Неочевидная жертва

Сердце тяжело бьётся в чужих висках, его глухой набат болезненно отдаёт в свежие раны. Кажется, голова вот сейчас расколется, как та несчастная фарфоровая ваза. Не чувствуя ног, я буквально вваливаюсь в знакомую с утра комнату и сползаю по двери, пока Дарби так отчаянно пытается отдышаться. Чёрт, не могу сдержать ухмылку. Ситуация вовсе не забавляет, просто я точно знаю, как больно сейчас этому... Ему. Жаль, однако, что невозможно отгородиться от концентрата боли и без остатка отдать всё самое "вкусное" хозяину тела. Ох, так не вовремя в сознании огненной бабочкой мелькают ощущения Дарби от пребывания в комнате Эвелины... Словно со стороны я слышу сорвавшийся болезненный стон и тянусь к повязке, с наслаждением представляя, как от полной чувствительности взвыл бы чёртов мерзавец. Несмотря на отвращение к Дарби, я аккуратно поднимаюсь и переворачиваю аптечку в поиске хотя бы намёка на облегчение боли. Это тело, как-никак, должно мне пригодиться. — Просто обязано, — шикаю на покладистого Дарби. Чертёнок неожиданно притих — явно самому не терпится унять пульсацию в голове. Но, честно, плевать на его внезапное сотрудничество, ведь бороться за тело уже нет сил, а смерть младшей Хардкасл — вот она, как и каждый вечер в этом проклятом месте, морозно дышит мне в спину. Всем нам. Своей-не-своей изящной рукой поднимаю к глазам обезболивающие, знакомые по воспоминаниям в теле Белла, и будто камень падает с обеих душ. Дарби зябко ёжится и пытается удержать свою руку, когда я откручиваю крышку на фляге. Возможно, будь я собой, никогда бы не стал запивать таблетки спиртным, но расплачиваться за это не мне, так что делаю щедрый глоток не то что без зазрения совести — с садистским удовольствием. Доброго завтрашнего утра, Джонатан. Мой насмешливый взгляд цепляется за зеркало и отражается в нём, падая на гаденькую ухмылку, которая смотрится особенно мерзко на смазливой лице. Размышляя об этом, возможно, чуть дольше необходимого, я всё же аккуратно снимаю повязку и с опаской провожу рукой по местами слипшимися от крови, но в целом на удивление мягким волосам, второй раз за день разглядывая свой "живой сосуд". На самом деле, не будь этот богатенький мальчик тем, кто он есть, чисто визуально его можно было бы считать весьма симпатичным и даже в какой-то степени интеллигентным. От этой мысли Дарби нервно дёргается, отворачивается, и я в полной мере чувствую его вставшую комом в горле горечь. Ожидаемая болевая точка... Но вряд ли я хоть раз об этом задумался. А стоило ли? В данный момент голову переполняет слишком много вещей, о которых действительно стоит подумать, и лучше бы сосредоточиться хотя бы на одной. Например — я критически оглядываю свою рваную одежду в пятнах крови и бог знает чего ещё — принять ванну, уложившись в полчаса. Та ещё задачка, если взять в расчёт время на то, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Но, в конце концов — стягиваю верх, с облегчением проведя рукой по стройному торсу — и я не Рейвенкорт. Сегодня. Хотелось бы верить, что больше никогда. Я умиротворённо наблюдаю за мерной струёй воды, периодически проводя рукой по едва не горячей поверхности той, что уже набралась. Так не хотелось звать слуг для столь нехитрого дела, нарушая редкий момент ложного спокойствия, когда проблемы словно остались за тяжёлой дверью, а в нашей с Дарби голове — ни единой мысли. Скорее всего маленький змей засел поглубже, замыслив что-то совершенно идиотское, но насколько же мне нет до этого дела. Серьёзно, ни секунды жизни больше не потрачу на его бесовщину. С этой блаженной мыслью погружаюсь в до приятного жжения тёплую воду, тихо и довольно вздыхая. Даже Дарби немного оживился, от чего у меня мелькнула шальная мысль утопить его сразу после водных процедур. Вероятно, приняв это как вызов, он без предупреждения затянул меня под воду. Мстительный, абсолютно мстительный и непредсказуемый гад. Вынырнув и отдышавшись, я какое-то время гадал, а стал бы он топить меня на самом деле? Нет, не стал бы. У самого Дарби в голове не укладывается, что он мог бы убить... Самого себя. Боже, этот парень мог бы быть очаровательным при других обстоятельствах. Мысленно отгораживаюсь от чужого влияния, точнее, искренне стараюсь. Но подумать легче, чем сделать, а личности с каждым разом сопротивляются активнее, ведь чужак здесь только я. Медленный вдох, плавный выдох. Я не слабее ни одного из них. Успокаивая себя чем только можно, я с толикой заботы, как о себе самом, провожу мочалкой по острым плечам, поджарому животу и узким бёдрам, стараясь огибать синяки и ссадины. В этот раз тело мне досталось весьма приятное, и не только на вид. Чего тебе только не хватает, Джонатан? С нажимом ведя мочалку вверх, я не заметил траекторию движения вовремя и чуть не вскрикнул, когда Дарби внезапно вздрогнул и с готовностью откинулся на бортик. Нет, нет и нет. Нет. Прошившая меня самого волна удовольствия на мгновение вместе с нутром спалила и мысли в голове. Всё меньше доверяя временному телу, я брезгливо откинул мочалку подальше, как мокрую крысу, и принялся за голову. Безопасный вариант. Однако простое мытьё головы оборачивается сизифовым трудом: я трачу только больше времени и сил на это занятие, Дарби тихо злится, скользкими мыслями не даёт сосредоточиться, а руки едва ли слушаются меня через раз. Кое-как намылив голову, я осторожно запускаю пальцы в густые спутанные волосы и слегка массирую, обходя опасные участки. Дарби нехотя, но блаженно жмурится. Продолжаю не спеша промывать пряди, не убирая руки из чистого упрямства: потому что это странно, чувствовать всё это очень странно. Абсолютно проклятое место, в котором странно всё. И такое странное само... убийство? Убийство Эвелины без убийцы, какая же нелепица. Не покидает ощущение, что кто-то написал отвратительный детектив на последние деньги и заключил меня в него, как в тюрьму, в качестве бессмысленного эксперимента. Как же тяжело. Круговыми движениями поглаживая кожу головы и с наслаждением утопая в пене, я позволяю себе прикрыть глаза, молчаливо расслабляясь вместе с Дарби. Как бы то ни было, мы оба заслужили перерыв. И всё же мысли о происходящем лезут в голову без спроса. Я даже поблагодарил неспособность хозяина тела надолго задерживать в сознании что-либо вообще, да и аналитического склада ума, слава богу, у него не наблюдается. Есть вероятность, что на этом воплощении я мог бы с лёгкостью сойти с ума, если бы думал слишком много. Сейчас же размышления даются мне легко, как второстепенное хобби: лениво мелькают картинки Эвелины с маленьким смертоносным оружием в нежной руке, её шёлковые платки, запутавшиеся в бусах, письмо загадочной Фелисити Мэддокс и до смерти напуганная этим утром Мадлен... Вашу ж мать. Я резко опускаюсь под воду и тут же выныриваю, каждой клеточкой тела ощущая едва не вибрирующее возбуждение несносного Дарби. Не знаю как такое возможно, но это было подло даже для него. Буквально выпрыгиваю из остывающей воды и начинаю растираться до красноты, будто действительно могу смыть все чувства, хоть и не свои отчасти. На это уходит столько сил, что в итоге я просто кутаюсь в полотенце и устало прислоняюсь лбом к косяку, с нескрываемым отвращением принимая томную судорогу где-то внизу. Не хочу даже думать где именно. Может, достаточно добрести до кровати. Может, я слишком вымотался. Может я правда настолько устал, что усну, как только лягу, и к дьяволу просплю самые абсурдные и несомненно важные события этого поражённого всеми грехами поместья. Может быть я сейчас слишком зол, а может эта тихо кипящая злость вовсе не моя. — Уймись, чёрт, угомонись хоть на насколько минут, — рычу я, запрокинув голову, но Дарби заводится лишь сильнее, изнутри ощущая моё подступающее бессилие. На негнущихся ногах, в одном полотенце добираюсь до широкой кровати, мечтая зарыться в шёлк и не вылезать... Да вообще никогда. И не могу заставить себя лечь. Несложно представить, чем это может закончиться. Видимо, я долго колеблюсь, потому что в итоге проблему за меня решает нетерпеливый Дарби, однако делает это по-своему: ослабевшие колени предательски подгибаются, я падаю ими на одеяло, руками упираюсь в пуховую подушку и обессиленно опускаю голову. Контраст ощущений посылает в мозг смешанные сигналы, выворачивая мою душу наизнанку — пока бёдра содрогаются в сладкой судороге, а тело просит малейшего прикосновения, из глаз вот-вот готовы хлынуть слёзы. — Пожалуйста, перестань... Каким же идиотом надо быть, чтобы решить, будто эта фраза способна остановить подобное существо. Да, существо, потому что люди так себя не ведут. Люди не заставляют других насильно переживать весь спектр эмоций одновременно из-за собственного эго, не тянут руку между ног из чистого раздражения. Не задевают в процессе свои самые чувствительные точки с хирургической точностью... Не испытывают щекочущий восторг от чужого страха. А я совру, если скажу, что мне ничуть не страшно. Страшно, и зябко, и очень, очень жарко, и ни одной цензурной мысли в голове. Насколько было бы легче, если бы я мог не чувствовать того, что чувствует он. Тогда во всём этом и не было бы смысла. Блаженная бессмыслица. Сил так мало, но я не могу бездействовать. Надо хоть что-то сделать. Всё, на что меня хватило - упасть на живот окончательно, выдернув из-под себя сучью ручонку. Изначально решение казалось мудрым, но как же сильно я о нём пожалел, когда бёдра двинулись вперёд по шёлковым простыням. Ещё раз, и ещё, мучительно приятно, до тошноты отвратительно. Я в отчаянии упёр руки по бокам, пытаясь остановить движение, но куда там. Наглый Дарби будто растекается по мне, прижимает к постели и сыто облизывается, скользя по шёлку и прерывисто выдыхая — я не позволяю сорваться на малейший стон. Действительно стараюсь. Что б ему провалиться, боже мой, ну почему он не был моим первым и самым слабым воплощением? Возможно, это то, чего я заслужил. Не знаю, каким человеком я являюсь, но совершенно точно ощущаю, что никогда — до этого момента — не становился жертвой... В таком смысле. Из слов Миллисент я вспоминаю, что Дарби сильнее всего тянет к наиболее беззащитным, и эта несвязная на первый взгляд информация внезапно пробивает меня на едкий смешок. Забавный, и в то же время гениальный в своей простоте выбор. Даже тело замирает на некоторое время от моей дикой реакции. Странно осознавать, что именно я стал его наиболее желанной жертвой, и из-за чего? Из-за того, что застрял в его теле. Буквально. Как в худшем анекдоте на свете. Секунды в долгой истоме тянутся, как патока, но ничего не происходит. Дарби заворочался где-то внутри, и, не пытаясь подавить своё любопытство, я прислушался к его ощущениям. Мурашки вдоль позвоночника, мороз под кожей... От осознания его внезапного смущения я чуть не рассмеялся в голос, и из явно не присущего моей личности отчаянного упрямства уже самостоятельно толкаюсь в скользкий шёлк, чувствительно прохожусь ногтями по груди, намеренно задевая соски, царапаю кожу внизу живота и выдыхаю с тихим стоном. Мои глаза — глаза Дарби — шокировано округляются, и я чувствую холодок под его рёбрами. Произошло что-то похуже смущения? В сознании начинают мелькать недавно пережитые, неприятные эмоции, но я не сразу определяю их как чужеродные, размытые временем, не принадлежащие мне. Периодически всплывают даже картинки определённых событий, видимые глазами хозяина тела, жутковатые и неуловимые, заставляющие монстра в самом Дарби тихо скулить, забившись в угол. Чудовища порождают чудовищ, насилие порождает насилие. Возможно, он не родился, а стал таким — несдержанным и беспринципным. Возможно. Это никак не оправдание. И тем не менее... — Ох, Джонатан, — шепчу в подушку, прежде чем перевернуться на спину, получая полный контроль над телом. Тяжело выдыхаю, голова сама падает в сторону зеркала. Раскинувшееся на кровати юное тело в отражении создаёт обманчивое впечатление хрупкости, влажные тёмные волосы вьются на концах, а отливающие бирюзой глаза и лихорадочный румянец на щеках делают внешность Джонатана едва ли не ангельской. До дрожи пугает, как сильно налитые кровью губы и скромный взгляд из-под пушистых ресниц вводят в заблуждение. Всё это странным образом завораживает, и я не могу заставить себя отвернуться. Рука робко тянется к лицу, нерешительно проводит по щеке, увереннее переходит на шею. Сложно сказать, кто из нас управляет ею... Чёрт, это точно, совершенно точно делаю я — а Дарби откидывает голову сильнее, подставляясь. Подставляясь... Моим прикосновениям? Какой же ты, оказывается, жадный до ласки, Джонатан. Грустно усмехаясь про себя, я останавливаю руку на груди, где под пальцами заходится сердце, и накрываю её второй. Углубляясь в личность Дарби осознанно, я невольно начинаю понимать его всё лучше и лучше: травмирующее прошлое, нескрываемую ненависть к себе, тяжесть осуждения, что только накапливается с каждым днём. Он считает себя воплощением кошмара. Я с ним полностью согласен. И, вопреки здравому смыслу, именно поэтому Джонатан привязывается ко мне сильнее. Тянется, как цветик к солнцу, сам того не понимая. А если задуматься, кто относится к нему без презрения? Ни капли признания, ни чуть уважения, лишь редкая и сомнительная забота матери, возможно... Дарби дёргается, не желая думать о Миллисент в этот момент, и я уступчиво увожу мысли о ней в сторону. Становится самую малость неловко, но я чётко ощущаю прилив странной нежности, что разливается теплом в том месте, куда я положил ладони. Сердце под ними пропустило удар. Я длинно выдыхаю, прикрываю глаза и медленно опускаю руки. Не знаю, какой я человек, кем был и кем являюсь, не знаю норм своей морали и есть ли у меня вообще гордость. Нерешительно развожу бёдра, чуть сгибая ноги и прогибаясь в пояснице. Видимо, гордости мне остаётся только пожелать. Может так, а может и нет, но как же я устал гадать на туманных подсказках и по крупицам собирать сведения о принципах своей личности, пытаться принимать решения, основываясь на целом ничего. Если я и хочу того же, чего хочет Дарби — значит, так оно и есть. Дрожащей рукой, наконец, обхватываю себя и на вдохе вздрагиваю всем телом. Значит, нет причин отказываться от наших желаний. Первое движение перекрывает поток мыслей, до этого роем гудевших в черепной коробке. На пробу провожу рукой вверх — слегка необычно и так восхитительно то, как наши с Джонатаном ощущения сливаются и обостряются, сплетаясь в шаровую молнию внизу живота. Всего становится внезапно слишком много, и я теряюсь, задумываюсь о том, что тело, вообще-то, не моё, и я понятия не имею что с ним делать. Лихорадочно шаря взглядом по потолку, решаюсь на первое, что пришло мне в голову — сжимаю руку чуть сильнее, провожу большим пальцем по уздечке и... Почти сразу перестаю дышать. Совсем. Дарби поднимается на локте так резко, что влажные локоны падают на лицо, закрывая обзор на всё безобразие, которое мы оба с таким удовольствием устроили. Чёрт знает, что именно я сделал, но до жути тянет повторить, или оттянуть момент и провести медленней, или скользнуть рукой дальше и... Или... "Аптечка" — перебивает меня мысль, но я не сразу могу сосредоточиться на ней, так что Джонатан сам поворачивается в сторону разбросанных медикаментов, задерживая взгляд на флаконе с маслом для массажа. Ах, вот ты о чём. Чувствую, как кровь горячо приливает к щекам, но смущаться уже слишком поздно, а идея слишком хороша. Боже, храни универсальную аптечку доктора Дикки. Проигнорировав импульсивный порыв Дарби, я отбрасываю в сторону сомнительного назначения таблетки и открываю флакон, собираясь для начала изучить содержимое, однако занятие нетерпеливо прерывает хозяин изнывающего тела и, очаровательный в своей нетерпеливости, выливает содержимое на себя в области солнечного сплетения. Масло лениво стекает, приятно холодит разгорячённую кожу, и я, по той же логике не отличаясь терпением, с выдохом облегчения распределяю его по телу плавно, интуитивно, прежде чем вернуться к самому интересному. Если бы это ещё было так просто. Интуиция даёт сбой, и я снова позорно теряюсь. Вот что вообще я могу знать об этом человеке, о теле, в котором нахожусь не более суток? Например... Всё. Моё собственное дыхание учащается и сбивается к чертям, когда я фантомно ощущаю, как чужая рука словно бы переплетает свои пальцы с моими и направляет так правильно, как никто бы не смог. Господи, ну конечно так, а как иначе? Лучше всего на грёбаном свете. Я — а может и нет — двигаюсь быстрее с каждой секундой, считаю рваные вдохи-выдохи краем сознания — только бы не сорваться на рвущиеся наружу короткие, жалобные стоны... Хотя к дьяволу бы уже эти пустые границы, если честно. Кончиками пальцев свободной руки я решительно, но в то же время невесомо провожу по скуле, едва заметной ямочке на щеке, а Джонатан непривычно ласково опускает их на горячие губы, чуть царапает и тут же нежно гладит, языком повторяет движения пальцев бесконечно долго. Я закатываю глаза, не в силах оставаться в сознании, особенно сейчас. На самом деле просто не хочу. Темп становится слегка рваным, когда я-не-я прикусываю нижнюю губу едва не до крови, чтобы следом с оттяжкой зализать болезненный укус. На мягких губах вкус алкоголя, в чернильных зрачках тревожные обещания, под веками яркие всполохи — эти контрасты путают мысли хуже алкоголя, и на мгновение я жалею, что не опустошил ту флягу, когда была возможность. Хотя, вряд ли мне бы тогда стало лучше, чем сейчас, а сейчас лишь кажется, что лучше быть не может. Движение руки то ускоряется, то слегка замедляется, проводя с бо́льшим нажимом, но смена темпа всегда так идеально вовремя, что с каждой секундой я искренне готов захлебнуться своим собственным стоном. Интересно, каким он будет в его исполнении? Как бы это сделал я, находясь в своём теле? Вопросы мечутся в хаосе, но до цели добирается только один, и, отвечая на него — нет, я не собираюсь отказывать себе в удовольствии. Между сорванными вздохами вплетается тихий, глухой стон, но я не успеваю как следует распробовать его: Дарби проделывает что-то невероятное там, куда я не решаюсь опустить взгляд, и неожиданно для себя срываюсь на более звонкий и протяжный звук. Восхитительно. Кажется, некто во мне вдохновлён бурной реакцией, нехитрыми манипуляциями с новой силой заставляя бёдра непроизвольно вскидываться раз за разом, пока я могу только прикрыть глаза и попытаться сделать нормальный вдох, не переставая задыхаться от ритмичных импульсов озноба и жара. Умом и хитростью выбивая из меня всё больше жалобных стонов, тихих выдохов через раз и неразборчивых просьб шёпотом, Джонатан всем телом ловит мою реакцию на свой голос, но этого оказывается недостаточно. Неуправляемая голова вновь падает в сторону треклятого зеркала. Я знаю, к чему он ведёт. Хочется зажмуриться, отвернуться и просто покончить с этим побыстрее— потому что, чёрт, уже так близко — но Дарби хочет видеть каждую мою эмоцию на своём лице. Хочет смотреть и наблюдать за тем, что он со мной делает. К этому стоило быть готовым. К щекам приливает, наверное, половина всей крови, что есть в организме. Это целиком и полностью мой стыдливый румянец: лицо горит от осознания того, что я вовсе не против подчиниться правилам игры, но что ещё хуже — мне это действительно нравится. Взгляд непроизвольно скользит по отражению, заставляя разглядеть всё так детально... Морально я ощущаю, как опустился на самое дно, и это ощущение неожиданно будоражит сильнее, накрывая горячей волной ложной свободы нас обоих. Время, до этого летевшее с бешеной скоростью, мучительно замедляется. Заходясь в сладкой дрожи, я с облегчением краем сознания прослеживаю, как пунцовые губы приоткрываются в последнем, шумном и лихорадочном вздохе, как выгибается поясница и как полный триумфа взгляд в отражении прожигает меня до костей, прежде чем я найду в себе силы отвернуться. Минута, три, десять. Я без понятия, сколько времени прошло, пока я смог восстановить дыхание и окончательно прийти в себя. Я не хочу думать, что это было. Не хочу думать об извечном "почему я здесь". Под кожей плавится неуловимое чувство абсолютного спокойствия, будто всё так, как и должно быть, несмотря на самые странные в моей жизни обстоятельства. Я уверен, что так оно и есть. Не желая упустить этот прекрасный момент, я лениво нащупываю позабытую флягу и осушаю её, ничуть не поморщившись. Да, так гораздо лучше. В дымке блаженного удовлетворения я нехотя встаю, не заботясь даже о том, чтобы запахнуть халат, шарю в ворохе одежды в поисках сигарет. Кто-то считает, что курение — поганая привычка, но, как по мне, её явно недооценивают. Дым обволакивает чужие лёгкие, и это ощущается так хорошо, что даже ушедший на задворки хозяин тела, непосредственной курильщик, излучает сонное удовлетворение. На второй затяжке я снова застываю перед своим отражением, но на этот раз оно показывает мне лишь меня самого: глубокий отпечаток усталости и такое бесконечное "гори оно всё синим пламенем". Как правдоподобно. Однако мир за пределами стен всё ещё существует, как и его нескончаемые проблемы, загадки, интриги. И, что самое главное, без меня этот мир никак не сможет обойтись. Предстоит очередной тяжёлый вечер: кто-то должен убить Эвелину, кто-то — поймать убийцу, а кто-то... Да, кто-то ещё должен положить конец страданиям местного мерзавца, известного как Джонатан Дарби. Столько дел, столько планов... При беглой мысли о возможном суициде Дарби тревожно дёрнулся где-то внутри, но я спешно успокоил его, отправляя прочь уставшее сознание. Что ж, действительно много задач для одного человека. У меня есть цель в жизни и, кажется между начальной точкой и предполагаемым концом Джонатан вообще не играет никакой роли, однако... Его бирюзовый взгляд блеснул моим хладнокровием, сочетаясь с презрительной ухмылкой. Чтобы не связывало нас до этого момента, я выполню своё обещание убить смазливого мерзавца. Обязательно выполню... Только, может быть, чуть позже.