f(lix)lare

      Июль слишком жарок для посиделок на улице или на природе, где нету ни одного деревца, под которым можно укрыться. Но здесь отдельный случай. Хёнджин издалека видит гущу с изумрудными кромками, радость резко вспыхивается искорками и обволакивает лицо, побуждает улыбнуться как можно шире.       Лето. Дача. Скука. Можно же что-нибудь интересного найти в лесу, так ведь? Хёнджин уже разлагается в этом ужасном, душном доме и не находит ничего, чем можно было бы развлечься. И что ему эти мультики на стареньком телевизоре? Родители правда думают, что это как-то, да развеселит юношу? Да он эти диски пересматривает уже в сотый раз, Спирита уж точно. Быть может только бабушка понимает его рвение поделать чего-нибудь полезного, а родители всё отговаривают: «Джинни, малыш, посиди дома, посмотри мультики, не мешай взрослым», Хёнджину уже четырнадцать! Четырнадцать, чтоб его! А они все крутятся вокруг него, будто ему всего пять лет. Ещё и это ласково-приторное «Джинни»... Он не спорит, что это приятное прозвище, но оно уже поперёк горла встаёт и надоедает просто жуть.       А бабушка у него крутецкая, всегда сладкого даёт, даже если Хёнджин ест их перед «нормальной» едой. Хоть и заметно, что он худоват, но это нормально в его возрасте, да и растёт он довольно быстро. В доме все должны знать насколько часто он поглощает все то, что только поместится в его желудке. Уплетает словно зверь, ещё и добавки просит! Вот только бывают дни, когда ему подавай одни сладости. Зубы, вероятно, уже сахарные, а язык мармеладный червячок, как те, что продаются в маленьких магазинчиках и разбираются как горячие пирожки.       Бабуля лелеет его, даёт денег и защищает от напастей мамы, которая читает лекции сыну о том, как же он вскоре располнеет, покроется прыщами, а зубы и вовсе – отвалятся, если он продолжит есть сахар невпопад.       А сыночек... А что сыночек? Хёнджин давно встал на сторону бабушки и любовно смотрит на неё, помогает по дому и обнимается с ней. С такой-то защитой грех не отдать должное, а её объятия равносильны объятиям большого плюшевого мягкого медведя. Кстати, такой вот у Хвана и есть, только в городе, в большом трёхэтажном доме. Ему хоть и можно отдать победу за функционал и обширность, но домик в небольшой деревушке во много раз уютнее, чем просторный коттедж. А дворик на даче, чистенький и маленький, с распаханными грядками вдоль огорода умиляет настолько, насколько наскучивает огромный двор, с ровно стриженным газоном, дорогим фонтаном, отполированной каменной дорожкой и пышными кустарниками вдоль неё. Дорого-богато, но простенькое тоже не хуже, а иногда даже лучше.       И вот, стоя на пороге и поправляя съезжающий воротник футболки, Хёнджин окликает бабушку, которая вертится вокруг матери и вслушивается в телефонный звонок. Она его не слышит, занята разбиранием слов в разговоре мамы с кем-то, которая пытается отгородить её подальше. Но, судя по её ласковым обращениям, разговаривает она с мужем – отцом Хёнджина, и Хван кривится, представляя его постоянно хмурый и усталый вид. Папа словно прирос к своему офису, поздно возвращаясь с работы. Потому приходя после тяжёлого дня он сразу валится спать, даже не ужиная.       «— Да, да, милый, когда приедешь? Мы все тут по тебе скучаем».       Тьфу ты, да, конечно, скучаем. Сколько дома не появляется, а мама всё талдычит ему о том, чтоб к нам на дачу приехал. Хотя Хван и не отрицает, что любит папу, а внимание как таковое ему уделяется с двух сторон, но нужно же пообижаться на отца, который нечасто проводит время с семьёй. Но, с другой стороны, завалы на работе никто не отменял.       Дальше Хёнджин не слушает, тихонько хлопает дверью и ступает на пошарпанные ступени.       Горячий воздух сразу обдувает всё его тело и пенной волной обволакивает кожу, проникая в неё и оставляя только крупицы пота, выступающих из мелких пор и постепенно стекающих вниз. На улице слишком жарко. Но и что с того, что печёт солнце? У него есть кепка с тремя зелёными изломистыми полосами. Моднявая однако. Теперь можно и походить по окрестностям, а заодно сходить в манящий лес.       Солнце слепит достаточно сильно, а находиться посреди пустынной улицы с одним только перекати полем – не в кайф. Где все люди? Где хотя бы собаки? Все что ли уже в гроб падают от невозможного жарпеня? Слабаки. Хёнджин показательно потягивается, обливаясь потом, но зато выдерживает и доказывает пустоте, что и такое вытерпит. Погодите, он же не обмазался солнцезащитным кремом! Хван подпрыгивает и оглядывается по сторонам, уже готовясь стартовать обратно к дому, только счастье первее настигает его, и пушистые облака закрывают знойное солнце и дают какую-никакую защиту юноше. Страшно представить, что бы случилось, если не они. Хёнджин, безусловно, если не получит ожоги, то, как минимум, загорит, чего ему не очень-то и хочется. Загар, конечно, не самое ужасное в этом мире, но обозревать себя чернявого в зеркале тоже не в его планах, а его школьной фанбазе, в виде толпы визжащих девочек, уж тем более. Мать в обморок упадёт от увиденного, а отца же даже не будет дома.. Впрочем как и всегда. Насчёт бабушки можно подумать, но она достаточно понимающая женщина и из-за чернявости не перестанет его кормить. Значит и беспокоиться нечему.       Хёнджин спешит под лиственный козырёк дерева, валится на землю и переводит сбитое дыхание. Тёплый воздух забивает лёгкие и ему кажется, что он скорее задохнётся от нехватки кислорода, чем вдохнёт горячую густую смесь пыли. Это вообще воздухом назвать можно? Солнце так и обжигает, Хвану нельзя расслабляться, ему ещё в лес пойти нужно.       И он не медлит, срывается на бег. Дикое рвение, зародившееся неимоверным желанием, опаляет икры ног и заставляет двигаться реще. Плевать на то, что Хёнджин может споткнуться и впечататься лицом в землю; плевать на то, что в боку начинает колоть, и плевать, что горло морозит. Адреналину в бурлящей крови ничто не препятствует. Он сметает все недуги и стремительно приближается к цели.       И вот она. Гуща, манящая пройти дальше вглубь. Перед ним деревья, которые величаво задирают ветви вверх.       А Хван завороженно смотрит на них, детские искорки пляшут в кофейных глазах, тяжёлое дыхание не прекращает попытки овеять тёплым выдохом холодные струи, источающиеся из глубины рощи. Пару секунд и он вновь ускоряется, прыгая в лесную бездну, ни о чем не сомневаясь.       И мгновенно становится прохладно. Если, не переступив ещё и границы, жарко, то зайдя за неё, течения приятного холода начинают заползать под тоненькую футболку и оледенять остывающие капли пота. А симптомы тепловых излучений снимаются по одному щелчку, магия. Хёнджин, не оборачиваясь, следует за невидимыми потоками ветра, попутно оглядываясь и щупая всё, до чего можно дотянуться.       Невероятно! Тут так тихо: ни одного шороха, звука, лишь глухой шёпот воздушной стихии, заворачивающая зашедших в лес в тонкое осязаемое полотно свежести. И деревья, до этого обрамлённые резким изумрудом, сменяют палитру на мягкий лазурит, оттого и кажутся волшебными, чарующими, завлекающими в объятия своих цепких ветвей. Хёнджин пробует залезть на одно из них, что у него, на удивление, выходит.       Но стоит только сделать неверное движение, как он соскальзывает с толстой ветки и приземляется на твёрдую поверхность земли. И приоткрыв глаза, Хван ловит себя на мысли о том, что он идиот. Перед ним никакого волшебства нет, только самый обычный лес, каким и был с самого начала. Хёнджин закрывается руками от ослепительно-яркого солнца и разочарованно выдыхает.       И что это могло быть? Где прошлая версия этого чудного освежающего мира? Голова кружится не только от падения, но и от того, какой он, конечно, неудавшийся мечтатель.       Он встаёт и осматривает всю окрестность. Но не найдя ничего интересного, уходит.       И следующим же днём ему снова захотелось посетить лесную рощу.       Будучи сидящим за деревянным столиком и черпая ложкой остатки супа, Хёнджин оценивает бабушкину еду в пять звёзд мишлен, и с довольной сытой моськой садится на кресло, стягивая с себя домашнюю футболку.       — Жарко сегодня, да? — невзначай подмечает бабуля и убирает грязные тарелки со стола. — Жарпень тот ещё. В жизни видала и похуже.       — Куда ещё хуже, — риторически спрашивает Хван, перебирая бардак из одежды. Вроде всё складывает на свои места, но они так и валятся бесконечной кучей на все плоскости.       — Раньше погодка часто бесновалась: солнце палило, дождь лился, как из ведра, метель колошматила деревья, а мы всё также, какие бы ни были невзгоды, шли в школу, — рассказывает бабушка, шмыгая носом. Но после чихает на всю кухню, из-за чего Хёнджин подскакивает, роняя груду вещей на пол. — Ой.       — Бабуль, всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает он, спешно подходя к ней, кладя ладонь на её лоб. — Ты, случаем, не заболела?       — Всё нормально, насморк надоедливый. Сколько капаю капли для носа, а он всё не проходит, скотина, — ворчливо выдаёт бабушка и отмахивается от внука. — Ты ж на улицу собирался, так иди, а я уж сама разберусь с недугом.       Хёнджин в ответ угукает и решает не спорить с ней. Те же факторы: любовь, уважение, твёрдость её характера, не оснащают Хёнджина сомнениями, что ей обязательно понадобится посторонняя помощь.       Но вот только выходит Хван на улицу, как хочет снова вернуться в дом и завалиться на старенький потрёпанный диван, параллельно жалуясь на всю жизнь и существования летнего зноя, до костей пробирающего своей назойливостью.       Слабину Хёнджин не даёт до конца своего маршрута. В глазах уже рябит от испепеляющего зелёного цвета листьев. Хван подмечает, что выглядят они зеленее обычного, хотя могут и вовсе сгореть, находясь под таким жарким солнцем. И это, на первый взгляд, странно. Как он раньше не замечал этого?       “Сухо вроде, дожди нечасто идут.. Тогда что это?”       Наплевав на свои предположения, Хёнджин ступает на территорию леса и проходит вглубь. Но ещё таковой прохлады не намечается, сильно разочаровывая его. Чем дальше Хёнджин пробирается сквозь щели толстых деревянных корпусов, тем меньше он надеется на внезапное чудо, в прошлый раз открывшееся скучающему подростку. Или это, быть может, почудившийся образ, которого так и желает узреть любопытный мальчишка.       Потому ему быстро наскучивает бродить по лесу, и Хёнджин, пиная камешки, возвращается домой.       Там его ждёт бабушка, возможно и мама, если она не залипает по телефону, разговаривая с папой. Он неосознанно надеется на это. Надежды, на удивление, слышит Бог, и уже на пороге Хёнджина встречают два дорогих ему человека, что с особой любовью заключают его в крепкие объятия. И Хвану хочется заплакать, но он быстро собирается духом и смаргивает слезинки в уголках глаз.       Этой же ночью в уютном окружении прохладного сквозняка, свежего испечённого печенья, горячего травяного чая, обдающего лицо тёплым паром, компания из трёх человек оживлённо болтают. Сидя на небольшой террасе, они всматриваются в звёздное небо и тихим хором поют песни группы Битлз. А Хёнджин мысленно благодарит, даже не зная кого, растирая веки в попытках остановить слезы счастья.       На утро, до этого комфортная атмосфера исчезает. Её и приятные вчерашние воспоминания замазывает крестиком недавняя ссора, по мнению Хёнджина, появившаяся буквально из воздуха. Очередной звонок отцу немного воспаляет обиду в душе, и Хван подходит к маме, начиная говорить о своём. И тогда он слышит крик матери, что начинает обвинять его во вранье. А всё потому что он говорит о том, что отец завален работой по горло, а она всё намекает и просит приехать. Но и Хёнджин косячит, упрямо доказывая свою точку зрения, когда его даже не просят об этом. Напряжение в воздухе накаляется. Мать срывается, до этого упрашивая его перестать поднимать эту тему.       На крики прибегает бабушка, вставая между ссорящимися, но Хван разворачивается и вылетает из дома, без жалости хлопая дверью, даже забывая про кепку.       Он бежит куда глаза глядят, а именно – в лес. Ему плевать на тот волшебный образ, померещившийся чисто из-за скуки, несостоявшихся ожиданий; начхать на такую же неизменную обжигающую жару, и совсем уж похеру на то, что он заходит дальше обычного и теряется в узловатых ветвях.       Коленки сдираются от того, что Хван, ни капли не жалея кожу, проезжается по потресканной почве и падает возле дерева.       Досадный крик вырывается из его рта, а руки сжимаются в кулаки и начинают бездумно бить острую кору, оставляющую после себя неглубокие царапины. Глаза начинают застилать непрошенные слёзы, и Хёнджин опирается о дерево, поджимает к себе колени и утыкается в них, дав волю своим чувствам.       Он прикрывает слипшиеся глаза. Маму понять можно, но трудно признать, что она права. Гордость ли, или простое непонимание всего, но обида душит сильнее виселицы. Как же, чёрт возьми, на грудь давит несуществующий булыжник, тяготит и так воспалённые лёгкие, чрезмерно вдыхающие больше воздуха, от чего мороз настигает каждую клетку, каждую альвеолу, и, в конце концов, не даёт без колючей боли вдохнуть и выдохнуть.       Неизвестно сколько времени он сидит тут, но слёзы иссякают совсем, а злость и боль так и не находят себе покоя. Хван сильно прикусывает губу и жмурится, кротко всхлипывая. Голову поднимать не хочется, показывать себя такого тоже, даже если он один в этой древесной тюрьме. Ему нужна поддержка.       Но поддержку можно получить от кого-угодно и чего-угодно, ведь так? Тогда Хёнджин выбирает шлейф прохлады, лоскутами окутывающий всего его. Прямо сейчас. Именно в это время. И он ощущает ласковое и успокаивающее прикосновение дующего ветерка. Хван расслабленно выдыхает и запрокидывает голову, требуя большего, что и получает.       Это то, чего он больше всего хотел. И он это по щелчку получает.       Только следующие мелькающие в сознании мысли словно окатывают холодной водой. Он вдруг осознаёт происходящее, поэтому начинает бояться открыть глаза и увидеть тот же самый обычный лес без причуд. Ему вновь хочется заплакать, а иссохшие слёзы опять грозятся потечь водопадом.       Но прерывает все сомнения чей-то топот. Хёнджин подозревает, что это мать или бабушка.       Неожиданное касание плеча заставляет подпрыгнуть и разлепить веки. Мальчишка, представший перед ним приказывает чужому сердцу залиться волнением. Хван ошарашенно разглядывает незнакомца и не может захлопнуть челюсть обратно.       Мальчик протягивает ему руку, попутно нашёптывая успокаивающие слова. Хёнджину нечего терять, он хватается за чужую ладонь и поднимается.       — К-кто ты? — Хёнджин изумлённо и немного испуганно спрашивает, не сводя с него взгляд. К его шоку, весь лес окутывает лёгкий туман, а деревья переливаются всеми оттенками голубого.       Ответом незнакомца служит лишь хихиканье и подёргивания за руку с требованием идти за ним. Он ведёт его по изломистым тропинкам и развилочкам, не давая полностью рассмотреть очаровательную окрестность. Хёнджин клянётся, что на миг видит блистающие лианы, которые скорее относятся к джунглям, нежели к простому необыкновенному лесу.       Вскоре парень выводит его на пушистую поляну, пестрящую небесными сердцевинами синих цветков, которые сразу открывают ворота ликующей души и забираются глубоко в её омут.       У Хвана глаза разбегаются, мозг пытается осмыслить всё происходящее. Сердце же вопит как вне себя от восторга. У него в зрачках огоньки пляшут, широкая улыбка расплывается на его лице – это подтверждение того, что он безмерно рад и удивлён виду, открывшемуся перед ним. Как такое вообще может быть? Внимание переключается на парня сбоку, с детской улыбкой разглядывающего сперва фееричный пейзаж, затем самого Хёнджина.       У него не только руки чешутся потрогать всё тут, но и язык, чтобы спросить имя незнакомца.       — Ёнбок, — будто читая мысли, ухмыляется он. — Можно просто Феликс.       — Иностранец? — незнакомец только шире улыбается и снова хватает хванову руку, после опять куда-то ведя.       Но Хёнджин готов куда-угодно и с кем-угодно, ведь ему показывают невозможное и одновременно красивое.       В скором времени всё становится ясным, а взгляд Хвана не проясняется да искрится пламенем восхищения. Его приводят к обрыву, и ему открывается потрясающий вид на серебристое озеро, хаотично пестрящее стальными лепестками. Они в свою очередь блестяще мерцают под ярким солнцем. Но в ступор вводит тепло его лучей, которое не ощущается на коже.       Это как купаться в этом же озере внизу, но не чувствовать плотности воды на себе.       — Феликс, — Хван садится рядом с мальчиком и только сейчас замечает палку, которую тот закидывает на плечо и слегка размахивает ею. Она самая обычная, ничем непримечательная, зачем он носит её с собою, когда повсюду столько сказки?       Ёнбок поворачивается к Хёнджину и приподнимает уголки губ. Тогда Хван в край изумляется.       — Да?       — Почему ты показал мне всё это? — Феликс смеётся.       — Подумай сам, — он притупляет конец ветки в землю и чертит различные каракули. — Ты так жаждал увидеть чего-то такого, о чем мечтал всё время.       Хван не находит слов, а часть речи пропускает мимо ушей, рассматривая лицо напротив. Пятна на щеках невозможно вытеснить из головы; глаза, точь-в-точь как тягучая карамель, завораживают; розовые губы, изогнутые в приветливой улыбке, заставляют его слегка покраснеть, а после отвести взгляд из-за смешанных чувств и ответного пристального взора.       Хёнджин не знает, что Феликс всё уже заметил, но ему и необязательно задумываться над этим.       Не успев никак среагировать, Хёнджин на секунду видит вспышку, возгорание палки синим огнём и совершенно спокойного Феликса. Его это ни на шутку пугает, вдруг пожар случится, а парень о чём думает? Но угроза минует, так и не перерастая в стихийную бедствию.       Вместо неё на ветке разрастаются небесные лепестки, что очень похожи на цветки сакуры. Почему в деревне раньше таких не было? А хотя чего Хёнджин ломает голову, он сейчас находится в фантастическом лесу, сидит у цветочного обрыва, любуется красивейшим озером и разговаривает с мальчиком, у которого волшебная палочка, как у Гарри Поттера, и прелестные звёзды на щеках, которые в любой момент могут вспыхнуть золотистым цветом. Таким же цветом как и у его развевающегося на слабом ветру блондинистого маллета.       Но внезапно Хвану становится грустно, даже если он прямо сейчас утопает в своей сбывшейся мечте. Окунувшись в свои нерадостные мысли, он и вовсе забывает про здешние красоты и про присутствие новоиспечённого знакомого, со стороны наблюдающего за его поникшим настроением.       — Хёнджин.       Он мычит, а после странно косится на Феликса, ведь тот знает его имя. Откуда? Хван вроде не упоминал его.       — Почему ты грустишь? — вполне очевидный вопрос, которого следовало ожидать, немного клинит Хёнджина. Он замирает и пялится в одну точку перед собой – колеблющуюся на ветру мятную травинку. Ему требуется добрые две минуты, чтобы ответить.       — Ссора в семье, — Хван немногословен, и ни о чем больше у него не спрашивают.       Вокруг тихо. Только мелодичное журчание волн в озере и едва уловимый гул ветра, шастующего среди высоких дубов, тревожит длительную тишину. Никто не спешит прерывать её и умиротворённую атмосферу, которая целиком заволакивает двух парней.       Тоненькие травинки мягко ложатся друг на друга, сгинаются и по своей воле расправляются. Хёнджин, быть может, не замечает того, что направление струев воздуха различно, и повинуется оно одному прекрасному мальчику, сидящему слева от него. Шелест голубых листьев будто имеет собственную неповторимую мелодию. Сладостна она для ушей, заставляет вслушиваться в каждый её миг. Может где-то в неизвестном Хёнджину месте находится целый невидимый глазу оркестр.       И то ли вся эта безмятежность вокруг него, то ли всему виной сочинённая природой музыка, но у Хвана на глазах наворачиваются слёзы, которые он быстро смахивает и мельком смотрит на Феликса, не подозревает ли он чего. Но тот только тепло улыбается чему-то, после поворачивается к Хёнджину и сверкает белоснежными клычками.       Он придвигается ближе к Хвану и вытирает хрустальную бусинку на чужой щеке. Мягким взглядом обводит всё лицо и гладит немного покрасневшую кожу, ведёт пальцем ниже, останавливаясь на остром подбородке.       — В любом случае, Хёнджин, не плачь, — нежным голосом проговаривает Феликс и вглядывается в чужие тёмные глаза.       А Хвану только сильнее захотелось это сделать. Он не знает, что на него нашло, но руки сами собой тянутся к чужому теплу и крепко обнимают юношу напротив. А Феликс не отстраняется, принимает импульсивный порыв от нуждающегося в поддержке человека.       Хёнджин даёт волю новым подступившим слезам и утыкается в светлую шею. Его что-то беспокоит, на сердце тяжёлом грузом давит. Только никому нет дела до этого, кроме Хвана и понимающего Феликса, в это время поглаживающего рукой его содрогающуюся спину. Невесомые касания сквозь слой одежды будто приятный шёлк на обнажённой коже.       — Хёнджин, — Хван отлипает от Ёнбока и смотрит в его улыбающиеся глаза. Они восхищают, будоражат, и ему кажется, что они сейчас ярче обычного. — Не держи обиду в себе, — Феликс берёт чужие ладони в свои и слабо сжимает, аккуратно водя по побитым костяшкам.       Постепенно теплеет на душе. Будто бы тяжёлый камень внутри постепенно раскалывается на куски, моментально стирающиеся в пыль. Чудотворный эффект от простого доброго взгляда и ощущение своих рук в феликсовых насылают приятную волну спокойствия, будто только при желании этого паренька все переживания исчезнут навсегда, словно их никогда и не было. Хван тает под гнётом карамельных глаз, смотрящих так нежно, так тепло. Они сводит с ума, но это не плохо, наоборот хорошо. Очень хорошо.       Вся природа, окружающая ребят со всех сторон, начинает сиять и хаотично заливаться насыщенным синим цветом. Но Хёнджину до этого нет дела, и он не сводит взгляда с веснушчатого лица, обрамлённого по краям голубоватым свечением, которое как раз-таки исходит от вытянутых стрункой травинок. Они остекленели аквамарином и стараются дотянуться до двух уязвимых душ, дотронуться, погладить – всё что угодно. Даже до этого момента спокойный ветер не сбавляет обороты и всё усиливается, гоняет опавшие листья, погнутые стебли растений, крутится вокруг парней, но попытки втиснуться в узкое пространство меж ними тщетны.       — Джинни, — слух вмиг остреет, кончики ушей густеют алым оттенком, и непонятно – то ли от смущения, то ли от накаляющегося холода, которого он, почему-то, не замечает. Любопытный взгляд обводит всего Феликса и останавливается на карих глазах, грозясь спасть на изящные губы, что будто намеренно красиво изгибаются в притягательной улыбке, полной сбывшихся надежд и порозовевшей долгими мечтаниями.       С каждым мгновением окружающая среда беснуется всё сильнее. Цель её неизвестна, но по её поведению и стремлению к юношам понятно, что ей хочется ворваться в соединённый душевный барьер, наскоро, но крепко построенный за рекордные сроки. И ранее тихо журчащая вода в озере теперь плескается шумными волнами, пытаясь хоть как-то привлечь к себе внимание.       — Постарайся простить. Не нужно гоняться за мнимыми представлениями и делать поспешные выводы, — Феликс стискивает ладони сильнее и поднимает согревающий взгляд, всматриваясь в лицо напротив, словно желая запомнить все детали до единого. Его пряди струятся под порывом резко усилившегося ветра, он слабо жмурится, но твёрдо смотрит.       Хёнджин тоже щурится. Эти хлёсткие удары ветра очень мешают, но он терпит и также пристально глядит. Тёмные волосы, до этого собранные в небрежный хвостик, и вовсе разлетаются кто куда. Воздушный напор уже прекрасно ощутим, чем прежде.       Феликс отпускает чужие руки, аккуратно хватая Хвана за плечи, и слегка надавливает. А второй не сопротивляется. Позволяет ему всё, ведь очарован его добрым взором и яркой улыбкой, и знает, что ему не причинят вреда, потому и безмерно доверяет, отдаётся интуиции и чувствам, охватившим всё его сознание. Ёнбок наклоняется и притягивает Хёнджина к себе, сталкиваясь с ним лбами.       Его глаза по-прежнему изучают мягкие черты Хвана и по-особенному прищуриваются, когда его губы трогает полуулыбка. Он касается чужой обветренной щеки.       — И, пожалуйста, только не плачь.       Феликс ласковым полушёпотом стирает последний кусок камня в крах и прикрывает веки. Пятнышки на его щеках и скулах загораются, подобно далёким звёздам в галактике, и он с широкой улыбкой отстраняется от непонимающего Хёнджина, обнажая белые зубы. Зрачки, ранее переливавшиеся выраженным карим цветом, вспыхивают золотистым огнём, язычок которого лавирует и соскальзывает между их глубоким дыханием. И точкой невозврата становится сердце Хёнджина, на миг застывшее от чего-то колющего в его полости, заставившего схватиться за грудь и сильно зажмуриться.       Когда же внезапная боль отступает, он слышит лишь тишину, глухую тишину. Ветер в момент утихомиривается и плавно течёт, тормошит тёмные пряди и спускается ниже к футболке, тоже насвистывая ей еле слышимую мелодию и теребя её края. Хван приоткрывает глаза и никого перед собой не видит. Волшебство среди гущи деревьев тоже исчезает, не оставив и следа, и намёка на то, что недавно происходило нечто невообразимое. Его взгляд падает на ветку, находящуюся слева от него.       Она теперь самая обычная и даже тусклее, скуднее, чем в прошлый раз. До этого светилась прекрасными цветками сакуры и сияла небесной лазурью, её острые концы блистали бриллиантовыми искорками, что ежесекундно сыпались на землю. Но сейчас такого нет и, наверно, никогда уже не будет.       В груди, в области где расположено сердце, приятно зудит и нечто тёплое, нежное, трепещет под рёбрами, как бы напоминая о недавнем событии. Хёнджин запрокидывает голову вверх и всматривается в розовое небо, вдыхая прохладный свежий воздух. Сколько он тут уже сидит – неизвестно, – но вечер наступает на пятки и побуждает поскорее возвратиться домой. Там у него есть незаконченные дела.       Рука сама тянется за палкой в зелёной траве и крепко сжимает, боясь случайно обронить и потерять уже навсегда.       Пересекая границу леса, Хван оборачивается, но никого не видит, даже если очень хочет зацепиться за знакомый стройный силуэт.       Ещё надёжнее стиснув пальцы на ветке, он идёт дальше.       И палочка тускло поблёскивает на концах, грея шероховатую ладонь.       “Обещаю, я не буду плакать.”       Вдалеке, где-то между деревьями, мелькает знакомое лицо, которое тихо хихикает и сразу же растворяется в воздухе.