Хранитель, Слышащая и хохот.

Гисли, мысленно проклиная весь белый свет, мчался в сторону тюрьмы Виндхельма, на ходу застегивая ремешки кирасы. Только что к начальнику в дом ворвался один из стражников, с порога выпалив, что ему срочно надо явиться туда – у них возникли проблемы с новыми заключенными. А за них, как назло, отвечал именно Гисли. И вот он, вырванный прямо из теплой постели едва занялась заря, мчится на работу, не успев даже отведать той чудесной домашней еды, что готовила ему жена. За такое он порой и проклинал свою должность. И все же это было ожидаемо. Гисли знал, что рано или поздно что-то пойдет не так. Эти двое не были людьми, нет, это были бешеные звери, по кровожадности с которыми не мог сравниться никто. Таких зверей долго в клетке не удержишь. Гисли лично видел, как за какие-то секунды каждый из них прирезал троих стражников – экипированных воинов, многие из которых прошли гражданскую войну. Да что там, он сам знал каждого из этих парней, знал их семьи. Славные были ребята, но эти чертовы убийцы лишили их жизни и глазом не моргнув. Их не заботило, что те могли прожить счастливую жизнь. Они даже не задумывались, сколько человек будут их оплакивать. Гисли твердо понял одно: у таких, как они, нет сердца. Таких надо убивать, как собак, безо всякой пощады. Именно это он хотел сегодня заявить сегодня же в Королевском дворце, получить все необходимые подписи и избавить Нирн от этих двух выродков. Видимо, стоило сделать это раньше. - Наконец-то вы пришли, - выпалил стражник, встретивший его на входе, - там черт знает что творится. Они убили Гуннара и всех заключенных. Мы заперли их с трупами, ждем ваших распоряжений. - Соберите как можно больше стражи. Если не будет получаться загнать их в свои камеры – убейте нахрен. - Есть, сэр! Приказ выполнен. Дюжина солдат отправляется к ассасинам – больше в тесное помещение просто не влезет. Гисли ждет у выхода, вслушиваясь в лязг мечей, безумный хохот и выкрики стражи, что-то вроде «Сдавайтесь!» Он сомневается, что его люди справятся, но иных вариантов у него нет. В конце концов все утихает, открывается дверь, и один из стражников выходит к нему. - В-все сделано, сэр, - говорит он. Его голос дрожит. Глаза полны влаги. Гисли не дурак, и понимает, что он врет, что к его спине сейчас приставлен клинок. И он прав – мгновенье спустя длинное лезвие проходит сквозь этого салагу, выходя из груди, и тот не успевает даже вскрикнуть от боли, лишь широко распахнуть глаза, все еще смотрящие на Гисли. Худая женская нога в тюремных обмотках показывается из-за двери и легким толчком заставляет уже мертвое тело упасть прямо к ногам начальника, ее обладательница даже не удосуживается достать из него меч. - Этот дурацкий стражник совсем-совсем не умеет врать, - натянуто-расстроено заявляет тонкий женский голос. Гисли уже слышал этот голос вчера – от сказанных им слов у него все еще бегали мурашки по коже. Из-за двери показывается та, кому он принадлежит. Гисли отлично запомнил этот хаотичный блеск ее серых глаз и дергающуюся улыбку, ее манеру лениво крутить в руке кинжал. Именно так она выглядела, когда убивала его людей на ферме. Следом за ней выходит ее напарник. Он на добрых полторы головы выше нее и раза в два шире, да только безумие у них одно на двоих. Он имперец, она бретонка. И Гисли в который раз убеждается, что норды – единственная благородная человеческая раса на этих землях. Впрочем, его мысли сейчас не об этом. А о том, что он того гляди умрет. Гисли обнажает меч. У него нет шансов, но без боя он сдаваться не намерен. Опытный воин, он чувствует, что бретонка готовится атаковать, принимает защитную позицию… как вдруг из задней двери в помещение врываются еще стражников семь, и с ревом бросаются на ассасинов, оттесняя начальника к стене. Словно во сне он наблюдает, как девушка орудует кинжалами. Вот они пронзают Оттара, его давнего приятеля, какого-то светловолосого новобранца, даже старину Хринга, с которым он часто пропускал по кружке-другой эля в «Очаге и свече», и наконец последнего из стражников, чье лицо спрятано за шлемом, а затем… рыжего имперца. Бретонка замирает. В немом шоке смотрит на свою руку, что сжимает кинжал. Она слишком увлеклась убийством, превратилась в смертоносный вихрь и, забыв обо всем, вонзила его прямо в живот своего напарника по самую рукоять. - Слышащая? – вопросительно хрипит имперец. Он смотрит на нее. В его янтарных глазах сложно прочитать какую-то одну эмоцию, их слишком много. Но даже грубый, побитый тяжелыми временами Гисли может различить одну из них: удивление. Еще бы, быть прибитым своей же. Он не может удержаться от молчаливого злорадства. Но… это еще что? В его взгляде нет ни обвинения, ни ненависти… только принятие и грустная покорность. А еще… Черт возьми, этот безумец смотрел на нее с такой поразительной безграничной нежностью, что Гисли был готов поклясться – он столь безоговорочно принимает свершенное ею потому, что по уши в нее влюблен. И хоть стражнику кажется немыслимым, что подобные твари способны на такие чувства, в его сердце промелькивает слабое подобие жалости к нему. И к ней, в замешательстве смотрящей в те же глаза цвета янтаря. Но оно тут же исчезает. Потому что мгновенье спустя тюрьму оглашает громкий хохот бретонки. Она резко вынимает кинжал из тела имперца, и он падает на пол. Делает последние судорожные глотки воздуха и замирает. А она все смеется и смеется. - Ах, мой бедный Цицерон. Какой же ты сейчас красивый! – радостно восклицает бретонка. Она проводит по окровавленному лезвию пальцем, рисует им длинную вертикальную черту на своем лице от середины лба вниз по носу, останавливает его на губах и облизывает. - Видишь, начальник? – с восторгом в голосе обращается она к Гисли. – Красная! Стражник чувствует, как его переполняет отвращение к этому омерзительному существу, потерявшему всякое сходство с человеком. Сумасшедшая лишь внимательно смотрит на него, а потом вновь начинает хохотать, откинув голову назад. Она, видимо, не считает его источником опасности, настолько потерянным он выглядит после произошедшего. А зря. Потому что ее смех обрывается, едва ее грудь пронзает острая сталь. Она замирает с широко распахнутыми глазами и открытым ртом, словно завороженная смотрит на меч, который уже покидает ее тело, и падает на колени. Все так же наблюдает, как крупные капли ее собственной крови смешиваются с тюремной грязью на каменном полу. - Здравствуй, Отец, - шепчет она, в последний раз слабо улыбается и падает замертво.