Хранитель, Слышащая и хохот.

- Как же давно это было. Нет-нет-нет, Кая никогда не забудет, нет! Пусть время заставит лица красавиц покрываться отвратительными морщинами, а трупы глупых вояк разлагаться и тлеть, гадко-гадко воняя, но оно не заставит меня забыть. Кая очень хорошо помнит, все-все помнит. Красная, такая красная! Краснее, чем красный герб дурацкой Империи! Жидкая! Теплая! Кае понравилось, очень понравилось! Глупая, маленькая, наивная Кая до этого не знала, что это так здорово! Но она поняла это, поняла, ха-ха! Она смотрела, смотрела на мальчишку, а он был в красном, плавал в красном, захлебывался в красном, примерзко кашляя и хлюпая. Хлюп-хлюп! Хлюп-хлюп-хлюп! Мальчишка был еще живой, но Кая не расстраивалась, нет. Я никогда не любила эту глупую, глупую спешку. И этого глупого мальчишку тоже не любила! Викар обзывал бедную Каю, но Викара все любили, все-все, а Каю никто, никто не любил бедную Каю из-за глупого, гадкого Викара. Но теперь он был красным, потому что Кая его порезала! Ножом, ножом, замечательным острым ножичком! Снова и снова! Гадкий Викар так смешно дергался! Дергался и хрипел, и кашлял, и хлюпал! Глупая Кая не понимала, что это смешно, она не смеялась. Сейчас бы она хохотала, ох, как бы громко хохотала! Но она уже понимала, как это хорошо, как чудесно, и улыбалась, широко-широко улыбалась! А Викар смотрел на Каю, ах, как он на нее смотрел! Этот мальчишка никогда так волшебно не смотрел на бедную, скромную Каю! Ни на кого не смотрел! Такой страшный страх был в его глазах, такой ужасный ужас, ха-ха! А Кая резала-резала-резала! А он хрипел, и хлюпал, и умолял, дурачок такой, а все вокруг было красное-красное, а Викар – самый красный! А потом он замолчал. Совсем-совсем замолчал. Мне даже стало грустно, ведь нам было так весело. Бедная Кая осталась одна. Совсем одна, и ни звука вокруг. Но она быстро позабыла о своей грустной грусти, ведь с ней теперь была Тишина. Ты знаешь, что такое Тишина, начальник? Это музыка жизни. *** Безумный хохот время от времени оглашал длинные коридоры тюрьмы, заставляя стражника-новичка Гуннара непроизвольно вздрагивать. Порой он был мужским, порой – женским, а временами оба голоса сливались в один, и тот, словно самый лютый виндхельмский мороз, пробирал новобранца до самых костей. Скрипнула дверь, и в поле зрения Гуннара возник другой стражник. Он знал этого типа – тот был лет на десять старше него, широкоплечий норд с короткой рыжей бородой, хромавший на левую ногу – следствие простреленного каким-то имперцем колена. Звали его Гисли, и вернулся он с допроса. Выглядел Гисли неважно и всем своим видом выражал усталость, и Гуннар невольно заинтересовался, что могло так подействовать на бывалого воина, однако обратиться к старшему по званию не решался и, задушив свое любопытство, лишь придал себе еще более бдительный вид. Однако, к счастью для него, Гисли, тяжело опустившись на скамью и отпив меда из кружки, первым начал разговор. - Эй, малый… как там тебя? - Гуннар, сэр. - Видал новеньких, Гуннар? - Нет, сэр. - А зря. Таких не каждый день вылавливают. Это тебе не воришки какие-нибудь и даже не шпионы, - Гисли усмехнулся и замолчал, выжидая, пока любопытство парнишки накалится до предела. - А кто же это, сэр? – не выдержав, осмелился наконец спросить Гуннар. - Двое ассасинов из Темного Братства. Да еще каких. Совершенно сумасшедшие сукины дети, чтоб их… - стражник вздохнул. – Гордиться надо, что поймали, да только, чувствую, как бы чего дурного из этого всего не вышло. Так что ты стереги их как следует. К этим психам особый подход нужен. Они, черт возьми, жуть какие непредсказуемые. Мда… - Гисли задумался, уставившись в свою кружку. - Это вы… с ними сейчас разговаривали? - С одной из них. Девчонкой. Решил узнать, какие еще преступления лежат на ее совести, и спросил про ее первое убийство. Жуть просто какая-то… А парень и того хуже, - вздохнув, норд встал со скамьи, - ладно, меня жена уже, наверное, заждалась. Ты это… удачи тебе, короче, с этими психами, - сказал он и, прихрамывая, покинул пост. Гуннар пробормотал какое-то прощание и, вслушиваясь в затихающий лязг меча начальника о его броню, подумал, что ночь будет очень, очень длинной. *** Гуннар был славным малым. Родился и вырос он в Айварстеде, деревушке, что стоит у подножия Глотки Мира, самой высокой горы в Тамриэле, известной тем, что на ней жили, да и живут, таинственные Седобородые. Должно быть, именно это необычное соседство воспитало в юноше любопытство, которое не давало покоя ему с ранних лет. Рассказывать о том, на какие поступки оно толкало Гуннара, можно бесконечно, поэтому стоит отметить лишь, что при этом он оставался верен своим моральным принципам, а они у него были весьма возвышенными. Тем не менее, однажды судьба привела Гуннара к воротам Виндхельма, предварительно поселив в нем немалую долю патриотизма и жажду показать себя на поле битвы. К сожалению для нашего героя, война закончилась победой Братьев Бури еще раньше, чем он успел выступить в свой первый бой, и начальство перевело его в стражники, да не куда-нибудь, а в тюрьму. Однако оптимистичный юноша не расстраивался и доблестно старался исполнять свой служебный долг, за что его следовало бы уважать, ведь обычно стражники, как известно, больше любят жаловаться на жизнь, чем заниматься делом. И все же даже в таком большом и холодном городе, в корне отличавшемся от родного Гуннару Айварстеда, его не покидало упомянутое ранее любопытство. И двое безумных ассасинов, несомненно, не могли остаться без его внимания. Оглянувшись на мирно посапывающих чуть поодаль, у выхода, стражников, и прикинув в уме, сколько времени осталось до смены караула, Гуннар наконец решился, прошмыгнул за ведущую к камерам дверь и как можно тише двинулся по коридору. Почти все заключенные уже спали, представляя собой весьма убогое и скучное зрелище – жалкие, грязные, облаченные в лохмотья, даже бодрствующими они едва ли удостоились бы интереса юного стражника. Все они в большинстве своем были обычными воришками, не связанными даже с Гильдией воров (ведь тех так просто в тюрьму не запечешь), или же пьяницами, которым дали срок за какую-нибудь драку в таверне. Так что Гуннар тихонько прошел мимо них дальше, а затем завернул за поворот – кажется, туда должны были поместить новеньких. Факел на стене почему-то не горел, и едва юноша двинулся к нему, чтобы это исправить, как вдруг замер от неожиданности, услышав неподалеку глумливое хихиканье. - Смешной стражник пришел навестить бедного Цицерона? – послышался следом неестественно высокий мужской голос. – О, как это любезно, милейший стражник! Гуннар осветил своим факелом то место, откуда исходил звук. Из-за решетки на него взирал крепкого телосложения имперец с длинными рыжими волосами, широко и невинно улыбаясь. Одет он был, как и все в этой тюрьме, в какие-то лохмотья. - Цицерон? Так тебя зовут? – едва слышно спросил Гуннар. - Да, да, о, да! У Цицерона чудесное имя, да, стражник? Тебе нравится имя Цицерона? Юноша замешкался от такой реакции заключенного. - Эм... да, конечно. - Ах, какая радость! Ты так порадовал бедного Цицерона! Если ты еще раз порадуешь Цицерона, он подумает, и, может, не станет сворачивать твою чудесную шейку! Гуннар побледнел. Такого поведения он вряд ли ожидал и, наверное, если бы имперец бросился на решетку, сыпля угрозами, ему сейчас было бы гораздо менее жутко. - Почему ты замолчал, милейший стражник? Бедному Цицерону одиноко и скучно, великая Слышащая уснула и не может веселиться с ним. А ты можешь! Говори с Цицероном! - Ты сказал… Слышащая? – сглотнув, наконец спросил Гуннар. – Это еще что значит? - О-о, Кая – великая и могучая Слышащая, да! Она слышит Мать! Бедный Цицерон хотел бы слышать Мать, но он всего лишь скромный Хранитель. Мать говорит только с Каей, да! Но Цицерон знает, что Мать любит его не меньше! Ведь Мать подарила Слышащей тот же хохот, что она подарила Цицерону, о да! Слышащей было тяжело, так же, как и Цицерону когда-то было, в Чейдинхоле, но милая Мать спасла ее, да, да! Теперь Кая – это хохот, Цицерон – это хохот, хохот, хохот! Ха-ха-ха-ха! Имперец разразился громким, высоким, истеричным смехом, однако Гуннар даже не вспомнил о том, что это может разбудить стражника у входа, пытаясь вникнуть в ту околесицу, что нес этот человек. Он мало знал о Темном Братстве, так что это было для него немного сложно. И все же интерес его только разрастался. - О какой Матери ты говоришь? О вашей? Слышащая что, твоя сестра? - О да! Слышащая – Темная сестренка Цицерона! У Цицерона была большая семья, но потом он остался один. А потом он пришел в семью Каи, но шлюха Астрид и ее вонючая псина не уважали Мать, не уважали Слышащую! И Цицерон хотел порезать ее, порезать на кусочки, но не смог и сбежал. А псина его догнала, поцарапала, порезала, больно-больно! Тогда милосердная Слышащая пришла и помогла бедному Цицерону, добрая, милая Слышащая! Но ей нужно было вернуться к семье. А потом шлюха Астрид предала семью, и их пришли резать-резать-резать! Цицерон был далеко, Цицерон боялся за Слышащую и за Мать, но они спаслись! Спаслись и пришли к Цицерону! И стали создавать новую семью! Ха-ха! – тут имперец погрустнел, однако Гуннар отметил, что даже грусть на его лице выглядела так, словно он гримасничал. – Но бедная Слышащая была грустной, такой грустной. И Цицерон был с ней, Цицерон хохотал, все время хохотал, потому что Слышащая хохотать не умела. Она не умела ни хохотать, ни улыбаться. Но скромный Цицерон пытался помочь ей своим хохотом! Слышащая любила Цицерона за это и всегда брала его с собой! Кормила сладкими рулетами! Добрая, милая Слышащая заботилась о Цицероне, но она всегда была такой грустной, а бедный Цицерон не мог это исправить своим хохотом. Тогда умный Цицерон попросил Матушку помочь своей бедной Слышащей, и со временем Слышащая стала веселиться! Веселиться вместе с Цицероном! Мы резали-резали-резали вместе и хохотали-хохотали-хохотали! Тогда я понял, что милосердная Мать подарила Слышащей хохот! И скоро, очень скоро Слышащая, как и Цицерон, стала воплощением хохота! Ах, стражник, какое счастье это было для бедного Цицерона! Гуннар не знал, что сказать. Видимо, безумец только что поведал ему историю о том, как другая заключенная сошла с ума, однако относился он к этому совсем не так, как сам стражник – принимал это за дар какой-то Матери. - Стражник, хочешь расскажу тебе страшно секретный секрет? Обещай только, что никому не расскажешь! - Ну… хорошо. - Обещай! Нет, поклянись! Поклянись! – резкий голос имперца резал слух Гуннара. - Ладно, ладно… клянусь. Рыжий наклонился к самой решетке и жестом поманил стражника. Тот осторожно приблизился. - Цицерон любит Слышащую, - громким шепотом сообщил псих, - и Слышащая, кажется, любила Цицерона. Но раньше! До хохота! Цицерона любила грустная Слышащая, а не Слышащая-хохот! Бедный Цицерон смирился, ведь это дар Матушки, но он так хочет, чтобы Слышащая снова поцеловала Цицерона, снова его обняла и приласкала… Ты же никому не расскажешь, стражник? - Нет-нет… не расскажу, конечно. - Правильно, милейший стражник, - жутко улыбнулся заключенный. Быстрое движение рук через решетку, хруст костей – и Гуннар падает на пол с неестественно повернутой головой. - Никто не должен знать секретный секрет Цицерона! И ты его никому не расскажешь, хитрый стражник, как и поклялся, да! Ха-ха-ха! Смех не стихал в коридорах тюрьмы до самого утра.