Красная лента

Квакити видел, как Уилбур закрыл дверь их маленького с Талулой дома. Теплый вечерний свет блестел на воде, создавая великолепный контраст с серой поросшей мхом и лианами стеной. Несколько красных цветов колыхались на ветру. Тень раскидистого дерева укрывала маленький, построенный буквально за один вечер, домик. Она же скрыла и силуэт Квакити, когда он приблизился к двери. Она скрипнула и немного провисла на криво вкрученных петлях. Талула издала возмущенный звук и плотнее укуталась в своё одеяльце, но не проснулась. Еë маленькое тело лежало на кроватке, которая должно быть была самым аккуратным предметом в этом доме. Каждая доска была зачищена и отполирована. На изголовье аккуратно выведено имя девочки. Она явно была сделана с любовью. Квакити быстро прикрыл дверь и проскользнул внутрь. Его взгляд тут же цепляется за записку, оставленную на стене. «Можешь спеть мне перед сном?» Квакити быстро опустил голову, чтобы этого не видеть. Что-то зашевелилось в его груди, когда он уставился на девочку. Во сне она была так похожа на его собственного ребенка. Волосы, раскиданные по подушке, острый нос, полоска слюны, неряшливо стекающая изо рта. Талула в целом была очень похожа на Тилин. Когда Квакити впервые увидел, как она нерешительно прячется за ногой Уилбура, он даже на мгновение подумал, что это его малыш. Его huevo. На это короткое мгновение его сердце остановилось и хотелось кричать. Но это был лишь обман зрения. Его левый глаз часто подводил его, хотя никто кроме его самого этого и не замечал. Теперь он смог опасно ближе рассмотреть Талулу. Она была меньше, чем Тилин. Её скулы четко вырисовывались из-за бледных впавших щёк. От её вида могло стать физически больно. Но Квакити уже просто не могло стать хуже. Меч в его руке дрожал. Оружие почему-то стало невероятно тяжелым. — Один удар и всë изменится… — он исступлено прошептал. Талула снова шевельнулась, и он отпрянул как ошпаренный, едва не врезавшись в наспех сколоченный деревянный стул и заставленный всевозможными красками мольберт. Квакити быстро приблизился к двери, но его рука замерла, так и не коснувшись её. — Почему я должен волноваться о других детях, когда никто, черт возьми, не беспокоился о моём? — Его трясло. — Почему я должен волноваться о других детях, когда никто не беспокоился о моём? Свободной рукой он начал теребить красную ленту, что носил привязанной к запястью. Его безумный взгляд снова вернулся к Талуле. Пальцы побелели на рукояти меча. — Всё что нужно — один удар. Один удар и её не будет… Квакити приблизился к кровати. Его длинная тень в свете одинокого факела накрыла девочку. Один удар и он поймёт, что я чувствую! Все поймут! — Мне жаль, Талула, ты пришла в очень холодный мир… Слеза скатилась по его щеке. Образ Тилин снова вспыхнул в его голове, заставляя зажмурится. Маленький ребенок бегает по его двору, ссорится с соседским мальчиком и прыгает так высоко, что, казалось, может коснуться неба. Красная лента щекочет его пальцы. Квакити заносит над Талулой меч. Его руки дрожат, и он замечает ещё одну записку, что она оставила — «У меня есть много любви, чтобы предложить». Почему-то оружие в его руках стало будто горячим. Обжигающим. Квакити хочет выбросить его и убежать, как будто его никогда здесь не было. «Она не заслужила этого» проносится в его голове. Квакити замирает. Тилин тоже этого не заслужил! С нечеловеческим криком меч резко опустился, и мир на мгновение остановился. Талула не кричала и не билась в мучениях. Она всё так же лежала, и только кровь, что распускалась алым цветком на её одеяле, выдавала, что она не спит. Меч с лязгом упал. Квакити неровно втянул воздух, сдерживая рыдания. — Боже! Боже! Боже! — Он приложил руки пытаясь остановить кровотечение — Что я натворил?! Талула! Девочка не ответила, а кровь не останавливаясь, окрашивая его руки и всё вокруг в красный. — Нет! Нет! Нет! Талула! — Он продолжал кричать, разрывая горло до ужасной боли, но уже не мог исправить свою ошибку. Талула была мертва. Она не проснется и не пойдёт играть на своей флейте для отца. Она больше никогда не соберёт букет маков и не поймает ни одной рыбки. Теперь она была лишь холодным телом. Совсем как Тилин. Квакити отшатнулся и упал на землю. Кровь въедалась в его руки подобно кислоте. Собственные рыдания, грозились задушить его. Алое пятно на месте кровати девочки мерцало в свете факела. И казалось, что вот-вот там разразиться врата ада и дьявол утащит его на вечные муки. Но ничего не произошло. Дом оставался мучительно тихим. И Квакити убежал, оставляя этот ужас за спиной. Боже, что же он натворил?! Как он мог убить ни в чём не повинного ребенка?! Слёзы стекали по его лицу, мешая видеть, а дышать было физически больно, но бежал не останавливаясь. Он бежал быстро и без цели, лишь бы уйти от этого мучения. От этого маленького, построенного буквально за день дома, что теперь был заляпан кровью. Но как долго бы он бежал, спотыкаясь о камни, теряя равновесие и разбивая конечности о жестокую землю, образ умирающей девочки не оставлял его, теперь мучительно смешиваясь с мыслями о собственном ребенке. Когда Квакити упал без сил, пачкая собой землю, он свернулся калачиком и рыдал, пока сквозь тошнотворный запах отнятой жизни, не прорвался знакомый аромат. Сирень. С огромным усилием Квакити поднял голову и болезненно усмехнулся. Ну конечно, глупое тело привело его к могиле Тилин. Аккуратно рассаженная сирень, покачиваясь, обрамляла проход. И Квакити ничего не оставалось кроме как спуститься к своему чаду. Могила как всегда встретила его холодом. Но он был в ней так часто, что уже даже не обратил внимания. Тилин лежал в кровати в окружении сирени, и его лицо на жестоком контрасте с отцом не выражало ничего кроме спокойствия. Его рана была скрыта толстым одеялом. Квакити опустился перед ними на колени и трепетно взял за такую холодную руку. — Тилин — хриплый голос был едва громче шепота. — Я так виноват. Это всё моя вина. Я не был рядом. Я ужасный отец! Я ужасный человек! Тилин! Я убил её! Убил! Квакити сжал красное одеяло и зарыдал в грудь своему ребенку. Часть его требовала уйти, кричала, что он недостоин даже прикасаться к Тилин. Но его маленькое тело, это всё, что у него осталось. И он продолжал рыдать, пока наконец не заметил пятна. Красные пятна, что он оставил на своём ребенке. Квакити с ужасом взглянул на свои руки. Липкие и красные. Грязно-алые. Он запятнал своего ребенка. Самое светлое, что было в его жизни. Он уже даже не понимал, чья это кровь. Талулы или Тилин, что лежал рядом с ним весь в отметинах, сохраняя безмятежность на лице. Но Квакити видел на нём презрение. Будто Тилин теперь ненавидит его. Ненавидит за то, что он сделал. Отвратительный комок пополз по нутру Квакити, заставляя его выбежать на улицу. «Смыть это! Я должен смыть это!» Он бросился к текущей рядом реке. Её холодные воды окрасились в дьявольский цвет, когда он опустил в неё руки и принялся тереть. И даже когда крови на них уже не осталось, Квакити не остановился. Он не остановился даже, когда почувствовал боль, будто пятясь смыть само своё преступление. И именно тогда он заметил, что на его запястье ничего нет. Уилбур приблизился к дому, сжимая букет великолепных маков. «Amapola» как называла их Талула. Он рефлекторно сжал их крепче, когда заметил, что дверь открыта. «Талула?» — было всем, что Уилбур успел произнести прежде, чем у него отнялось дыхание, а цветы упали на землю. Возле её кровати в луже крови лежала красная лента.