Золотом и сеном

- А у тебя каким был первый поцелуй, Иоганн? Александр Белов невидимо вздрогнул и вновь слился с Иоганном Вайсом.  После прогулки на мотоботе — обошедшейся в этот раз без происшествий — они сидели с Генрихом Шварцкопфом на пляже у костра, разведённого поодаль от холодных остзейских волн. Разморённый радостью прогулки и контрастом между стальной водой и долгожданным теплом огня, Генрих говорил много и свободно, воодушевленно жестикулируя длинными руками, в которых то и дело оказывалась фляжка коньяку. Иоганн, как ему полагалось, внимательно слушал, робкой улыбкой выказывая радость простого рабочего парня, получившего благосклонность такого замечательного и родовитого юноши. Как и обычно бывало, не обошлось в рассказах Генриха без упоминаний бойких девиц в мотоклубе, оказывавших ему порою вполне недвусмысленные знаки внимания, и их сравнений с Бертой Гольдблат, вызывавшей в нём в последние недели противоречивые чувства, которыми Генрих не преминул делиться со Иоганном при всякой встрече. Сегодня, однако, как заметил Саша, Генрих был особо разгулен в своих речах и не ограничился обычными пересказами одноночных перипетий с мотоклубистками и следующими за этим сравнениями с Бертой (“а пальцы-то у неё, вероятно, поумелей будут, вон как она ловко с инструментом управляется!"), а пустился в более давние воспоминания, наконец дойдя в памятной веренице любовных интересов и ночных случайностей до своего первого поцелуя, о котором говорил, мечтательно-жалостливо подняв брови — и впервые, обнаружил Иоганн, ни словом не описывая телесных прелестей партнёра, так что даже и его пол определить было невозможно, а лишь говоря о собственном смятении, любопытстве и удовольствии, меля развязавшимся от коньяка языком множество излишеств. Саша ещё на первых словах о девицах из клуба отстранился от беседы, предоставив Иоганну слушать эти детали с его обычной учтивостью и подобающей каплей неловкости, а сам, шебурша сплавной веткой в начавшем затухать костре, думал о предстоящей завтра встрече с Функом.  От вопроса Генриха Саша встрепенулся и, вернувшись в слушавшую маску-Иоганна, натянул на неё застенчивую улыбку и опустил глаза в песок, надеясь, что маска хотя бы немного зардела для пущей убедительности: - Полно тебе, Генрих… - Да ты чего, дружище! - всплеснул тот руками, - неужто стесняешься? Ещё что ли нецелованный ходишь? Золотистый смех сник от жёсткого взгляда внезапно посуровевших глаз. - Прости, Иоганн, перебрал я что-то. Но ты не сердись, я же по дружбе, - Генрих хлопнул Иоганна по плечу, но уже без прежней развязности, - ведь ты всё обо мне знаешь, даже самое сокровенное, а я о тебе считай ничего. - А обо мне и нечего знать, - пожал плечами Иоганн. Под сизым грозовым небом на краю поля, у синей гущи леса желтеет крапива. Деревенский парень с воспалённо-розовыми щеками смотрит на московского гостя смущённо и голодно, с волнением отирая почти детские, но уже огрубевшие от страды руки о свои холщовые штаны. “Знаешь, как сладко девки делают”, почти шепчет он, заглядываясь на тонкое Сашино лицо. “Не знаю”, простодушно отвечает Саша, втягивая носом сладкую свежесть пашенной земли под их ногами. “Вот так”, - еле слышное, как шорох сухого колоса. Пухлые губы бесхитростно прижимаются к его сжатому рту. У паренька взлохмачены золотистые вихры, и когда Саша робко запускает в них пальцы, ему кажется, что они его обжигают подобно желтеющей рядом крапиве. - Совсем уж и нечего? Выходит, я был прав что ты не целованный, - не удержался Генрих от лукавой улыбки. Иоганн нахмурился: - Прошу тебя, давай сменим тему. Лицо Генриха внезапно переменилось, словно он вспомнил что-то важное, и на нём проявилась редкая тень сочувствия: - Если тебе вдруг кто-то того…сердце разбил, я пойму. Обещаю, никаких подколов — всё-таки ты мне друг. И спаситель, - прибавил он, вспомнив в очередной раз, как они попали в шторм. - Уверяю тебя, никаких мелодрам не было. А ты лучше расскажи мне, чем в ближайшие недели “Цундап” нагружать будешь. Чтобы не пришлось внеурочно за запчастями ездить. Едва сбежав с паровоза, на красном разливе закатного поля ищет Саша желтокрапивную макушку. Не найдя, запыхавшийся и расстроенный, но с осколком надежды в душе, идёт до деревни. За год разлуки в этой чахлой местности вырос колхоз, и новый коровник белесым бетоном режет горсть покосившихся, чернеющих изб. От стариков, сидящих на новёхоньком крыльце, Саша узнаёт — тех, что на краю деревни жили, отправили куда-то за Урал. Осколок бьется бесшумно, медленно и безвозвратно. Слово “раскулачивание” Саша видывал иногда в газетах, которые вечерами брал у отца почитать, и было в нём что-то раззудяще-сильное, почти торжественное в справедливости, которую оно сулило. Старики газетных слов не использовали, и Саша не увязал одного с другим, но щемящее чувство несправедливости мучило его ещё долго, когда он проходил мимо просторной избы, теперь приспособленной под собрания товарищеского суда и выступления кружка самодеятельности — и особенно когда он выходил в тускло-жёлтое, омертвевшее после жатвы поле. Здесь, стоя посреди жёсткой, ещё не лущеной стерни, Саша обещал себе больше никогда не поддаваться ласкам ни юношеским, ни девичьим, и непременно забыть сладкое неумение робких губ и позолоту всполошенной копны.  Генрих смотрел на друга сосредоточенно — от него не укрылась тень, на мгновение пробежавшая в глазах Иоганна. - Нет уж, дружище, гонки подождут — ещё успеется. А то, что ты вдруг такой смурной сделался, меня беспокоит. Уверен, что не хочешь ни о чём рассказать хорошему другу?  Иоганн удивился проницательности Генриха, не производившего впечатление человека, умеющего копаться в душах — даже в своей, чего уж и говорить о чужих. - Ты знаешь, мне приятнее тебя слушать. Но ради твоего любопытства — мой первый поцелуй был вполне хорош. Надеюсь, тебе хватит этой информации? - На первое время, пожалуй, хватит, - улыбнулся Генрих, - но смотри — рано или поздно будешь мне должен рассказ. - Когда-нибудь, быть может, если сделаюсь хорошим рассказчиком. Хотя бы как ты. Генрих отмахнулся, едва не пролив при этом на себя коньяк: - Да ладно тебе, какой из меня хороший рассказчик. Поболтать, конечно, люблю, а вот за качество не ручаюсь. - И всё же мне неизменно приятно тебя слушать. - За что очень тебя ценю — среди прочего. Знаешь, до тебя мне было некому так легко рассказывать подобное. Оказывается, многие начинают завидовать, если им упоминать все эти любовные истории…и сразу чувствуешь, что сболтнул лишнего. А в тебе ничего такого не видно. - А мне и нечему завидовать. Меня такие приключения не интересуют — могу только за тебя радоваться, если уж тебе такое по душе. - Удивительный ты человек, Иоганн. Как же я рад, что мы познакомились. - И я, - простодушно ответил Иоганн, опуская чистый взгляд к песку. Генрих хлопнул себя по ноге и встал, убирая флягу за пазуху: - Но ты смотри: если вдруг переменишь своё мнение, я всегда готов тебя познакомить с лучшими девушками Риги — ну или с худшими, тут уж каких предпочтёшь, - он лукаво подмигнул. - Не думаю, что это понадобится, но спасибо за предложение, - сказал Иоганн, тоже поднимаясь на ноги и затаптывая тлеющие угольки. Они возвращались в город уже привычно на одном мотоцикле; право быть у руля на этот раз отвоевал Генрих, убедив друга, что выпил всего ничего. Иоганн, прижавшись к его спине, сквозь рёв мотора слушал, как Генрих говорит о следующей гонке, когда нежданно через его глаза взглянул Саша Белов — взглянул на завитки светлых волос вдоль затылка, и что-то в душе его колыхнулось. Благородное, с платиновым отливом, золото волос Генриха было совсем не похоже соломенные вихры из прошлой жизни, но именно они так некстати всплыли в его памяти, пуская росток сквозь тщательно подогнанную броню. Иоганн стиснул зубы — проклятый Генрих с его неуместными вопросами! — и поспешно упрятал Сашу вместе с его сентиментальными глупостями подальше на задворки сознания. Генрих, вероятно, считал его девственником — в конце концов, эта черта лучше всего подходила к образу стеснительного провинциального сироты. И пожалуй, подумал Иоганн, если в расчёт невинности брать только то, что совершено по страсти или юношескому любопытству, кои действия обычно и составляют первый любовный опыт, то его действительно можно было считать девственником. Если же придерживаться механистических взглядов и верить в верховенство физиологии, однако, Иоганн мог бы по опытности вполне составить конкуренцию Генриху. Об этом позаботились его инструкторы, понимающие, какую силу имеет плоть и какие рычаги можно получить в своё владение, если научиться ей управлять. Умелый разведчик способен подчинить своим целям не только собственные желания, но и чужое вожделение, при необходимости разжигая его, делая цель слабой и податливой. Но для успеха этой затеи надо было уметь контролировать себя полностью, и Саша Белов, будучи одним из самых одарённых учеников разведшколы, проворно научился подавлять неуместное возбуждение, а затем, наоборот, разжигать его в себе по приказу. Поначалу он немного удивился количеству людей, добровольно предлагавших свои услуги в деле обучения юных разведчиков — ему довелось побывать вместе с мужчинами и женщинами самых разных возрастов, характеров и внешностей, выполняя разнообразнейшие задания, переступая через желание и скромность, через похоть и брезгливость. Но быстро смекнул, что и они играли свою роль в деле щита и меча, и что их встречи были упражнением не только для Иоганна, но и для них самих. Отчётливо он это осознал на задании, где от него требовалось возбудить, не прибегая к прямой половой стимуляции, нескольких мужчин среднего возраста, выглядевших вполне здоровыми и способными. Несмотря на старания, Белов, уже привыкший к успехам, с досадой замечал, что справляется плохо, и вскоре обнаружил, что здесь смотрят не только и не столько на его умение возбуждать, сколько на искусство его коллег этому возбудителю противостоять. Саша, молоденький и хрупкий, с непосредственным и красивым лицом и уже доказанными талантами привлечения, был для этих людей тренажёром повышенной сложности. Тогда же Саша научился и мастерски заправлять обратно в дальний угол памяти невольную сентиментальность и в какой-то момент забыл о ней и вовсе — пока Генрих не ткнул с присущей ему неосмотрительностью в этот муравейник. Интересно, подумал Иоганн, ощущая в объятиях напряжённое от быстрой езды тело друга, пожалел бы Генрих о своём любопытстве, если бы узнал это всё? …Когда Генрих высадил Иоганна у его дома, на узкой улочке было уже темно. - Когда в следующий раз увидимся? - Мне нужно будет послезавтра зайти к твоему отцу отдать кое-какую вещицу, над которой работаю. - Я послезавтра дома, так что не премини уж и меня зайти повидать. И не забудь, что за тобой рассказ — должен же я знать про первый опыт друга! - Так хочешь узнать, как я целуюсь? Генрих заливисто рассмеялся: - А что если и да? В его глазах плясали искринки беззаботного веселья, и он не сразу заметил, что шутливое выражение лица Иоганна посерьёзнело. - Нужно быть осторожней с желаниями, Генрих. Саша Белов на мгновение вырвался из своей маски, посадил смазанный и грубый поцелуй на смеющиеся губы. Иоганн почувствовал мстительное удовлетворение от этой дерзости, когда увидел, что лицо Генриха стало потерянным и сконфуженным. Его рука в мотоперчатке дернулась вверх, вероятно, в машинальном желании отвесить Иоганну пощёчину, но вместо этого безвольно опустилась обратно на руль. Несколько мгновений смотрели они друг на друга тяжело и недоумённо, и вдруг губы Генриха снова тронула улыбка: - А ты полон неожиданностей, Иоганн. Считаешь, лучше один раз показать, чем семь раз рассказать? - А ты всё заладил, расскажи да расскажи, уж и слушать стало тошно, - отвечал Вайс, и чувство удовлетворения в его душе быстро сменялось стыдом за такую глупую выходку. - Интересный у тебя способ наказать меня за излишнее любопытство, - усмехнулся Генрих, - не боишься, что понравится? - Держи карман шире, я тебе не мотоклубистка. Увидимся, - буркнул Иоганн и повернулся к дому. Прежде чем он успел отойти, однако, Генрих вдруг схватил его за руку. - Ты лучше, Иоганн. Но целоваться тебе ещё надо учиться. Он крепко пожал схваченную руку и, не переставая улыбаться, покинул несколько растерянного Иоганна, резко газанув и через считанные секунды исчезнув за поворотом. Иоганн глядел ему вслед, нахмурившись и прикусив губу. И вправду, подумал он — в разведшколе их учили всевозможным плотским премудростям, но одного среди них не было: таких простых и единовременно многогранных поцелуев в губы. Было в этом что-то настолько сокровенное, что даже самые опытные и бесстрашные инструкторы не решались на их включение в программу, в остальном тщательно исследовавшей самые дальние пути бесстыдства. Возможно, ему всё-таки придётся чему-то научиться у Генриха Шварцкопфа, решил он, закрывая за собой дверь.