Галстук

— Работа-работа, перейди на Федота, с него на Серёгу, и скатертью дорога, — весело бормочет себе под нос Никита, добавляя финальные штрихи к еженедельному отчёту. Принтер дружелюбно жужжит свежеиспечённым документом, Никита подписывает его и шлёпает датиром, ставя жирную точку в этой рабочей неделе. Готово! Служебные вопросы на сегодня закрыты — ещё немного, и можно будет собираться домой. Остаётся последнее дельце, но и оно из области приятного. Никита обожает пятницу: это определённо лучший день в неделе. Вот вроде и будний (ебудний, ха-ха), а настроение у всех приподнятое. Стремительное приближение уикенда наполняет атмосферу нотками нетерпеливого ожидания, лояльности и куража. Впереди майские праздники, обещающие весёлое журчание речки, аромат шашлыка и шумную компанию друзей. Пока длинные выходные ещё не начались, они кажутся бесконечными, и все в офисе болтают друг с другом о том, что намечено. Коллеги становятся ближе, симпатичнее, и даже местные злыдни кажутся чуточку добрее. Все нерешённые проблемы откладываются аж до среды, стремительно строятся планы и составляются маршруты. А ещё в пятницу можно прийти на работу в стиле кэжуал. Есть даже специальный регламент, в котором закреплено это право сотрудников. Никита им не пользуется, предпочитая классический офисный стиль: брюки, рубашку, реже — пиджак. Он привык так одеваться задолго до того, как вышел документ о дресс-коде, и начальник отдела всегда ставил Никиту в пример сослуживцам, мол, вот какой он молодец — для подражанья образец. Женщины и подавно восхищённо перешёптывались за спиной высокого, стройного коллеги, не догадываясь, что тому неинтересны их томные вздохи. Однако строгий стиль Никиты впечатлял не всех. Новый заместитель, которого направили недавно из вышестоящей организации, находил его костюм неполным, незавершённым без одной детали. Галстук. При всей лояльности к офисной одежде, галстуки Никита не жаловал и не носил никогда. Ему было и чисто физически некомфортно затягивать узел на шее, и метафорически: уж слишком он напоминал ярмо. Почему Николай Александрович считал его необходимым элементом офисного лука, Никита не знал. Но каждый раз во время встреч в коридоре тот делал ему замечания по поводу отсутствия галстука, и это было немного странно. Никита не занимал руководящую должность, не работал с ключевыми клиентами и, в конце концов, являлся одним из многих сотрудников, игнорирующих раздражающую удавку. При этом он ни разу не слышал недовольства зама в сторону других коллег. А ведь среди них были люди, которые откровенно клали толстый болт на все эти ваши корпоративные правила и ходили дай бог если хотя бы в джинсах с рубашкой, а то ведь и в джинсах с футболкой. Но под раздачу попадал только Никита — причём независимо от дня недели, как будто заместитель был не в курсе пятничного послабления. Ну либо в голове у Николая Александровича существовал отдельный кодекс правил лично для него. Никита, надо сказать, держался крепким орешком и галстук упорно не надевал. Была в его упрямстве доля риска, который, как известно, дело благородное, но на работе крайне невыгодное. Казалось бы, тебе велели — так надень, не гневи вышестоящего по должности. Ан нет: с упорством, достойным лучшего применения, Никита продолжал демонстративно пренебрегать пожеланиями Николая. Ой, то есть Николая Александровича. Тот, надо отдать ему должное, не давил, а действовал терпеливо и методично, как добродушный старший товарищ. Впрочем, был ли он старше Никиты по возрасту, оставалось вопросом. Ненавязчиво, будто бы мягко упрекая, зам повторял одно и то же во время каждой их случайной встречи в здании. По правде, не совсем случайной. Никита был в курсе, что заместитель пьёт кофе ровно в 10.30. Тот сам спускался к этому времени в буфет несмотря на то, что при своём положении мог спокойно поручить секретарше доставку ароматного напитка прямо в кабинет. Но Николай Александрович был человеком, лояльным к простому народу, и не озадачивал девушку своими прихотями. Такая выборочная лояльность получалась. Они часто встречались возле кофемашины и, пока готовился латте макиато, зам сетовал на отсутствие галстука у подчинённого. Никита смотрел, как на его губах оседает молочная пенка, и думал: хрен тебе, а не галстук. Ещё он знал, что в понедельник у руководителей планёрка в 9.00, а между переговорной и оупенспейсом, где он сидел, находился кабинет его приятеля. Никита навещал его примерно в это время, чтобы настроиться на рабочий лад и обсудить прошедшие выходные. Ну и, конечно, встречал по пути идущего на совещание зама. Его фигуру было заметно издалека: тот выделялся при любом скоплении народа. Никита вежливо здоровался и неизменно получал пожелания хорошего дня и бесценный совет по поводу внешнего вида. Из раза в раз один и тот же. В 13.00 у сотрудников начинался перерыв. Одни оставались в здании, чтобы поесть в столовой, другие предпочитали подышать свежим воздухом и выходили на улицу. Николай Александрович всегда следовал одним маршрутом. В начале второго он спускался в холл и грозно, как зоркий сокол, следил за тем, чтобы спешащие по своим делам коллеги не выбегали за пределы офиса раньше положенного, воруя у предприятия минуты рабочего времени. Убедившись в соблюдении трудового режима, зам шёл обедать и где-то без двадцати два возвращался на рабочее место. Никита отправлялся в это время на перекур, и они вновь пересекались с тем же результатом. «А почему без галстука, Никита Владимирович?» «Какой у вас костюм красивый, жаль только, одной детали не хватает. Знаете какой?» «Хороший цвет рубашки, очень идёт к вашим глазам. Вот если б к ней ещё небесно-синий галстук…» Никите уже стало просто интересно, когда Николаю Александровичу наскучит придумывать новые способы выражения своей немотивированной просьбы. Но заму не надоедало — как и ему самому, если быть откровенным. Хотелось узнать: кто кого? Кто первым прекратит? (Тот Клёпа.) Поэтому в его упрямстве имелась и доля спортивного интереса. А также доля гордости и духа противоречия: мало ли, чего ещё захочет высокопоставленный пижон? Впрочем, пижоном Николай Александрович показался только на первый взгляд, и то — ввиду слишком модного лука. А по прошествии времени он проявил себя как адекватный руководитель, хороший собеседник и приятный человек. Приятный во всех отношениях и даже весьма симпатичный. Белоснежная рубашка фасона слим-фит красиво оттеняла загорелое лицо, дорогой ремень обхватывал стройную талию, зауженные книзу брюки открывали изящные щиколотки, затянутые в ультрасовременные цветастые носки. Завершал образ, конечно, галстук — каждый день новый. Сколько их у него? Никита сбился со счёта на тридцать пятом. Шикарный вид зама поднимал в душе Никиты вихрь смешанных чувств. Конечно, смотреть на него было эстетически приятно: молодой стройный мужчина, ростом чуть ниже его самого выглядел как точёная статуэтка. С другой стороны, он раздражал своей идеальностью. Какого чёрта на пиджаке нет ни единой пылинки, сорочка выглажена до последней складки, а туфли блестят, словно их чистили пастой Колгейт? Скорей всего, жена старается, ухаживает за внешним видом благоверного… Он ведь наверняка женат? Или нет? Кольца на безымянном пальце нет… А где-то в потаённых уголках сознания теснилось восхищение, не признаваемое хозяином. Ведь если игнорировать эмоции, они вскоре проходят, верно? Никите непонятно почему хотелось увидеть зама в иной обстановке. Нарушить безупречную укладку, растрепав волосы, снять нахрен пиджак, вытащить полы рубашки наружу, закатать рукава… А главное — избавить изящную шею от галстука. Зачем ему всё это было нужно, Никита вопросом не задавался, но посылал эту идею во вселенную. Однажды она его услышала, отправив их вместе играть в футбол в составе команды от предприятия. Там заместитель раскрылся с другой стороны, которая понравилась Никите гораздо больше. Перед началом игры Николай Александрович сказал, что во время матча они друг к другу будут обращаться по имени и на ты. Оно и логично: сложно взаимодействовать в футболе, крича: «Николай Александрович, примите, пожалуйста, пас!» — пока выговоришь всю фразу, время закончится. Поэтому на полтора часа важный руководитель превратился просто в Колю. Никите поначалу было неудобно называть зама по имени, но стоило однажды преодолеть себя, как звучные буквы легко скатились с языка, как будто были там всегда. Захотелось почаще произносить его имя, по максимуму пользоваться возможностью, ведь скоро лафа должна была закончиться. Возможно, из-за этих мыслей Никита пропустил три мяча. Либо из-за того, что засмотрелся на мускулистые ноги, виднеющиеся из-под спортивных шорт. Футболка открывала вид на выпирающие ключицы и накачанные бицепсы, и это тоже не способствовало забиванию голов. Они тогда продули, но главное ведь не победа, а участие. Главное, что во время игры зам был совсем другим: вспотевшим, увлечённым, раззадоренным. Простым. И не требовал галстук. Это само по себе стоило всех незабитых мячей и мечей, вместе взятых. Он бегал рядом, ему можно было передать пас, а то и дотронуться невзначай на совершенно законных основаниях. Никита не злоупотреблял, но пару раз коснулся бедра, три раза — ноги и один раз — плеча. На поле все так делали. Николай Александрович, вон, тоже похлопал его по спине в конце игры. По-дружески. Этот приятный опыт имел свою цену: после матча Никите стало очень сложно обращаться к заместителю на вы. Весь ресурс его выдержки стал уходить на то, чтобы случайно не ляпнуть полюбившееся «Коля» при ком-то из коллег, вот неудобно бы вышло. Зато у них теперь появилась общая история, которой Никита невероятно гордился. Футбол разделил их взаимодействие на до и после, но это всё равно не было поводом для ношения галстука. В конце концов, зачем это нужно? Его и так всё устраивало. В общем, была у Никиты своя тысяча причин для того, чтобы не надевать галстук. Но именно в эту пятницу появился железобетонный повод всё-таки его надеть. На этот день была назначена церемония награждения лучших сотрудников квартала, в число которых вошёл и он. О предстоящем выходе на сцену предупредили заранее, тем самым наложив обязанность быть при полном параде. Во всеоружии. В галстуке. Чёрт, как же не хотелось! Никита уже настолько привык держать оборону своей шеи, что факт наличия на ней пресловутого атрибута казался чем-то вроде проигрыша в их затянувшейся негласной битве. Но ведь, с другой стороны, он это сделает не по указке зама, а только из уважения к коллегам, присудившим ему почётное звание. Это ж тогда не считается? Это ведь так работает? Никита думает об этом весь обеденный перерыв, забыв даже о традиционной прогулке по коридору в час сорок. Настроение меняется с расслабленно-предвкушающего на тревожно-ожидающее. Взгляд помимо воли падает на платяной шкаф, который громко молчит, намекая своим видом на хранящийся в нём скелет. Об этом никто никогда не узнает, но в одном из ящиков у Никиты на всякий случай припасён дежурный галстук — угольно-чёрный, узкий, шёлковый — лежит и ждёт своего часа. Никита подходит к зеркалу, воровато оглядываясь по сторонам — никого нет, все ушли на обед. Нехотя, даже брезгливо берёт вещицу и прикладывает к вороту рубашки. Ну, так-то смотрится неплохо, нужно только обрезать бирку. К тому же это ненадолго: только на сцену. Как говорится, десять минут позора — и счастливая жизнь впереди. Он завязывает узел не с первого раза — навыка нет. Приходится даже погуглить, а времени до начала церемонии остаётся в обрез. Он начинает нервничать и кое-как справляется, но остаётся недовольным по итогу. А отступать уже поздно: минутная стрелка предательски подбирается к назначенному часу. Никита обещает себе, что снимет галстук, как только выйдет из актового зала — нет, сразу как спустится со сцены. И, договорившись с самим собой (дипломат!), делает глубокий вдох и идёт к лифту. Что-то он разволновался. Оно и понятно: не каждый день награждают почётными грамотами. В актовом зале собирается народ, коллеги шумят, предвкушая торжественную процедуру и скорые выходные. Взгляд выцепляет из общей толпы знакомую фигуру в светло-сером костюме. Зам ходит туда-сюда, раздавая указания сотрудникам отдела кадров. Те носятся с грамотами, медалями и нагрудными знаками — день оказывается урожайным на одаряемых. Никите это и неприятно — эгоистичная его часть хочет быть единственным, другая же радуется, что будет не так одиноко и боязно на сцене. — Добрый день, дорогие друзья, — знакомый голос, усиленный микрофоном, прошивает насквозь. — Сегодня мне выпала честь назвать имена лучших сотрудников квартала. Никита ёрзает на стуле. Знать бы, какой он по счёту! Так бы хоть подготовился к выходу… А вдруг его вызовут первым? — Я приглашаю на эту сцену участницу конкурса кассиров Елену Бураковскую! Зал взрывается аплодисментами, названная девушка поднимается по ступеням, а Никита ненадолго выдыхает, хлопая на автомате. Николай Александрович рассказывает о том, какой сложный был конкурс, и рассыпается в благодарностях победительнице. Его улыбка, обращённая в сторону коллеги, почему-то вызывает лёгкий, но неприятный укол под рёбра. Следующими на сцену приглашают группу спортсменов, которые привезли предприятию призовые места с межрегиональной спартакиады. Зам пожимает каждому руку, вручает грамоты, вешает медали. «Ну вот, теперь и у них что-то наподобие галстука, — думает Никита. — Спортивный его вариант». Видимо, Николая Александровича хлебом не корми, дай что-то обмотать вокруг шеи. Далее людей вызывают по одному, и по мере того, как звучат чужие фамилии, Никита чувствует, как предательски потеют ладошки. Не в первый раз он оказывается героем дня, но принимать награду из этих рук будет впервые. Это вообще не помогает успокоиться. Собственную фамилию он слышит через шум в ушах, и ноги внезапно становятся ватными, но надо идти всё равно. Никита ловит взгляд в свою сторону будучи ещё на середине пути и замечает, как дёргается кадык у ведущего. Заметил. Он так залипает на этой реакции, что спотыкается о ступеньку и чуть ли не летит на пол. Но его вовремя подхватывают сильные руки: — Осторожней, Никита Владимирович. Вы нам нужны живым. Никита готов поклясться, что зам произносит эти слова, продолжая придерживать его за предплечье. А может быть, это фантомное прикосновение жжёт кожу сквозь два слоя ткани. Он принимает награду, натужно улыбается в сторону коллег из отдела, которые фотографируют его… триумф? позор? — Никита не знает. Он не уверен ни в чём, кроме одного факта: Николай Александрович определённо заценил дополнение к наряду. Молясь не упасть — внизу-то подхватить некому — он спускается со сцены на подкашивающихся ногах. Зам вызывает ещё нескольких работников, вручает заслуженные лавры и отпускает коллектив на долгожданные выходные. Народ не заставляет себя уговаривать, шумной гурьбой покидая актовый зал. Никита убирает в стол свежеполученную награду, сиротливо озирается по сторонам. Все дела доделаны, можно идти домой. Коллеги дружно собираются, не обращая на него внимание. В голове белый шум и непонятно, что теперь. С одной стороны, повода задерживаться нет: он свободен, как птица в полёте. С другой, на него охуенно давит незакрытый гештальт, и одному богу известно, когда тот успел открыться. Возможно, пару минут назад, хотя скорее — совпал по времени со штатными перестановками в руководящем составе. — Никитос, ты идёшь? — спрашивает его последний из уходящих. — Не, я… Мне тут ещё закончить надо. — Поставишь тогда кабинет на сигналку. — Да, не вопрос. — Ну покеда. Никита меряет шагами опустевшее помещение, тщательно проверяет электроприборы — всё-таки офис остаётся без присмотра на целых четыре дня — и выключает даже холодильник. Затем, немного подумав, возвращает штепсель в розетку. Он поливает цветы, подспудно вспоминая, что, кажется, их кто-то поливал уже сегодня. Ну ничего, много — не мало. Зато не засохнут. Тщательно наводит порядок на столе — приятно ведь будет вернуться, эм, в среду и начать трудиться в аккуратной обстановке. И пофиг, что раньше он не был замечен в педантизме — когда-то ж надо начинать. Пиликанье внутреннего телефона раздаётся неожиданно и вместе с тем долгожданно. Видя фамилию на определителе, Никита испытывает что-то между «Ох, бля» и «Наконец-то!», причём одно другому не мешает. — Никита Владимирович, вы ещё не ушли? Зайдите ко мне, будьте добры. Шаги отражаются эхом: пустые коридоры административного крыла как будто тоже настроились славно отдохнуть на майских и теперь недоумевают, кого принесла нелёгкая после окончания рабочего дня. Никита отрывисто стучит в дверь с грозной табличкой «Заместитель управляющего Пирогов Николай Александрович» и медленно входит, дождавшись разрешения. Просторный кабинет должен был, вероятно, впечатлить масштабами и роскошью, но тут есть кое-что поинтересней. Никите не терпится вновь встретиться с глазами, жадно рассматривающими область его шеи. Николай Александрович не разочаровывает: смотрит ровно туда, что очевидно даже с расстояния. Он встаёт из-за массивного стола и шагает навстречу. Как удивительно: Никита стоял рядом с замом на сцене совсем недавно, но ощущает себя так, словно увидел впервые. Потому что он каждую секунду разный. — Прошу прощения, Никита Владимирович, что задерживаю вас в личное время. Голос, приглушённый на несколько тонов, звучит интимно на контрасте с тем, что слышал Никита в актовом зале. Эти слова предназначены только для него, и он уверен, что между строк гораздо больше смысла, чем произносится вслух. — Ничего страшного, Николай Александрович. У меня ненормированный рабочий день. Тот подходит к двери, щёлкает кодовым замком. Вот это поворот… — Ценю вашу преданность делу. Я вас позвал, чтобы ещё раз выразить благодарность за ваши отличные показатели труда. В этом квартале вы выдали очень хорошие результаты. Поздравляю, так держать! И именно поэтому вы закрыли дверь?.. — Благодарю за похвалу, — сдержанно отвечает Никита, а сам не отводит глаз от стройной фигуры, залитой солнечным светом из французского окна. — Вы являетесь примером для сослуживцев. Благодаря таким работникам как вы, наш филиал неизменно занимает высокие позиции в рейтинге. — Это наш общий результат, — слабо возражает Никита, смущаясь от обилия комплиментов. — У меня бы ничего не получилось без поддержки коллег. — Да, безусловно. Но не стоит недооценивать и личные заслуги. — Сколько он может ходить вокруг да около?.. — Я дам указание отделу кадров, чтобы вам повысили процент квартальной премии. Ох, даже так. — Спасибо большое. — Вам спасибо, Никита Владимирович. Пауза. Зам неотрывно глядит на него, Никита пялится в ответ. Тишина слишком громкая, мысли разрывают голову изнутри, и Никита готов поставить только что обещанную премию на то, что всё вышесказанное являлось лишь поводом. Собеседник вызвал его по другой причине, которую тот почему-то не озвучивает. — Это всё, что вы хотели мне сообщить? — интересуется Никита, не выдержав затянувшегося молчания. Зам смотрит с прищуром и будто выжидающе. — Ну да. Не смею вас больше задерживать. Никита роняет челюсть. Ну что за цирк? — Что?! — вырывается у него чуть громче, чем было бы уместно. — Ну, есть ещё один нюанс, — Николай Александрович мнётся, опуская глаза. — Я не хотел вам говорить, но раз вы сами спрашиваете… Никита жадно ловит каждое слово, а зам тем временем подходит ближе. — Я смотрю, вы всё-таки надели галстук. Да, блять, надел! Ради тебя, между прочим, недоделанный ты фетишист. — Вам очень идёт, но… — Спасибо, — перебивает Никита, заливаясь краской. — Вы не дослушали, — с мягким укором отвечает Николай Александрович. — Что-то не так? — Вы не умеете его завязывать, — качает головой хозяин кабинета и делает ещё несколько шагов навстречу. — Совсем, — теперь между ними меньше метра. Никита задыхается возмущением, багровея до корней волос. Руки сжимаются в кулаки, ноздри раздуваются — совсем как у быка с хомутом на загривке. Но ощущает он себя скорей бараном. — Так может, мне лучше снять его? — спрашивает Никита с вызовом, игнорируя дрожь в собственном голосе. — Как говорится, не жили богато, нечего и начинать. Зам пристально смотрит в глаза. Он ниже ростом, но под этим взглядом Никита ощущает себя маленьким нашкодившим ребёнком. К шее тянется чужая рука, пальцы поправляют узел, невзначай касаясь кожи. Никита прикрывает глаза — что толку держать их открытыми, если всё застилает пелена? — и пытается незаметно проглотить вставший поперёк горла комок. Выходит фигово. Рука невесомо скользит по всей длине галстука сверху вниз. Секунды замирают, сердце громко ухает в груди, словно огромная сова. Атмосфера накаляется, обманчиво затихая, как перед бурей, и она наступает. — Только попробуй, — шипит зам в его губы, резко хватает конец галстука и наматывает на кулак. Никита дёргается, хватаясь за плечи напротив, чтобы не упасть вперёд, и давится воздухом, затопленный смесью стыда и возбуждения. Подумать только: это же целый заместитель управляющего — который приехал из самой Москвы, который выше, чем его начальник — посылает к чертям субординацию и правила элементарного приличия. — Я каждый грёбаный день просил тебя надеть галстук. Из всего коллектива — только тебя. Знаешь почему? — вкрадчиво спрашивает Николай Александрович. — Догадываюсь, — хрипит Никита. — Сильно сомневаюсь, — тот расстёгивает пуговицы на его рубашке. — Ты не понимаешь. Не представляешь, какой ты красивый, — уверенным движением он вытаскивает ворот рубашки из-под галстука и срывает её с тела Никиты. — Вы тоже ничего, — выдыхает Никита, — потому что в галстуке всегда. Вряд ли это его лучшая шутка, но Николай Александрович усмехается, немного ослабляя хватку на шее. — Я думал о тебе с первого дня, как увидел, — тихо говорит он, гипнотизируя взглядом. — Представлял, как вкусно ты пахнешь, — нос утыкается в плечо, — какая у тебя кожа, — губы касаются мочки уха, — как ты целуешься. Никита не видит ни одной причины оставлять руководителя без этой важной информации. Он аккуратно берёт чужое лицо в ладони, проводит по щекам и подбородку. Ухоженная борода приятно ощущается под пальцами. Губы тянутся к губам напротив, секунды обратного отсчёта взрываются в голове фейерверками. Момент соприкосновения пронизывает тело тысячей иголок. Николай Александрович — нет, теперь уже точно Коля — доверчиво открывает рот, встречая его язык. Никита проникает внутрь, проводит по кромке зубов, ласкает нёбо. Он шарит, дорвавшись, по горячему рту, и ему ненасытно отвечают. Никита не принимает наркотики, но любой врач, увидев его сейчас, уверенно констатировал бы крайнюю степень опьянения. Ему так сильно хорошо, что ради этого давно можно было надеть чёртов галстук. А может быть, наоборот не стоило торопиться. Ведь кто знает, если бы Коля увидел его в галстуке хотя бы на день раньше, возможно, у него не сорвало бы тормоза и он не вызвал бы к себе Никиту и сейчас не вылизывал бы его рот исступлённо и жадно. Оторвавшись от поцелуя, он делает то, о чём давно мечтал: взъерошивает копну светлых волос, отчего Коля становится ещё красивее — как он и думал. Затем расстёгивает непослушными руками дорогую сорочку — пуговицы предательски соскальзывают под вспотевшими пальцами. Галстук он тоже снимает — на это хватает скиллов — и оголяет Колин торс, словно высеченный из мрамора. Одежда призвана украшать человека, подчёркивать достоинства и скрывать недостатки, но то, что под ней, достойно кисти Рафаэля. Никита жалеет, что он менеджер, а не художник. Образ запечатлевается на сетчатке глаз, хочется увековечить его, перенести на полотно, потому что фотография не передаст деталей и нюансов, радующих взгляд. Возможно, нейросеть сумела бы сгенерировать такое совершенство, но это неточно. Руки гуляют по груди, под кончиками пальцев твердеют соски, бока и живот отзываются на ласку мелкими подрагиваниями. Не терпится зайти ещё дальше, нащупать границы дозволенного — Никита тянется руками к ремню. Рядом с металлической пряжкой он обнаруживает ещё кое-что твёрдое и усмехается: кто бы сомневался. Да он и сам такой же, с железным стояком, затуманенным мозгом и колотящимся сердцем. Вжикает молния, брюки падают на пол — похоже, границ-то нет, пограничники в отпуске, блокпост разрушен. Точка невозврата пройдена: если до этого ещё можно было остановиться, то теперь только вперёд. Никита опускается на колени, и это не акт раболепия. Он бы стоял так перед Колей, будь тот даже портовым грузчиком, просто потому что это он. Потому что прекрасен, как греческий бог. И потому что Никита сохнет по нему, как пацан. Сквозь боксеры видны очертания крупной текущей головки — она испачкала трикотажную ткань, но кто бы об этом заботился. Довольно крупный член удобно ложится в ладонь, будто был для неё создан. У Коли меньше, чем у него самого, но толще в диаметре. Вот и померялись письками, победила дружба. Нет, никакой дружбы у них точно не выйдет. Никита сжимает ствол через ткань. Его уши ласкает вырывающийся стон. Коля запрокидывает голову, вслепую нашаривает галстук и вновь притягивает Никиту ближе. Нос утыкается в напряжённый орган, и Никита вовсе не против такого командования. Он стягивает боксеры до колен и впитывает взглядом детали открывшейся картины. Коля такой красивый — весь, — что у него болят глаза. — С ума меня сводишь, — хрипло выдавливает он и приникает губами к каменному стволу. Член ощущается во рту так правильно и вкусно, словно его обладатель не провёл весь день в душном офисе, а только что вышел из душа. Едва уловимый терпкий запах будоражит обоняние, а нетерпеливые движения таза выдают, как сильно возбуждён его партнёр. Никита и сам пылает в адском пламени желания, но больше всего он сейчас хочет доставить удовольствие Коле. Он тщательно обводит языком каждую венку, рисуя затейливый узор, кружит по головке, проникает в щелку кончиком языка и слизывает новые капельки смазки. — Бог мой, Ники-и-ита! Что ты со мной делаешь. От хриплого голоса затапливает волной мурашек, устроивших на теле настоящий спринт. Он вбирает глубже и слушает, как Коля захлёбывается стонами, дёргая бёдрами ему навстречу. Одна рука зарылась в волосы и нежно гладит, другая крепко держит галстук. Никиту мажет этим контрастом, он хочет больше касаний, больше ощущений, больше его. Никита раньше не лизал начальству жопу, но сейчас сгорает от желания сделать это буквально. Он представляет, как разложит под собой охуенное Колино тело, как зацелует каждый миллиметр, как будет мягко и настойчиво ввинчиваться языком внутрь расслабленных мышц. Остатки затуманенного страстью разума подсказывают, что лучше осуществить это в более спокойной обстановке. Например, завтра. А лучше — сегодня же вечером. В свете происходящих событий планы на майские начинают играть совсем другими красками. Никогда прежде они так не будоражили кровь. К чёрту пикник, озеро и бадминтон, тут есть дела поважнее. Он пока не знает о Коле столько интересных вещей: какая его любимая поза, как будет ощущаться его борода на внутренней стороне бёдер, какой он гладкий и упругий изнутри… Зато Никита уже знает, где пролегает граница загара, переходя в светлую кожу в паху, как сладко Коля стонет, когда он делает ему минет, ну и конечно — как он любит галстуки. Об этом Никита уже давно в курсе. Продолжая насаживаться на член, он подключает к процессу руку, другую засовывая к себе в штаны. Собственная изнывающая плоть долгожданно ныряет в ладонь, Коля вбивается в его рот, крепко сжав волосы и натянув до предела галстук. Горло пережимает так, что невозможно дышать, но страха нет: он доверяет. Страсть перекрывает дискомфорт, кислородное голодание стократ усиливает возбуждение — хотя, казалось бы, куда ещё, — а в пустой голове бьётся единственная мысль, что Коля и есть его воздух. На этом Никита кончает. Его партнёр издаёт утробный рык, насаживает голову до самого лобка — Никита чуть не давится, но мужественно завершает дело. Протяжный стон и сперма, заполняющая рот, служат ему наградой за старания. Она будет покруче той, что получена на сцене. Никита глотает не морщась. Коля обессиленно опускается на пол, тяжело дышит и благодарно приникает к его губам. — Ты просто космос. Никита крепко прижимает его к себе. — А то. Лучший сотрудник квартала. — Я бы сказал, что ты насосал, но это неправда. — А я бы подал на тебя в суд за харассмент, но тоже не буду. — Выходит, мы квиты. Хотя… — Коля вопросительно смотрит в область ширинки. Никита машет рукой: — Я уже. Немного позже можно повторить. Если у вас, конечно, нет других планов, Николай Александрович. Тот усмехается. — Меня так перемалывает, когда на вы называешь, ты бы знал. — Сильнее, чем от галстука? — хитро интересуется Никита. Коля давится воздухом. — Я уже думал, что ты никогда его не наденешь. Что будешь вечно меня изводить. Никита фыркает: — Да я и буду. Коля целует его в щёку. — А я и не против.