1942 год, канун Рождества Христова.
В доме на самом отшибе хутора, в кухне, тускло освещённой одной единственной свечой, Дина готовила стол к праздничному ужину. Семилетний Тимоша сидел на скамье возле печи и выжидал момента, когда сестра отвернётся, чтобы засветить лучинку и зажечь лампаду у икон. Уж очень ему нравилось, как маленький огонёк переливается за резными узорчиками треснутого в некоторых местах ободка, но как досадно было оттого, что сестра никогда не позволяла ему зажечь лампадку самостоятельно. На печи в полубреду ворочалась Нина, то и дело рвано вздыхая и пугая не только Тимошу, заворожённо смотрящего на образа, но и Димочку, спящего в кулёчке из старых одеял на своей маленькой кровати, хотя и кроватью это назвать можно с большим трудом. Нина была самой старшей среди всех своих братьев и сестёр, но ужасно слаба здоровьем. Каждый раз, когда с печи доносились её хрипы и кашель, Тимоша, да и все остальные, с облегчением выдыхали — жива ещё, ещё дышит. — Тимошенька, — позвала Дина тихо. Мальчик кинул последний взгляд на ещё не зажжённую лампаду и с надеждой подошёл к сестре, шлёпая босыми ногами по холодному деревянному полу. Ковры, если и устилали когда-то пол в избе, то это было очень давно. По крайней мере, Тимоша не мог вспомнить ни дня, когда бы его ноги не мёрзли или под ноготь не забилась заноза. Дина большим черпаком разливала по чашкам похлёбку. Один только Бог знает, каких усилий ей стоило донести половник до каждой и них из не пролить ни капли. Тимоша отодвинул наполненные миски и помог сестре поставить котелок обратно в печь. Кожу ладоней он обжигал горячим чугуном до тех пор, пока наконец не почувствовал, что каждый палец может согнуться, а после настолько быстро насколько смог, схватил Дину за руки и начал растирать её холодные пальцы. — Ну что ты как маленький, — девочка вытерла грязным полотенцем пальцы брата, испачканные копотью, и его заплаканные глаза. Тимоша посмотрел на неё с обидой, но ничего не сказал. Тут в сенях послышался топот, скрипнула тяжёлая сенная дверь, шумно захлопнулась входная. С раскрасневшимися от мороза лицами в дом вошли Ирина и Митька. — Ох, ну и задержались же вы! — обеспокоенно, так, как обычно мать встречает своих детей, воскликнула Дина и тут же принялась помогать Ирине, что младшее её самой на два года, развязывать пуховый платок и снимать валенки, а за ними и две пары вязаных чулок. Ирина всё отнекивалась, но вскоре согласилась на помощь. Она помогала разносить письма по соседним деревням, поэтому безоговорочно все самые тёплые вещи, которые только были, отдавали ей. Тимоша так и стоял около стола, сжимая обожжённую руку в кулак. На секунду он наткнулся взглядом на то, как Ирина что-то щебеча стаскивает с ног тёплые брюки и вспомнил о собственных продрогших ступнях. — Ну, ну, хватит причитать! Вон, вы и лампаду до сих пор не зажгли, и хлебу к ужину не нарезали. Ну и хозяюшка ты, Дина! — звонко оборвал Митька длинную, впрочем, предельно тихую и как–будто к ней самой обращённую маленькую тираду. — Потише, потише… Ниночке сегодня особенно нездоровится… Да и Димочка спит неспокойно, — Дина, не поднимая глаз аккуратно складывала вещи и убирала их в сундук, то и дело перекладывая с места на место. — И откуда у нас взяться хлебу? Шутник ты, Митенька… — Дина улыбнулась как-то грустно и покачала головой, направилась обратно к столу, но ни разу не взглянула на Тимошу, хоть и сновала мимо него туда и сюда, перекладывая ложки и расставляя чашки с похлёбкой. Митя не был братом Дины, Тимошеньки, Нины, Димочки и Ирины. Прошлой осенью он случайно забрёл в их деревню, спасаясь бегством из своей, сожжённой дотла немецкими войсками. Сам же он утверждал, что пошёл, как и все настоящие мужчины добровольцем в русскую армию, но был брошен своим же отрядом и вынужден остаться в этой деревне. Тимоша чувствовал, как его сердце сжимается от уколов совести каждый раз, когда Митька рассказывал эту историю, потому что был единственным, кто верил его словам. — Так вот же он! Хлеб, Диночка! — голос Митьки стал ещё громче и ещё радостнее. Он уложил на обеденный стол целую буханку, конечно, совсем небольшую, свежего замёрзшего хлеба. От шума Димочка в соседней комнате проснулся и тихо заплакал, Нина на печке закашлялась и зашуршала одеялами. Дина выронила из рук ложку, Ирина во все глаза уставилась на улыбающегося мальчика, а Тимоша так и застыл в изумлении. Дина метнулась было к младшему брату, но сделав шаг, опустилась на колени и закрыла лицо ладонями. Её плечи, на которые была накинута лёгкая шаль слабо подрагивали. Ирина бросилась к ней, обняла и громко всхлипнула. Митька утёр нос рукавом, как-то странно вскинул голову к потолку и сказал: — Сегодня светлый праздник, а вы тут ревёте как маленькие! — всё такая же лучезарная улыбка сияла на худом его лице, когда он опустился так же на колени и мягко проговорил: — Давайте, девочки, милые, садитесь за стол. Давай, Тимошка, зажги лампадку. Ну полно вам слёзы лить! — с обидой в голосе заключил Митька. Тимоша моргнул и понял, что всё это время слёзы катились по его щекам. Прошло немного времени, стрелка на часах достигла половины десятого вечера. Ирина допевала колыбельную для Димочки, Дина почти не двигаясь сидела на скамье возле печи и крутила в руках ту самую ложку, которую выронила ранее. Тимоша накрыл Ниночку ещё одним тоненьким одеялом и уселся рядом сестрой. Митя резал хлеб затупившимся ножом. — Помельче, Митенька… Чтоб на подольше хватило, Митенька… — всё причитала Дина, но Митька её не слушал. Он так никому и не рассказал, где смог раздобыть такое чудо. Перед ужином все долго молились. Тимоша знал только одну молитву, но он продолжал повторять её до тех пор, пока Митька не встал со своего места. — Неси лучинку, Тимоша, — чуть кивнув ему головой, мальчик было спохватился бежать в другую комнату, чтобы достать из коробка под шкафом лучинку, но вспомнил, что припас одну и спрятал в нагрудном кармане своей рубашки. На мгновение, Тимоше показалось, что сейчас ему позволят подставить табурет к образам и самому зажечь фитилёк, но Митя только улыбнулся, засветил лучинку от свечи и сам зажёг лампаду. Ну, — подумал мальчик позже, когда соскребал тонкие картофельные кожурки по стенкам миски, — пусть опять не я зажёг эту красивую масляную лампадочку. Пусть Митька зажигает её, или Дина, или Ирина. Пусть Нина когда-нибудь зажжёт её, пусть и Димочка однажды. Но не раньше меня, конечно. Когда все уснули, Тимоша тихонько встал с постели и подошёл к красному углу. Он прочёл ту единственную известную ему молитву ещё раз, а потом обратился к Богу, излагая свои собственные мысли. Просил ли он что-то, каялся ли в чём-то… он уже не может вспомнить.2021-2022