С любовью, Уилл

I.

      Прошло немного времени с тех пор, как Хоукинс перенес ужасное бедствие, сподвигшее многих жителей покинуть проклятый город, и в этот раз Уилл знал наверняка, что надвигается что-то ужасающее, то, что может нанести сокрушительный и, возможно, окончательный удар по месту, в котором он вырос. Его это сильно беспокоило. Но что волновало его не меньше — так это поведение Майка в последние дни. Его бледнолицый лучший друг стал очень задумчив и рассеян, а Уилл все никак не мог объяснить эту тонкую перемену, может быть, вызванную тем, что Оди все реже и реже с ним разговаривала. Уилл не знал, что сказать, ведь с тех пор, как они прибыли в хижину Хоппера многое изменилось — все уже точно не было прежним, и никогда не будет. Эта мысль одновременно огорчала и, на удивление, радовала Уилла. Это означало, что решение за командой — сдаться или победить Векну раз и навсегда. Покалывание в шее подкрадывалось незаметно, и так же незаметно улетучивалось, подобно буйным морским волнам, что Уиллу никогда не нравилось. Время от времени ему становилось страшно, но по крайней мере он успокаивал себя тем, что больше не ребенок и уже привык к странностям с Изнанки, какими бы они ни были. Хижина Хоппера была прибрана, ее крыша заколочена точно так же как и окна, где через щели просачивались тонкие лучи солнца, и теперь их убежище стало намного уютнее, чем прежде, несмотря на то, что все еще не дотягивало до идеала. В любом случае, команде было все равно, как выглядела их временная база, потому что в условиях приближающегося Армагеддона это не имело большого значения. Дастин разложил карту Хоукинса и долго вглядывался в обозначения мест, которые в реальности больше не были такими как раньше. Лишь карта хранила ветхую память о них, потому что карта никогда не менялась, в отличие от всего остального. — Есть идеи? — прошепелявил Хендерсон, оглядывая ребят. В комнате, подобно кому в горле, повисло безнадежное молчание, а Майк все никак не мог отделаться от мысли, что они сейчас не находятся в подвале его дома, как это было, когда они были еще совсем детьми и не знали Векны. Его мысли путались как провод телефона, и, не выдержав, черноволосый юноша вышел на улицу. Оди в своей обычной манере последовала за ним, а Уилл наблюдал со стороны. Входная дверь закрылась, и никто не слышал того, о чем они начали говорить. Зато они говорили. Говорили, а не переглядывались без попытки выяснить отношения. — Что не так, Майк? — спросила Одиннадцать, смотря на парня и не понимая, кто он ей теперь — ее глаза встретили потерянный взгляд, но вместо губ кожа ощутила лишь руки, обхватывающие ее тело. И это все, что он мог сделать? — Почему бы тебе просто не сказать это, Майк? — поинтересовалась Оди, увидев, как Майк в недоумении отстранился и, наконец, посмотрел на нее дольше трех секунд. — О чем ты? — голос Майка вовсе не дрожал, но он звучал так, будто парня ввели в замешательство. — О нас. Я чувствую, что ты хочешь поговорить со мной, но все будто никак не можешь. Ты ведешь себя странно с тех пор, как признался мне в любви, пока я была в трансе. — Но ведь ты тоже ведешь себя странно, Оди! С тех пор как мы зашли, ты лишь окидывала меня прищуром и все это время молчала, отделываясь односложными словами. Тихий ветер пролетал мимо них, тревожа зеленые листья и кончики волос. — Потому что я должна спасти нас, Майк! Никому из нас сейчас не легче, и я чувствую, как ты отдаляешься от меня… как мы отдаляемся друг от друга. Что случилось с твоими эмоциями, Майк? Почему ты закрываешься и не можешь объяснить то, что чувствуешь даже мне? — Оди смотрела на Уилера и искренне хотела понять его, пока на это еще оставалось время, но утрачивала смысл от каждого его шага. — Майк… ты видел Хоукинс, ты видел эти клубы черного дыма на том покрытом мертвой травой поле, и весь этот пепел, эти частицы зла, проникшие в наш мир. Если мы будем медлить и ничего не делать, тьма поглотит не только наш город, она разъест все вокруг. Поэтому мы должны победить Векну. Но я не могу понять, чему ты сопротивляешься. — Я не сопротивляюсь! — Глаза Майка бегали из одного направления к другому, а губы шевелились в попытке подобрать правильное слово. — Не знаю, откуда у тебя такие мысли, Оди, но я думал, что между нами все хорошо. А затем узнаю, что нет. Пойми, Оди, я не хочу тебя терять. Я не хочу терять никого в надвигающейся битве, понимаешь? Никого. — Но что с нами, Майк? — вопрос Оди звучал жалобно, и глаза ее стали стеклянными, как это происходило много раз в последнее время, в это темное и угнетающее время. — Я не знаю, — честно признался Майк, — мы проходим через что-то экстраординарное, что-то, через что не проходит ни одна пара в своей жизни, потому что ни одна пара не вынуждена бороться с Векной, и я думаю, что нам очень сложно коммуницировать сейчас, но я также думаю, что все наладится. Да, меня пугает мысль о Векне, но кого она не страшит? Давай просто надеяться, что все образуется. Что все обязательно будет хорошо, окей? — Майк взял Оди за руку, но так и не решился поцеловать. Одиннадцать слабо улыбнулась, и это была очень уставшая, но все еще влиятельная улыбка, которой Майк улыбнулся в ответ. Казалось, все стало спокойнее в этот миг, что Майк решил немного открыться. Все они просто до чертиков боялись — вот в чем дело. Но не боятся только сумасшедшие, поэтому настроение Майка приподнялось, а солнце, выглядывающее из-за деревьев вселяло надежду на прекрасный исход событий. — Кстати, — начал Майк, — насчет того рисунка, что мне показал Уилл, пока мы ехали по пустынным дорогам. Ты действительно думаешь, что я сердце всей команды, лидер, который ведет за собой? Ты никогда не говорила мне об этом лично, я не знал, что ты настолько уверена во мне. — Улыбка все еще играла на лице Майка, но с последующим вопросом Оди ее смыло, как песочный кулич у берега неспокойного моря. — О чем ты, Майк? — брови Оди приподнялись, а сама девушка впала в ступор, так и не понимая смысла услышанного. — Я не говорила Уиллу ничего подобного, и уж тем более не могла видеть его рисунка, ибо он не был открыт к тому, чтобы показывать мне его. Хотя, должна признать, то, что он рисует казалось мне любопытным. Можешь подробнее объяснить, что Уилл тебе наговорил? Майк не услышал вопроса и уж тем более голоса Оди в тот момент. Что-то щелкнуло в его подсознательном, как обычно бывает у творческих людей, когда им приходит идея, но этот щелчок все еще оставался туманным для юноши. Он ощущал, будто какой-то сложный пазл начинает складываться в его голове, но не мог осознать цельной картины. В его сердце что-то остановилось и умерло, мышцы стали мягкими, как снег, они будто таяли. А Майк все никак не мог объяснить себе — почему. — Майк! Майк! Ты меня вообще слышишь? — Оди махала ладонью перед его лицом, когда Уилер внезапно включился в реальность. — Майк, я должна знать, что он тебе сказал, это же важно, не так ли? Сердце юноши вновь стало биться чаще, оно знало, что правда, что истина где-то рядом, но сперва ему следовало выяснить все и не наделать ошибок. Поэтому Уилер решил не спешить с выводами. — Знаешь, Оди, наверное, я тогда неправильно понял Уилла, забудь об этом. Давай зайдем в дом. И они зашли, отпустив руки друг друга.

II.

      Помимо покалывания в шее Уилл стал ощущать и другие странные проявления в своем теле. К его необычному симптому примешалась непривычная тошнота и частые головные боли, заставившие юношу подумать, что это Векна пытается проникнуть в его разум. Тем не менее Уилл никак не мог логически объяснить появившуюся боль в груди, которая разрывала его сердце; он чувствовал себя слабым. Байерс и не думал кому-либо рассказывать об этом, чтобы лишний раз не беспокоить команду, но скрыть наступивший порыв сухого кашля рядом с Джонатаном было крайне трудно и, заметив это, старший брат Уилла насторожился. Через пару минут неистового приступа Уилл выкашлял бутон белой герберы — красивое соцветие из нежных лепестков с зеленоватой серединкой. Джонатан был в шоке, в очередной раз он не мог объяснить увиденное и лишь пытался прекратить все это одним стаканом воды, который тут же наполнил для своего брата. — Спасибо, Джонатан, — сказал Уилл, сделав глубокий вдох. Его лицо было красным от давления, а рот засох от продолжительных попыток дышать. Юноша выпил воду очень быстро, почти жадно. — И ты мне объяснишь, что это, черт возьми, сейчас было? — недоумевал Джонатан в своей опекающей манере, думая на тем, стоит ли сообщить об этом Джойс. — Поверь мне, Джонатан, я и сам не знаю, что это такое и почему оно со мной происходит. Но я очень хотел бы знать. Особенно после того, как из меня вышли цветы! Джонатан подошел ближе к соцветию, что Уилл выкашлял несколько минут назад. Он пристально вглядывался в знакомый глазу бутон и рассматривал лепестки. — Это очень похоже на герберу. — Наконец, заявил Джонатан, так и не прикоснувшись к цветам, покрытым тонкой прозрачной слизью. — Да, думаю, это она. Мне как-то довелось подарить букет из гербер Нэнси. Ей, скажем так, не очень понравилось. Уилл стоял как замороженный, ибо к нему подкралось горькое осознание того, что герберы всегда были любимыми цветами Майка, о чем тот упомянул как-то в детстве, особо не подумав — Уилл хорошо это запомнил, он помнил практически все, что говорил Майк. — Неужели у Векны появился новый способ мучать людей? — с опаской глядя на цветы спросил Уилла Джонатан. Но Уилл так и не ответил. Он потерял дар речи. Позже, той же ночью, когда все спали, а кто-то из команды ворочался на кровати с бессонницей, Уилл видел сон, в котором он и Майк — вместе. Хоукинс казался прежним, небосвод был голубым, как летом, без единого облачка, а солнце грело твердый асфальт и рубашки парней. Майк был в желтом, Уилл — в синем, и им обоим нравилось идти рядом друг с другом, держась за руки. Их тени падали на дорогу, и они просто молчали; Уилл смотрел, как Майк улыбается ему, и его губы, похожие на полумесяц, тянулись к его лицу с теми самыми тремя словами, которые Уилл так сильно жаждал услышать от друга. И если во сне все можно ощущать настолько ярко и отчетливо, то Уилл Байерс чувствовал, как тонкие пальцы касались его скул и мочек ушей, притягивая лицо как можно ближе, к владельцу этих очаровательных рук. Он испытывал трепет внутри своего живота и под ребрами, и маленький фейерверк взорвался в его теле, когда Майк, мягко дышащий на его лицо, вдруг прильнул к его полуоткрытым губам и подарил всю сладость момента. Уилл видел его, видел себя, будто бы наблюдая со стороны, и ему нравилось то, что он наблюдал. Картинка двух нежно целующихся парней врезалась в его память и отпечаталась там на века, что даже после пробуждения Уилл мог помнить каждую деталь. Проснувшись, он огорчился, хотя знал, что происходящее в том сне просто-напросто невозможно, учитывая нынешние обстоятельства. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, думал он. И ему тут же пришла идея нарисовать увиденное, пока память еще свежа, но, к сожалению, Уилл понял, что оставил свой мольберт и краски в Калифорнии, а ему очень хотелось бы нарисовать свой сон в цвете и на большом холсте. Ему пришло в голову отыскать блокнот, и к счастью, он смог его найти, протирая старую тетрадку с твердой обложкой от пыли. Потянувшись за карандашом, Уилл стал беспорядочно делать набросок, чувствуя, как к его голове подступал жар. Он лихорадочно прорисовывал детали, заморачиваясь над каждой линией и бессознательно облизывал губы, пока рисовал очаровательные кудри своего лучшего друга. Иногда он останавливался, подолгу вглядываясь в нарисованное, и ему казалось, будто его нервы щекотала пара стрекоз, а сам он был под чем-то, потому что ощущал неистовую радость от создания такого специфического рисунка. Тот самый тип радости, которую испытывает подросток, нарушая правила и добираясь до запрещенных ему вещей. Уилл никогда не считал себя великим художником, однако то количество удовлетворения, которое он испытывал от рисования позволяло ему чувствовать себя на вершине мира с каждой законченной деталью в работе, которую он любил создавать на лету, не прерываясь, днями и ночами, как это было, например, с тем самым рисунком, что Уилл показывал Майку в фургончике. О, этот момент! Каждый раз вспоминая о пролитых слезах и невысказанных чувствах, Уилл ощущал неприятный ком в груди, будто камнем висящий внутри и склоняющий к земле, к холодному полу, на котором так удобно свернуться калачиком и забыть обо всем, ощутить всю пустоту и долговечность любовных томлений, всю печаль и весь этот тихий, спрессованный гнев. Наконец, Уилл закончил рисовать, и картинка, что он создал, вдруг показалась ему такой реальной, такой правильной и живой, что Байерс не мог поверить собственным глазам. Но реалистичность рисунка сделала ему только больнее, и Уилл принялся кашлять, как тогда, краснея и теряясь. Позже на полу появилось три бутона чисто-белой герберы.

III.

      Векна, исчезнувший предположительно для того, чтобы зализать нанесенные ему раны, очень долго не давал о себе знать, и ребята вовсе не ожидали, что монстр, он же Генри Крил, не будет появляться настолько продолжительное время, когда обстановка все сильнее и сильнее давит своей угнетающей силой. Каждый день Партия боролась с напряжением и тревогой, пребывая в состоянии боевой готовности, и такое количество стресса не позволяло расслабиться совершенно никому. Уставшие и измученные, ребята нуждались в передышке, и пока все было спокойно, они воспользовались своим шансом выйти из укрытия, что было довольно опасно. Им пришлось пойти на риск и дать себе больше воли, чему Джойс уже не была удивлена. Потихоньку выходя из хижины Хоппера в сопровождении самого Хоппера, Партия решила отправиться в любое все еще работающее в нынешней обстановке заведение, и им повезло, потому что Джим отвел их в закусочную «Бургеры Бенни», где когда-то была Одиннадцать. Правда, название закусочной давно изменилось с появлением новых владельцев, но тот факт, что здание все еще не развалилось и продолжало свое существование, несомненно, радовал команду. Майк был благодарен Хопперу за то, что тот начал больше ему доверять, и все же он знал, что Джим до сих пор оставался самым настоящим гиперопекающим отцом, как в старые добрые времена. Бывший шериф Хоукинса шел рядом с Оди, сияя от счастья и ручаясь за ее защищенность — Майк даже представить себе не мог, через что тому пришлось пройти. Да, Джим как-то рассказывал о заключении на Камчатке, но Уилеру просто были неведомы все те жестокость, холод и грязь… Майк стал уважать Хоппера больше, потому что сам перестал быть поверхностным и эгоистичным подростком. Под конец света все они взрослели с неимоверной скоростью, сами того не осознавая, но души их оставались такими же молодыми и беспечными. Всю дорогу Дастин шел мрачный — он все еще скорбел по ушедшему из жизни герою Эдди, а Лукас плавал в мыслях о пострадавшей и, возможно, уже никогда не способной очнуться Макс. Лишь Уилл по ощущениям Майка оставался в нынешней реальности и ни о чем не думал, будто проживая каждый момент как последний. Оди оставалась молчаливой, она изредка смотрела на Майка и удостаивалась легкой улыбкой, которыми часто обмениваются парочки. Теперь Джим был не против того, чтобы Майк дотрагивался до Оди, целовал ее, гладил по голове и приобнимал за плечи, однако все эти действия Майк делал уже будто бы автоматически, без былой искры в глазах или страсти, и ему все никак не было понятно, почему, когда Оди тянется к нему за очередным поцелуем, он не чувствует ничего. Абсолютно ничего. И это пугало больше всего. Сломался ли он? Сидя в потрепанной временем и недавним землетрясением закусочной, Уилл наблюдал за своими друзьями, которые, перебарывая слабый аппетит, пытались есть с былым удовольствием так, будто все нормально, будто ничего не случилось, словно все только наладится. И в эту минуту, когда он хотел приступить к еде и не выдавать своего странного поведения, на него напало ощущение подступающего приступа кашля, из-за чего Уилл быстро удалился в уборную, покашливая и прикрывая при этом рот. — Что это с ним? — взволнованно поинтересовался Майк. Дастин посмотрел на друга глазами лишенных полного понимания происходящего, а Оди в недоумении хмурила брови, ожидая, что кто-нибудь сходит за ним, ведь кто-то определенно должен был. — Понятия не имею, — с небольшим опозданием ответил Лукас, поедая не первой свежести бургер. — Пойду проверю его, — наконец, сообщил Майк и ринулся в мужскую уборную, вслед за Уиллом. Едва Майк открыл дверь, как увидел перед собой ужасающую картину: Уилл в непрекращающихся мучениях откашливал белые лепестки, которые, подобно отмершим осенним листьям сыпались в раковину; за лепестками следовали целые цветы и, подойдя ближе к раковине, из которой резвым потоком лилась вода, Майк заметил мокрые бутоны белоснежной герберы, заставившие его сердце на миг замереть. Его глаза резко округлились, когда перед ним появился следующий белый бутон, в этот раз покрытый едва различимыми каплями крови. К груди черноволосого парня подступала удушащая паника, и Майк тревожно оглядел Уилла, который был слишком занят кашлем, чтобы обратить на него внимание. — Уилл, что это? Что с тобой происходит? Майк начал теребить Байерса за плечо и хлопать его по спине, но все стало лишь хуже, и капли крови, раннее менее заметные, теперь распространялись по белым лепесткам и окрашивали их в розоватый цвет. Таких «кровавых» цветов было совсем немного, но заметить хотя бы один из них для Майка было уже достаточно, чтобы начать кричать и трясти Уилла без иных представлений о помощи в такой нетривиальной ситуации. В какой-то необъяснимый момент приступ прекратился так же незаметно, как и начался, и Уилл стоял прямо перед Майком, ощущая противную воду из-под крана в своем горле и руки самого близкого друга на своих трясущихся плечах. Внезапно он почувствовал, как электрический ток пробежал по его ослабшему телу, и его робкие глаза медленно поднимались по направлению к испуганным глазам Майка. Уилл почти провалился в них. — Ты в порядке? — не успокаиваясь, спрашивал Уилер. — А я выгляжу так, будто в порядке? — тихо проговорил Уилл, и взгляд его стал невыносимо тяжелым. Майк смотрел в эти обжигающие зеленые глаза — обжигающие и зеленые, точно крапива. Взор Уилла разрезал Майка напополам, как нож, но Майк, несмотря на все напряжение, крепко обнял Уилла, тем самым заставив того замолчать и беззвучно плакать. Уилл вцепился в голубую рубашку Майка и чувствовал мягкость, надежность, комфорт, успокаивающий душу. И больше ничего в этот момент ему не было нужно, главное, что Уилер рядом, что Уилер здесь — снова обнимает, утешает, говорит, что все будет хорошо. В его объятьях, внутри этой тесной уборной, Уилл позволил себе быть уязвимым, а Майк позволил себе быть искренним. Эта палитра чувств породила эмоцию нового оттенка — ту, что им обоим вряд ли приходилось испытывать так часто в последнее время. И Майк вспомнил. Вспомнил каждую клеточку, каждый пазл, который и являлся его лучшим другом. Эти кусочки крепко скреплялись с теми, что тот носил в себе, и это проживалось и ощущалось так хорошо, что и Майк, и Уилл хотели бы задержаться в объятиях как можно дольше, восполняя каждую минуту, что им приходилось сдерживаться и не касаться друг друга, ведь они уже «взрослые», они не могут кидаться в руки друг друга и смеяться, как дети. — Мне так не хватало этого. Тебя. — шепотом, будто чего-то боясь, сказал Майк. Уилл не ответил, и его всхлипы усилились. Зато там, в этом моменте, Уилл понял, что больше не чувствует головной боли, жжения в груди и тошноты. Пусть и временно, Уилл забыл о всех тех страданиях, что ему пришлось пережить. Однако Уилл знал, что у них с Майком в запасе не было вечности, и что это, тоже, но закончится. Перед тем, как отстраниться, Уилл вжался в Майка еще сильнее и дотронулся до его кудрявого затылка. Теперь все было кончено. Объятие истекло. Майк и Уилл столкнулись с последствиями — небольшой неловкостью в обоих взглядах, направленных друг на друга. — Я хотел прогнать тебя, сказать, чтобы ты уходил, но ты знаешь, что я не смог бы, — произнес Уилл совершенно спокойно. Его тело перестало трястись, и он уверенней стоял на ногах. Казалось, беспокойство перекинулось на Майка, и щеки бледнолицего парня загорелись персиковым пламенем, чего Уилл не мог не заметить, но затруднялся объяснить. — Ты не должен отталкивать меня, когда нуждаешься в моей поддержке больше всего, Уилл. Потому что я всегда буду рядом, при любых обстоятельствах. — Да, но что, если нет? Что, если появится причина, по которой ты захочешь меня оттолкнуть? — Что? Не говори глупостей, Уилл, ты мой самый лучший друг, и я люблю тебя! Меня действительно заботит твое состояние. Уилл не мог сдвинуться с места, чувствуя, как его тело парализовало, когда он услышал те самые три слова, которые Майк говорил ему во сне. — Ты… п-правда любишь меня? То есть… не только платонически? Вопрос Уилла ввел Майка в ступор, и ему понадобилось очень много долгих мгновений, чтобы ответить. — Я не знаю. То есть… я не понимаю, что ты имеешь в виду. — Я имею в виду… что ты, может быть, хотя бы гипотетически, мог бы любить меня так, как ты любишь Оди? Уилл не знал, зачем сказал это. Ему хотелось провалиться на месте и сбежать из этой закусочной через подземные ходы, но он осознавал, что это нереально. — Что? Нет! То есть… погоди, что это вообще значит, любить как Оди? А как я, по-твоему, люблю Оди? Я не понимаю, Уилл, ты мой лучший друг, и я люблю тебя так, как самые близкие друзья любят друг друга. — Дыхание Майка стало неровным, но в этот раз краска ушла с его лица, и Байерс знал, что Уилер был серьезен. — И почему ты меня вообще об этом спрашиваешь, Уилл? Неужели ты… — Нет. Ты все не так понял. — Что я не так понял? Не увиливай от вопроса, Уилл. У тебя были мысли встречаться со мной? Ответь! — Майк перешел на полукрик, чувствуя, как легкие его заполняются трепетом. — Нет, черт возьми, Майк Уилер! Не было у меня таких мыслей, мы просто друзья, и воспринимаю я тебя только как друга, понимаешь? — принялся кричать в ответ Уилл, ощущая физическую боль от выговоренной лжи. — И ты уверен в этом? — все еще сомневаясь, переспросил Майк, будто зная, что почти дорыл до истины. — Да, я уверен в этом, Майк. Уверен. Разговор был окончен, и оба парня ощутили неприятный осадок в области сердца. Уилл, всеми силами сдерживая дрожь и слезы, стремительно покинул уборную, оставив Майка одного. А Майк, все еще полный сомнений и недоумения, беззвучно глядел в раковину и не понимал, почему там находились цветы, которые он продолжал любить все эти годы.

IV.

      Уилл сидел на полу и чувствовал то самое неприятное покалывание, проходящее по шее, которая в это время покрылась гусиной кожей. Он слышал еле различимый шепот и мог ощущать намерения Векны. Из этой связи Уилл узнал, что Векна почти залечил свои раны, поэтому грядет бой. Но настроение юноши было на нуле. Он, конечно, сообщит об этом команде, однако вряд ли вселит в них энтузиазм сею новостью. Хотя, лучше быть готовыми, думал он. В последнее время Уилл все меньше и меньше ощущал себя живым, чувствуя, как под его кожей ползут неведомые змеи, а внутренние органы заполнились чем-то. Головная боль стала нестерпимой, и у Уилла даже не было лекарств, чтобы как-то облегчить свое состояние. Время от времени Уилл вспоминал свой разговор с Майком в уборной внутри закусочной и корил себя за каждую сказанную ложь. Он начинал думать, что бы было, скажи он правду. Ведь Уилл сам говорил Майку, что бывает страшно — открываться таким образом, но что, если бы Майк его понял или того хуже — ответил бы взаимностью? Эти мысли казались Уиллу безумными, но пробуждали в нем неподдельную охоту попробовать снова. Поговорить. Уилл вышел в гостиную, где встретил Хоппера и Джойс, сидящих вместе. Они позвали его посидеть с ними, и Уилл неторопливо сел рядом. — Где Майк? — целенаправленно спросил Уилл, и Хоппер ответил ему, что Майк пошел гулять с Оди, где-то неподалеку от самой хижины; он даже предложил Уиллу поискать их, на что тот отказался. — Ты такой задумчивый в последнее время, сынок, — с теплой улыбкой сказала Уиллу Джойс, и взгляд ее, как топленый шоколад, грел своим присутствием. — Да, мам. Время… тяжелое. — Не найдя ничего лучше, ответил Байерс. — Ты стал похож на Джонатана, а еще ты так вырос, — с гордостью в голосе проговорила женщина, и Уилл попытался улыбнуться. — Не нагружай голову лишними мыслями, мой мальчик. Тебе еще понадобится энергия, когда придет Векна. — Кстати о Векне. Он придет совсем скоро, я чувствую его. Мы должны быть готовы в любой момент. — Тогда мы будем готовы. — Сказал Хоппер, и ушел на улицу, в поисках Оди и Майка. Уилл подсел к своей маме и принял объятия ее теплых, мягких рук. Он очень сильно любил Джойс, по правде, даже больше, чем Джонатана, с которым у него итак были крепкие отношения. Джойс всегда занимала особенное место в жизни Уилла, и сейчас он как никогда ценил моменты, которые поводил с матерью. Наступившая ночь утяжелила груз, который Уилл носил в себе вот уже слишком долго, не решаясь открыться виновнику возникновения этих чувств. Уилл распахнул блокнот с пожелтевшими страницами и вновь взглянул на рисунок, который нарисовал сразу после пробуждения несколько дней назад. Картинка все еще казалась ему слишком живой, и при этом невероятно завораживающей. Лампа все еще горела, а Уилл постепенно начал понимать, что его состояние ухудшалось не просто так. Уилл вдруг осознал, что через какое-то время умрет, причем ждать ему приходилось недолго. Он боялся, что Векна узнает об их связи и все-таки сможет проникнуть в его разум, и тогда игра Уилла будет точно окончена. Он не мог допустить такого, не мог подвести команду, и в порыве мыслей Уилл начал писать письма. Сначала он написал письмо матери, затем брату и Оди, за ней Дастину и Лукасу, оставив важное и сложное напоследок. Уиллу следовало написать письмо Майку. И, пока лампа не перестала работать, Уилл принялся писать письмо. Его он писал дольше, чем остальные, и в процессе Уилл не раз ронял слезу, но его холодный разум уже принял решение, уже смирился с предстоящим. Дописав это особенное письмо, Уилл вложил его в блокнот, на той странице, где находился рисунок. Байерс рассчитывал на то, что Майк его найдет, и тогда все встанет на свои места. Уж лучше так. Уилл не колебался. Под покровом ночи Уилл вышел на улицу и побежал по темному лесу, в поиске средства для передвижения. Пока он бежал, сильный кашель нередко останавливал его, и по дороге Уилл оставлял после себя белые герберы. Наконец, спустя долгое время мучительного бега, Уилл, весь вспотев, остановился, но не для того, чтобы откашляться, а лишь потому, что заметил брошенный велосипед. Воспоминания о былых временах вихрем пронеслись в голове, но у юноши не было времени ностальгировать. Уилл поднял велосипед и поехал по направлению к своему старому дому, месту, рядом с которым когда-то находился Замок Байерс, его личное убежище. Уилл очень хотел умереть именно там. Передвигаясь на велосипеде, Уилл вспоминал своего пса и те дни, что он проводил в этом замке вместе с ним, читая комиксы и даже книжки. Часто, находясь в Замке Байерс, Уилл рисовал. И размышлял о многом. Смерть в том прекрасном месте показалась Уиллу достаточно символичной. Он стремился, на крыльях ночи, подальше от своей старой жизни, к своей смерти. Не потому, что он хотел умереть. А потому, что ему суждено было умереть. Уилл знал, что умрет в любом случае. Он просто принял это как факт, и его не пугала мысль об этом. До бывшего дома Байерс оставалось несколько кварталов, но Уилл упал с велосипеда, сраженный ужасной, невероятно невыносимой болью в конечностях. Сидя посреди дороги, на грязном асфальте, Уилл испытывал покалывание не только в области шеи, но и по всему телу, и на миг ему показалось, будто стебли цветов движутся под его кожей, обвиваясь вокруг мышц и пережимая вены. В его легких ощущалось что-то инородное, что-то, что перекрывало дыхательные пути и мешало вдохнуть воздух. Уилл принялся кашлять, и это был последний приступ кашля в его жизни — он выкашливал бутоны, полностью пропитанные кровью и под цветами образовалась маленькая багряная лужа; Уилл захлебывался, и язык его чувствовал привкус металла, соленость, слова, что не могли быть сказаны в порыве удушения и захлебывания собственной кровью. Голова Байерса кружилась, а мир покрывался пленкой. Вдалеке, на ночном небе, Уилл разглядел полярную звезду и почему-то смог улыбнуться ей. Он сделал это, прежде чем окончательно упасть на землю. Лежа на асфальте под покровом ночи, Уилл Байерс не мог закрыть глаз, как и в целом пошевелить ими. Он не мог дышать и говорить. Он больше не мог ничего, и мертвый взгляд его после смерти смотрел в небо, на ту самую полярную звезду. Холодный воздух его больше не тревожил.

V.

      Утром Джойс приготовила всем яичницу на завтрак, параллельно жалуясь на то, как быстро кончаются яйца, очень ценные в такое время. Хоппер целовал ее в лоб, улыбаясь, когда Оди попросила Майка войти в комнату Уилла и позвать того к столу. Майк, все еще не отошедший ото сна, вошел в полупустую комнату со старым матрасом и увидел большое количество писем, на которых находились разные имена. Протирая глаза, Майк, все еще недоумевая, где же Уилл, принялся перебирать письма, со временем все настораживаясь. Это не походило на нормальную ситуацию, что-то было не в порядке. Подле себя Майк заметил старый блокнот и взял его в руки, усаживаясь на матрас. Из страницы выпало еще одно письмо, и Майк открыл блокнот, увидев перед собой ошеломляющий рисунок. Детали, текстура карандаша, изображенные на нем люди… Майк почувствовал себя так, будто летит над каньоном, все глубже и глубже падая вниз; внезапно в его сердце стало очень неспокойно. Он никогда не смог бы представить поцелуй с Уиллом настолько ярко и отчетливо. — Уилл, но почему… Майк осознал всю ту ложь, которую Уилл вылил на него, и он рассердился. Он чувствовал подступающие к глазам слезы, но сдерживал себя, ибо ему предстояло прочитать письмо, подписанное именем «Майк». Почерк Уилла. Юноша всегда его узнавал, ведь он стал таким родным, таким постоянно знакомым. Очень аккуратно распаковав конверт, Уилл, подавляя волну эмоций, весь страх и беспокойство, принялся читать. «Привет, Майк.       Если ты читаешь это письмо, то меня, наверное, уже нет в живых. Прости меня за это, я знаю, что тебя такое очень сильно огорчит. В последнее время я остро ощущал приближение собственной смерти, и ничего не мог с этим поделать. Начинало казаться, что мне, вероятно, просто было суждено умереть, будь то бой с Векной или странная болезнь, которой я заболел, с тех пор как понял, что последний шанс на твою любовь угас. Да, Майк, я имею в виду не только платоническую любовь. Все это время я скрывал от тебя одну вещь, потому что прятать правду куда проще, чем взять и открыться, пытаясь бороться за ответные чувства и тем самым ранить сестру. Я говорю об Оди. Она любит тебя, Майк. Очень. И ты ей нужен. Дело в том, что я тоже люблю тебя, и всегда любил. Да, может, это несправедливо, что я сообщаю тебе об этом, когда поздно что-либо предпринимать, но знай это. Знай, что я люблю тебя бесконечно, всегда. Даже когда ты кричишь на меня. Даже когда не обращаешь на меня внимание. И я был привязан к тебе задолго до того, как Одиннадцать вошла в наши жизни. Ты не подумай, я ей несказанно рад. Просто моя любовь, всю мою жизнь, была скрытной, тайной, ведь это неправильно, когда два мальчика любят друг друга романтически, не так ли? И тот рисунок, что я показывал тебе в фургоне… Оди не говорила мне ничего подобного, я соврал, и каждое слово тогда было моим словом, моим представлением о тебе до последнего. Это были мои чувства и мысли, они никогда не принадлежали Оди. И ты наверняка сейчас удивлен, Майк. Я знаю. Это трудно. Но я не знаю, как ты на это отреагируешь. Поверь, нет ничего удивительного в том, чтобы влюбиться в своего лучшего друга, ведь лучший друг он один такой, всегда классный и веселый, любимый, нескучный. Однако немногие влюбленные в лучших друзей готовы умереть за них. С первого дня нашего знакомства я чувствовал, что могу довериться тебе, что мы меня примешь и не осудишь. Ты стал для меня очень особенным, Майк, всего за какие-то несколько месяцев. Твоя харизма всегда тянула меня к тебе. До последнего дня я верил, что если понадобится, я умру за тебя. Ради тебя, до тебя, или, на крайний случай, с тобой, не позже. Для меня мир без тебя не то, точно так же как для тебя Хоукинс без моего присутствия уже не то же самое. Только ты не думай, что я драматизирую, ведь мне бы вовсе не хотелось умирать. Многое, чего я на самом деле хотел, не сбылось. Так уж распорядилась жизнь. И все же я хочу, чтобы ты был счастлив. Со мной или без меня, Майк Уилер. Помнишь нашу ссору под дождем? Ты сказал, что это не твоя вина, что мне не нравятся девушки. Но ты как раз-таки ошибался насчет этого. Именно поэтому мне не нравятся девушки, Майк. Лишь потому, что существуешь ты. И мне нравится, что ты мне нравишься, я бы никогда не променял свое маленькое безумие на нудную нормальность. Пусть иногда порой от этого бывает больно. Рисунок, который ты найдешь в моем блокноте, является моим сном. Моментом, в котором я по-настоящему не присутствовал, но определенно был счастлив. Спасибо, что сделал меня счастливым, Майк. Мне повезло знать такого человека как ты. Спасибо, что подарил мне эти прекрасные чувства, я буду хранить их в себе навеки. И я предпочту исчезнуть, чем жить и не испытывать к тебе ничего. Для меня жизнь без любви к тебе не имеет никакого смысла. Я понял, что если Векна узнает о нашей с ним существующей связи, то точно этим воспользуется, и я вновь стану шпионом, которым был когда-то для Истязателя Разума. Я не хочу обрекать вас на опасность. Поэтому я уйду и дам судьбе сделать свое дело. Пожалуйста, Майк, не вини себя в случившемся, очень тебя прошу. Ты можешь делать все что угодно — плачь, злись, негодуй, но только не считай себя виноватым во всем этом. Я бы хотел этого меньше всего. Передай моим маме и брату, что я их очень люблю. Они должны услышать это. Слов в письме им будет недостаточно. И скажи Оди, что она лучшая сестра, что у меня когда-либо была, и что я очень ценю ее. Еще раз прости меня за то, что врал. Друзья не лгут, я знаю. Но безнадежно влюбленные лгут. И всегда будут. Прощай, Майк, наше сердце. Мое сердце. Я буду продолжать любить тебя даже после своей смерти. Не говори об этом Оди, она очень расстроится, а вам еще с Векной тягаться. Надерите этому чудовищу зад, желаю удачи. С любовью, Уилл». Наконец, никем не сдерживаемые, слезы потоком полились из больших темных глаз, спускаясь по щекам и вдоль носа. Соленые капли падали на пол, а Майк все никак не мог остановиться, не мог поверить, что это действительно правда. — Уилл, чертов, Байерс, я тоже всегда любил тебя! Почему ты ушел? Почему оставил меня с чувствами, в которых я, наконец, разобрался? Неужели я не могу вернуть все назад, вернуть тебя? Черт! Майк бросил лист бумаги на пол и лег на матрас, обнимая колени. Лег туда, где недавно был Уилл. Ему казалось, что старая подушка все еще хранила его своеобразный запах, и воспоминания резали глотку Уилера, они разрывали его на части, а отрицать произошедшее было бы слишком простым выходом. — Мне это снится… Но щипок говорил, что нет, и Майк морщил свои губы от душевной боли, от этого эмоционального цунами, которое никогда не прекратится. — Уилл, Уилл… Уилл. Юноша был готов сойти с ума. В комнату вошла недовольная Одиннадцать — ее недовольство было вызвано тем, что юноши слишком долго не шли к столу. Войдя внутрь комнаты, Оди не верила, что видит своего парня, рыдающего на матрасе брата. Она спросила, в чем дело. — Оди… те белые герберы… я люблю их! Уилла больше нет с нами.