A bad dream

— Привет. Она не отвечает, только жестом предлагает присесть напротив. Молчит, хотя сама просила о встрече. Ева не знает, о чем им вообще теперь можно говорить. Просто ей нужен кто-то, кто ее поймет. А еще ей хочется снова почувствовать его запах, и почему-то казалось, что этот запах сохранился у Джима. На самом деле нет, конечно же. Он садится, стараясь не смотреть на нее, чтобы случайно не пересечься взглядами. Он тоже не знает, что здесь делает, но иногда ему казалось, что чего-то дико не хватает. И сообщение Евы на некоторое время перекрыло это идиотское ощущение. Наконец, она устает молчать и, сначала глядя в окно, а потом — на Джима, заговаривает: — Он мне снился недавно. Джим молчит, прячась за своим напитком и делая вид, что сейчас никак не может ответить. Поэтому ей приходится продолжать. — Он был такой настоящий, как живой. Я до конца не могла поверить, что это сон, — голос Евы начинает дрожать. — Я и сейчас не верю, что это был сон. Мне кажется, он приходил ко мне... Уильям. Он вздрагивает, услышав имя Уильяма, и даже ставит на место свой напиток. Складывает руки и от нервов зажимает их между коленями. Он не хочет, не хотел вспоминать все эти ужасы, через которые ему пришлось пройти. Иногда он просыпается в холодном поту, когда ему снится, что он снова держит в руке пистолет и собирается в себя выстрелить. И Джим не понимает, что его пугает больше: то, что хочет нажать на курок, или то, что он это сделает совершенно один. Воспоминания слишком глубоко засели в подсознании, что теперь он даже старается не оставаться в одиночестве. — Я скучаю, Джим, — она говорит тихо, прежде чем понять, что именно она сказала. Сама Ева путается в смысле сказанного, и оба задаются вопросом, что она имела в виду. Скучает по Уильяму? Или скучает по чату? Или это было не просто обращение, а обращение со смыслом? Оба помнят, как она плакала от каждого его рассказа. Ева еще помнит, как в голове жирным шрифтом отпечаталась мысль: Ему надо помочь. Уильям хотел поразвлечься. А она хотела помочь. Такое маленькое противоречие, несмотря на то, что она не хотела его разочаровывать. А Джим продолжает молчать, начиная задаваться вопросом, что он, собственно, тут делает. Он же не хочет вспоминать, не хочет оставаться. В голове даже появляется мысль, что Ева просто его использует. И он жалеет, что не может прямо сейчас сбежать. И, может, даже остаться в одиночестве. — Не надо было мне ничего из этого говорить. Извини, — она как-то странно улыбается, и это до безумия напоминает улыбку Уильяма. А потом она протягивает руку и слегка касается руки Джима, то ли чтобы привлечь внимание, то ли чтобы приободрить. И ассоциация рассеивается, потому что Уильям никогда так не делал. А ей хочется плакать от горечи, потому что пустота внутри не заполняется. Уильяма больше нет, все воспоминания о чате не приносят успокоения, а на Джиме нет запаха, совсем нет того самого запаха. От него вообще пахнет обычным шампунем, и ей хочется закричать, что он неправильный. Зачем вообще было приходить, если ты не принес с собой его запах?! — Ладно, спишемся, — она улыбается, совершенно фальшиво, поднимаясь и собираясь уйти. Джим кивает. — Конечно. Рад был повидаться, — он делает над собой усилие, чтобы сказать последнюю фразу. Ему кажется, что он врет. Ева думает так же, поэтому она быстро уходит. А вечером в чате появляются два старых ника. Только больше они не говорят о Уильяме, как будто по молчаливому соглашению, что вспоминать его (а тем более вместе) — самая ужасная идея.