши уже мысленно окрестил его больным на голову?       Окончательно запаниковав, Обито понимает, что возится слишком долго. Уже давно пора пойти в комнату и что-то сказать Какаши. Вот только он так и не определился, что и как. А, значит, либо продолжит шутковать, как идиот, и выведет Какаши из себя, либо, как смущенная школьница, скомкано извинится, освободит Какаши, и на этом все закончится. Упрямое же чувство, что сейчас — важный и удачный момент для чего-то, что Обито никак не удается до конца осознать, никуда не уходит. На ватных ногах, собрав остатки самообладания и сжав кулаки, Обито входит в комнату. Какаши стоит у дивана: капюшон снял, но шарф не размотал.       — Ну ты, конечно, умеешь удивить, — расплывчато отзывается Обито, садясь на диван. — Откуда ты его взял только…       Какаши многозначительно кряхтит и показывает на заткнутый кляпом рот.       — Да это так, вопрос в никуда, — отмахивается Обито, чувствуя, как проступает пот в подмышках и на спине.       Какаши вертит рукой, изображая, кажется, открытие замка, а потом рисует в воздухе знак вопроса.       — Да не волнуйся, ключ у меня, — Обито вытаскивает из кармана и демонстрирует свое, в нынешней ситуации, сокровище.       Какаши тянет руку, но Обито, даже не особо подумав, только почувствовав, что происходящее движется к логичному завершению, рывком опускает ключ в карман. Оба застывают — Какаши, кажется, в недоумении, Обито — в ужасе.       — Слушай, присядь на минутку, — тянет время Обито, думая, как бы оправдаться. Какаши раздраженно выдыхает, но садится, почему-то на пол, и скрещивает руки на груди.       — Вообще, хочу тебе сказать, использовать чужие вещи без спроса — не очень-то вежливо, — Обито с досадой понимает, что происходит именно то, чего он опасался: слова вылетают быстрее, чем он успевает подумать.       Какаши прикрывает глаза, явно давая понять, что не преисполнился чувства вины, но все же складывает руки в жесте извинения.       — А тебе это… в шарфе не жарко? — Обито крутит рукой вокруг головы. Строить из себя насмешливого дурака выходит лучше, чем придумать нормальный план действий.       Какаши одаривает его долгим, мрачным взглядом, но шарф на шее все-таки расслабляет. Повисает новая неловкая пауза, в течение которой Обито пытается понять, предпринять ли ему безумную, бесперспективную, но очень просящуюся попытку или сохранить себя в глазах Какаши кем-то наподобие нормального человека. Какаши вопросительно разводит руками.       — Так вот, поскольку ты самовольно надел на себя мою вещь, дорогую, кстати, — Обито пытается незаметно вытереть вспотевшие ладони за спиной, — я требую сатисфакции, — он смеется, будто это может смягчить нелепость его слов.       Какаши снова разводит руками, явно раздраженный.       — Ну, как бы это сказать... — Обито нарочито чешет щеку, мечтательно глядя вдаль. — Это так-то моя личная коллекция, не то чтобы для пользования, как ты понимаешь, — навязчивая мысль «что ты несешь?» все крутится в голове. — И мне всегда было интересно, как оно выглядело бы на человеке, а тут ты сам надел. Как насчет такого: я дам тебе ключ, а ты дашь мне осмотреть себя?       Какаши заходится вздохом возмущения, желая подчеркнуть всем своим видом, насколько он против. Прийти сюда — уже было унизительным решением, но, проведя полчаса в тщетных попытках стащить намордник самостоятельно, он не нашел другого выхода. Кроме как, конечно, срезать кожаные ремни кухонными ножницами. И один голос в голове почти кричал, что так никто не узнает о произошедшем — вещи Обито все равно отправились в помойку, но ему противостоял другой, нудный и рассудительный, раз за разом повторяющий, что таким образом Какаши поддержит решение Мадары, с которым в корне не согласен, и поступит несправедливо. И только сейчас, фрустрированный откровенными издевательствами, он понимает, насколько был не прав в своем благородстве. Да, они давно не друзья и разошлись не на самой лучшей ноте. Да, Обито всегда был вздорным, а в последние годы — так особенно. Но то, что происходит, оказывается где-то за гранью понимания.       Резко поднявшись на ноги, Какаши складывает пальцы ножницами и, показав жестом, что собирается сделать с намордником, решительно направляется вон из комнаты.       — Классно, блин! — кричит ему в спину Обито, — Спасибо, что сам надел мою вещь и теперь собираешься ее испортить. Очень мило с твоей стороны!       Слова нагоняют Какаши в дверях, и против воли он останавливается, снова поддавшись тому нудному голосу в голове. Как ни крути, он сам влез в эту ситуацию и, если Обито спросит зачем, он не найдется, что ответить. Потому что хотел проверить, безопасно ли это? Потому что думал, что замок отпирается так же, как и на наручниках? Бред.       Ухватившись за косяк двери, Какаши снова пытается понять, какое решение будет правильным. Уголки его рта ощутимо саднят, а из-под кляпа то и дело подтекает слюна. Единственное, чего Какаши хочется, так это того, чтобы все это наконец закончилось. Но никакая злость не может заставить его сдвинуться с места и воплотить задуманное.       Плевать, пусть смотрит — решает Какаши с раздражением и, вернувшись на место, снова скрещивает руки на груди.       Так это значит «да»? — думает сказать Обито, но язык от неожиданности намертво прилипает к небу. Он улыбается, чтобы не выдать себя с головой, и сползает к самому краю дивана.       — Не мог бы ты подвинуться ближе? — как можно мягче увещевает Обито.       Какаши, удивительно, но подползает, почти до раздвинутых колен. Жар проходит по всему телу, вместе с паникой, виной и восторгом. Обито снова на всякий случай и как можно незаметнее вытирает об одежду ладони и тянется к наморднику, мысленно молясь, чтобы Какаши не заметил дрожь в пальцах. При первом прикосновении тот еле заметно дергается, и больших трудов стоит удержаться и не убрать руки. Надо вести себя уверенно, если уж взялся — думает Обито, хотя и сам до конца не понимает, на кого пытается произвести впечатление. Подцепляет пальцем ремень, идущий от бока намордника назад, слегка оттягивает. Какаши издает глухой звук и тянется следом — вероятнее всего, фиксирующие кляп ремни врезаются в угол рта. Обито проводит пальцем под ремнем, ненароком касаясь щеки, уха, волос на затылке. Возвращается по внешней стороне ремня обратно, к самому наморднику, берет его обеими руками. Часть пальцев чувствуют кожу маски, часть — влажную кожу подбородка. Собравшись с духом, Обито тянет вверх, заставляя Какаши поднять голову так, чтобы можно было посмотреть в глаза.       Против воли злость растворяется в другом чувстве, куда более обволакивающем и навязчивом: Какаши стыдно. В первую очередь за то, что из-за собственного любопытства и каких-то совсем уж дурацких принципов оказался в такой ситуации. Во вторую — за то, что Обито касается его слюнявого подбородка пальцами. Хоть его руки по-прежнему свободны, Какаши ощущает себя абсолютно беспомощным. И от этого стягивает в груди и становится труднее дышать, особенно в тот момент, когда Обито заставляет посмотреть в глаза.       Выражение лица у того — не узнать. От его вальяжной улыбки и прямого взгляда становится не по себе. Какаши шумно выдыхает, пытается сглотнуть, но лишь выталкивает на подбородок еще больше слюны. Стук сердца отдается в висках, и все происходящее кажется до тревожного неправильным. И только одно Какаши понимает точно: оно никогда не должно покидать стен этой комнаты.       Стоит Обито отпустить, как он сгибается, и украдкой стирает потеки прохладной слюны шарфом. Старается действовать незаметно, как будто его положение еще может стать более постыдным. Скомкав край шарфа в пальцах, Какаши ждет, но проходит порядочно времени, а ничего так и не происходит.       Это все? — думает он, совершенно не ожидавший, что экзекуция закончится так быстро. Сидит неподвижно, чувствует, как щекотно холодный пот сбегает по разгоряченной коже за шиворот. И когда Обито все же снова подцепляет ремень намордника, чувствует даже некоторое облегчение от закономерности происходящего. Конечно же, тот не оставит его в покое так быстро, не упустит возможность поглумиться вдоволь.       От убогости собственного положения жжет глаза. Страшно, что Обито снова потянет вверх и все поймет. От этой мысли пробивает мелкая дрожь, в ушах шумит, рубашка липнет к телу.       Палец Обито, проникнув между решеток намордника, надавливает на кляп. Уголки рта горят, но Какаши не сопротивляется.       — А хорошо сидит, — вкрадчиво шепчет Обито и его дыхание обжигает лоб.       Да ты гений, — ругается про себя Обито, уже раз десять пожалев, что решил раскрыть рот. Мало того, голос предательски сел от волнения. Обито в красках представляет, что в глазах Какаши он теперь не просто извращенец, но, что хуже, извращенец жалкий. Затеянное кажется глупым и стыдным. Тем не менее, отступать некуда, и Обито, как может, держит лицо. С сосредоточенным выражением, будто больше всего его волнует техническая часть, ощупывает крепления, тянет ремни. Какаши следует за всеми движениями, будто смирившись с положением манекена, и, несмотря на фоновые неловкость и тревогу, Обито чувствует успокаивающее и горделивое удовлетворение.       — Забавно, будто под тебя сшито, — усмехается он, и слышит в ответ гневное сопение. — Идеально по размеру, смотри.       Обито берет Какаши под челюсть, пальцами очерчивает ее от края до края. Какаши дергает головой в сторону.       — Ладно, — бормочет Обито, и тут же исправляется, повторяет насмешливо, нараспев. — Ладно…       Слегка треплет волосы Какаши. Получает в ответ испепеляющий взгляд. Усмехается. В конце концов, ничего, что могло бы принести вред, он делать и не собирался. А что Какаши подумает — неважно, потому что ровным счетом ничего не изменит. С этими мыслями Обито немного успокаивается. Подцепив двумя пальцами прутья намордника, он тянет Какаши на себя, в попытке заставить его сесть прямо между коленями. Тот сначала то ли сопротивляется, то ли не понимает, но, начав падать, все-таки переползает ближе, смотрит презрительно. Обито отвечает самой доброй и лучезарной улыбкой, на которую способен. От вида Какаши между ног, смотрящего снизу-вверх, молчаливого и податливого жар нарастает в паху. Подумав о том, что все же стоит быть осторожнее, чтобы не спалить зарождающийся стояк, Обито тянется вниз — за шарфом. Какаши нехотя дает забрать его. Заставив задрать голову вверх, Обито комкает в свободной, не держащей намордник руке ткань и медленно, росчерками от челюсти до груди и обратно, начинает вытирать холодную слюну.       — Позволь мне помочь.       Издевательская забота Обито раздражает, да так, что жар прокатывается по телу, а дыхание перехватывает. Какаши сам уже не понимает, почему терпит, и все же сидит неподвижно, послушно сложив руки на коленях.       Хочется верить, что Обито никому не расскажет о случившемся, а если и расскажет, то никто ему не поверит. Лучший ученик, гордость школы и глава студсовета, нацепив намордник, сидел в ногах у другого парня — даже звучит глупо. Настолько глупо, что Какаши самому трудно осознать реальность происходящего. Он в очередной раз пытается сглотнуть, смотрит на Обито невидящим взглядом, а его голова мягко следует за движениями чужих рук. Раздражение и стыд текут от середины груди в живот и где-то ниже затягиваются тугим узлом.       Какаши закрывает глаза, когда Обито двумя пальцами скользит по его влажному от пота виску, чтобы не заплакать от неоднозначности своего положения.       — Ну что ж… — Обито роняет шарф рядом, обеими руками поднимает голову Какаши, чтобы снова встретиться взглядами.       Тот послушно поднимает голову, но смотрит не в глаза — как будто мимо. У него огромные зрачки, все лицо горит, волосы местами спутались, а местами прилипли к лицу, а изо рта уже снова натекла слюна, несмотря на периодические попытки сглатывать. Обито кажется, что таким красивым он Какаши никогда еще не видел. И, уж точно, больше не увидит. Рассматривая каждую деталь, Обито пытается запечатлеть этот образ во всех подробностях. В задумчивости перебирает пальцами, с намордника соскальзывает на затылок, возвращается чуть назад и задевает мочку уха. Какаши хмурится, но ничего не делает. Ухо у него тоже пылает, и Обито, не сдержавшись, запускает пальцы за ушную раковину, чешет и ворошит волосы.       — Хороший мальчик, — почти шепотом говорит он и улыбается.       Вероятно, Какаши больше никогда не заговорит с ним в школе, даже если его попытается принудить студсовет. Но сейчас кажется, что оно того стоит.       Какаши снова дергается, хмурится, невнятно и коротко мычит. Обито чувствует — все, время вышло.       — Ну-ну, сейчас, — он выпрямляется, — Повернись спиной.       Какаши мрачно смотрит.       — Так ты хочешь его снять или оставить вас вместе? — усмехается Обито.       Какаши снова что-то мычит, но все же поворачивается, наклоняет голову, демонстрируя замок. Когда Обито, открыв его, медленно и аккуратно снимает намордник, и шарик выскальзывает изо рта Какаши, тот громко, звучно выдыхает и как будто обмякает. Не теряя случая, Обито услужливо подставляет колено, слегка, приглашающе, наклоняет на него голову Какаши. И, удивительно, это работает: тот прислоняется и оседает окончательно.       Тело мягкое, разогретое, как бывает, когда впервые садишься на скамью после долгой пробежки. Почему-то шумит в ушах, и, опустив голову на чужое колено, Какаши уверен, что спит. В голове только пустота и невесомость, из которых не хочется выбираться. Мир вокруг, комната, небо за окном — все кажется игрушечным. Только рука, что сейчас перебирает его волосы и гладит так ласково, настоящая.       Какаши прикрывает глаза, дышит медленно и глубоко. За этим всем он сам не знает, когда и куда делись до того переполнявшие его страх, стыд и злость. Нет даже ощущения, что Обито сделал что-то неправильное, разве что немного странное.       Что-то, что никогда не повторится. Что-то, о чем они никому не расскажут и никогда не станут обсуждать между собой.       Когда Какаши в очередной раз выдыхает, получается судорожно — так звучит дыхание людей, когда они тщетно пытаются перестать плакать.       Обито не верит, что это происходит. Что Какаши полулежит между ног, а не сорвался и тут же убежал. Что дает гладить себя по голове. Сидит молча, не кричит и не называет Обито конченным извращенцем, мудаком или еще чем похуже. Становится так радостно, что даже щиплет глаза. Обито кажется, что тишина как-то затянулась, что от него требуется по-хорошему что-то сказать или сделать.       — Спасибо, — почти шепотом бормочет он.       Какаши вздрагивает. Резко выпрямляется, подскакивает на ноги. Обито не успевает сказать ничего больше — Какаши, даже не обернувшись, почти бегом покидает комнату. Хлопок двери гремит, как взрыв, и Обито снова остается один в тишине.       Подняв оставшийся валяться в ногах шарф, комкает его. Шарф все еще влажный местами. Расслабленность и радостное волнение перекрывает давящая тяжесть в груди. Стоило ли сказать что-то другое? Или он ступил, когда вообще открыл рот?       Обито кажется, что он прирос к своему месту. Нужно подняться и запереть за Какаши дверь.       Странно, что в какой-то момент ему показалось — этот момент изменит в их отношениях все. Он прекрасно знал, как все кончится, и какие будут последствия. С какой стати теперь винить себя за сделанное или сказанное? Чувствовать себя обиженным? Обито смотрит на шарф. Прежде, чем оформится мысль, подносит его к лицу и вдыхает. Запах густой, терпкий, кисловатый, сложно сопоставляемый с чем-то знакомым. Он и правда предполагал, что ничего хорошего из этого не получится. Что по совести стоило отпустить Какаши с миром, а не надеяться, что он каким-то чудом разделит его фетиши. Но иррационально — все равно обидно, до слез.       — Ну и ладно, — Обито поднимается, слабо понимая, что нужно бы заняться чем-то, и продолжает, вслух, будто сам себя подбадривает, — зато будет на что подрочить.