Сигаретку?

Балкон встретил его тишиной и прохладой августовского вечера. Сегодня Моники не было дома, у неё, кроме вошедшего со своим ключом значительно позже Чендлера, в квартире никого не было вовсе – кто-то решил расслабиться и провести вечер в кофейне,  развлекая аудиторию своей  своеобразной музыкой, кто-то отлучился отдать забытую вещь любимому человеку, да так и не вернувшись домой, кто-то же поспешил на неожиданно состоявшееся свидание. Сама же Моника работала в этот день допоздна и, скорее всего, ещё и найдёт в себе упрямство зайти в круглосуточный магазин за необходимыми продуктами. Оставался только Чендлер, у которого, казалось, жизнь не менялась уже несколько лет. Работа, дом, друзья – этапы дня, повторявшиеся друг за другом, но никогда не надоедавшие. Но и ему иногда нужно было позаботиться исключительно о себе, и тут помогала пустая квартира с открытым балконом, повидавшим и наблюдения за голым мужиком, и беснующиеся вьюгами зимы, и в некотором роде безумные вечеринки. А ещё, как и вся квартира, пережил попытки отказа Бинга от сигарет. Чендлер много курил. Настолько, что иногда, ложась в постель, в голову закрадывались опасения о состоянии лёгких, вопрос, не были ли они полностью покрыты серым налётом, отчего Чендлер всё чаще придумывал планы, как убрать эту одержимость из своей жизни. И какое-то время они даже работали, чем он не мог не похвастаться друзьям, как и всегда ненавязчиво, чтобы не сглазить, поддержавшим его стремление. А потом они снова рушились, как карточный домик, и Бинг снова чувствовал себя в замкнутом круге. Нервы брали своё. Напряжение, накопившееся за день, уходило с пачкой в руках легче, и именно за этой лёгкостью Чендлер и приходил к сигаретам. Его привлекал не столько сам табак, надолго вьедавшийся в одежду и раздражавший чистоплотную Монику, а процесс его выкуривания. Медленное выпускание дыма на волю, наблюдение за траекторией полета быстро пропадающего белого облачка. Это успокаивало и возвращало все процессы в голове в норму. Помогало подумать и наконец успокоиться. Ещё одной такой отдушиной были друзья. Его вторая семья, самая близкая и любимая, но и с ними он не мог делиться некоторыми переживаниями, ведь, по правде говоря, был вполне в состоянии разобраться и сам, а не стонать о бренности бытия каждый раз. Было интереснее выслушивать их истории и травить анекдоты, вспоминая нелепые ситуации из жизни, разговаривать с сарказмом и жить с улыбкой, а вечером открыть окно и застрять в темном мире своих мыслей, приводя их в порядок. Сигареты помогали. Но и они не могли решить некоторые проблемы, как, например, чувства к лучшей подруге. Это не была симпатия, продлившаяся час ночью и сгоревшая бы в пламени страсти к утру, это Чендлер видел чётко, как через кристально прозрачное стекло. От неё нельзя было просто так избавиться, выкинув в окно, как сьежившийся окурок, заменивший настоящего собеседника на неторопливо тёкшие полчаса. Она являлась одним из немногих дорогих людей в жизни Бинга, чтобы вот так вот разбрасываться сначала её, а потом своими переживаниями налево и направо. Слишком много воспоминаний связано с ней, слишком много пройдено и неисчеслимое количество ассоциаций нажито. Она – это чёрный кофе, наспех и слегка неумело (что Моника никогда бы не признала вслух) заваренный в квартире напротив их с Джо из-за отсутствия времени для передвижений в кофейню и который, скорее всего, допьет вставший позже всех Триббиани, ведь что добру попусту простаивать и, в конце концов, пропадать. Луч оранжевого солнца в небе, раскрашенном бесцветным пеплом и использованном как импровизированная пепельница в богом забытом квартальчике, запах фирменной лазаньи, раздававшийся на весь этаж, если опрометчиво открыть много раз перечиненную дверь, и рождественских шоколадных конфет, совпадавших с цветом её волос из-за наличия горького шоколада. Именно Моника представляла собой, как казалось Чендлеру, человеческую версию уюта в полностью убранной квартире, где они собирались чаще, чем дышали. Геллер иногда казалась насквозь пропитанной запахами привычно разложенных маленьких пакетиков ароматизаторов (чтобы мебель не впитывала неприятные запахи) и мыла, лежавшего в ванной, наверное, со времен её покойной бабушки. И первое время Чендлер думал, что то, что он чувствовал – от усталости на работе и отсутствия стабильности в отношениях. И то, что было в Лондоне, навсегда там и останется, забудется, как дурной (по правде говоря каким он не был) сон. Но как он мог удалить настолько важные данные из своей карты памяти в голове, когда, заглянув за кофе в ближайшую скромную кофейню, не шедшую ни в какое сравнение с центральной, в обеденный перерыв, срывается и берет к стаканчику небольшой пакет печенья с шоколадной крошкой, "правильный" рецепт которых девчонки так долго выискивали. Когда невозможно оправдать усталостью радостный настрой в конце недели, ведь тот появляется только при мысли о том, что они скоро увидятся все вместе. Когда мелькает силуэт в конце улицы, и там действительно идёт она, ведь им по пути, параллельно наставляя Рейчел по телефону, как не спалить кухню за пять минут до её прихода, а внутри что-то подскакивает, слова и саркастичные подколы застревают в желудке, так и не дойдя до мозга, нечто жжется, как если бы он случайно не уследил за быстро сжиравшим табак огоньком и обжег кожу пальцев, и подпрыгивает. Прыгает так, будто хочет именно к ней, просится, как маленький ребёнок. Хочет домой. И это можно было бы назвать зависимостью, если бы это лечилось. Единственное, что в этой ситуации Чендлеру помогало – его вторая зависимость, которую он тщательно прятал от других, особенно от самой Моники, защищавшей свой дом от перегара и больше всех осуждавшая его за возродившуюся, сначала шуточную, а потом вполне реальную, традицию выйти покурить после ужина. Но факт оставался фактом: Моника нравилась ему куда больше, чем подобает любить друзьям, и эти чувства затягивали всё глубже и глубже, не давая спокойно уйти на дно и забыть их близость. Какого же было удивление Чендлера (приятный шок, разумеется), когда ему удалось поймать Монику на том же, впоследствии чего их отношения стали развиваться на совсем ином, неизвестном до этого уровне, после чего Бинг мог с уверенностью заявить, что обрёл третий по счёту дом. Первый считался им лишь формально, место, где он рос с матерью было только зданием, где он значился как жилец, но отнюдь не собранием хороших воспоминаний. Второй – квартира с зелёной дверью, настольным футболом, лучшим другом-дуралеем Джо и множеством хождений в соседние апартаменты, где могли бы поворчать и спросить, что кто-то из них двоих делает в три часа ночи не в постели, но никогда бы не выгнали. А третий, который превращал любой отель в уютное гнёздышко, не провонявшее алкоголем и потом сошедшихся на одну ночь взглядами людей, одним своим присутствием. И даже полная смена обстановки в виде другого здания не помешала Монике принести свой дом, самый согревающий и как будто бы летний, с собой, за что Чендлер был ей несказанно благодарен. С ней ему не так сильно хотелось курить: просмотр старого телека успокаивал куда лучше, чем дерущий горло дым. С Моникой никогда не возникало ощущения и желания прикрыть какие-то подробности своей жизни, если уж тема заходила о чем-то таком. За много лет совместной дружбы они видели друг друга очень разными: пропахшими сигаретами (кто-то дешёвыми, купленными больше по привычке, чем по любви, а кто-то – трубками, которые так любил Ричард) и режущими пазухи носа духами, пьяными до такой степени, что, чтобы добраться до дома, необходимо было держаться за соседнее плечо. Обрадованными новой работой и страдающими от разрушения долгих отношений. Совершенно непохожими на самих себя. И, что самое важное, ни разу никто из них не остался в стороне. Если бы теперь Чендлеру предложили выкурить пачку сигарет, он бы, пожалуй, отказался. Скрепя сердце, ещё не отошедшее от зависимости, но отказался, ведь у него есть женщина, с которой искать выходы из ситуаций куда проще, чем стоять в любое время года на балконе и сбрасывать на ничего не подозревающих прохожих невесомый пепел. Балкон приветливо встретил Бинга прохладой августовского вечера, тёплый лёгкий ветер гулял в отросшей шевелюре: знак, пора, наконец, как и советовал Росс, постричься, и зашедшим за небоскрёб Солнцем, которое Чендлер даже не заметил. У него было своё Солнце, торопливо направляющееся домой после смены в ресторане, и которое мужчина заметил сверху. Заметил, отхлебнул ягодный морс из бутылки в их с Джо холодильнике (оба продолжали красть друг у друга еду даже после всех обменов соседями и переездов) и расслабился, что в очередной раз доказывало ему самому, что сигареты перестали перебивать его вездесущее беспокойство. Они были лишь способом отвлечься, но не несли с собой того чистого (с Геллер по-другому и не могло быть) потока воздуха и любви, наполнявшей лёгкие и очищавшей их от ненавистного осадка дешёвых сигарет.