Frühling in unseren Herzen

.

...бывают моменты, когда все люди должны быть близки друг другу... Э. М. Ремарк «Жизнь взаймы».

Гремящая по ржавым рельсам электричка, пыльные сиденья, зачитанная до дыр книга и тошнотворно-романтичный апрель, привычно одурманивающий дрожащими солнечными лучами и горячим воздухом, пропитанным ароматами первых цветов. В транспорте душно даже в лёгкой кофте, оживающие птицы прячутся в ветвях деревьев и дерут глотки так, что их пение журчащими волнами затекает в открытое окно и капелью рассыпается по вагону, а пассажиры прямо-таки светятся, переговариваясь между собой и разглядывая расцветающую природу сквозь мутное стекло. Нет, наверное, ничего прекраснее мира, оживающего после долгой стужи и темноты. С наступлением душистого апреля планета распахивает наконец свои огромные глаза; искрящаяся радужка растекается в реки и озёра, с которых сошёл лёд, а длинные ресницы покрывают землю мягкой, свежей травой. Её равнодушное выражение лица сменяется тёплой улыбкой, а вышедшее из-за зимней мглы солнце улыбается в ответ и согревает этот маленький мирок своими ласковыми объятиями. Прекраснее весны могут быть лишь люди, встречающие эту весну. Убирая в шкафы тёплые пуховики, они вместе с тяжёлой одеждой словно сбрасывают килограммы накопившейся за зиму апатии. По весне их чувства становятся ещё ярче, ещё трепетнее; одни задыхаются в беспричинных слезах, другие же улыбаются так, что болят щеки, одни таят в душе горькие обиды, другие – с облегчением их отпускают. Чувства сменяют друг друга ежесекундно, они кипят внутри и готовятся вот-вот выплеснуться наружу, захватывают в плен разум и контролируют даже самые привычные, рутинные действия, создавая палитру совсем новых красок. Чувства отличают людей от всего материального, что на протяжении долгих веков создавалось их руками. Жаль, что эти неразумные существа пытаются уподобиться неодушевлённым предметам и оковать цепями свои глубокие души, наполнить их сводками правил и подчинить механическому голосу разума. Жаль, что они уже не умеют видеть чудесное в том, что окружает их постоянно, и ищут свои радости в недосягаемых мечтах. Жаль, что всей их жизнью управляет располагающийся в черепной коробке орган, а не бездонное, пульсирующее сердце, готовое полюбить весь этот мир, каким бы несовершенным он ни был. Люди, не потерявшие ещё способности жить своими чувствами, – вот счастливейшие создания во всей вселенной. Тонкая книжка тихонько шелестит страницами на коленях своей хозяйки, словно пытаясь напомнить девушке, что она, вообще-то, собиралась почитать. Но та уже не слышит шелеста и не ощущает мягкой обложки в своих руках. Любимая музыка по узелкам тонких проводков сбегает из старого телефона, растекается в голове и заполняет всё тело, напрочь блокируя звуки внешнего мира. Внимательный взгляд тёплых, светло-карих глаз устремлён на стекло, ловя пробегающие в нём картинки. Электричка ещё не добралась до деловитого мегаполиса; мчится через загородные луга, по массивным мостам пересекает серебристые озёра, огибает зазеленевшие леса и собирает на себе ароматы весны и улыбки белых маргариток. Время близится к вечеру. Солнце неспешно закатывается за горизонт, разливая в небе свои золотистые краски. После полугодового созерцания угрюмых туч и серых городских пейзажей оторвать взгляд от этого маленького чуда природы практически невозможно. А ещё, невыносимо хочется задержаться в этом моменте; не уезжать ни в какой город, а продолжать впитывать в себя ласковый жар апрельского солнца. Электричка с визгом и грохотом останавливается на очередной остановке, вырывая из размышлений. Зазевавшиеся пассажиры вскакивают со своих мест и бросаются на выход, а другие так же спешно заходят в вагон, торопясь занять сиденья почище. Лиза с самого начала пути сидит одна и, честно говоря, совершенно не хочет, чтобы к ней кто-то подсаживался, поэтому заведомо разворачивается и одаривает партию вошедших путешественников недружелюбным взглядом. На счастье, все они едут не по одиночке, так что отправляются искать себе ряд с бóльшим количеством свободных мест. Девушка уже облегчённо вздыхает и настраивается и дальше наслаждаться своим уединением, но, как выясняется секундой позже, обрадовалась она рано. Двери электрички со скрежетом захлопываются, а в вагон только сейчас заходит ещё одна пассажирка, оставшаяся позади остальной толпы. Она-то и приземляется на сиденье напротив Лизы. Та недовольно хмурится и немедленно раскрывает книгу на заложенной странице, утыкаясь в текст. Молниеносно взглянуть на свою попутчицу, однако, успевает; конечно же, из чистого человеческого любопытства. На противоположном сиденье сидит самая обыкновенная девочка, примерно Лизина ровесница или чуть младше. Её мягкие, белоснежные волосы вспушились от весеннего ветерка, а тёмные глаза блестят в лучах закатного солнца; она одета в тонкое бежевое пальто, светлые джинсы, аккуратную рубашку, пальцы её украшают серебряные кольца, а из сумки виднеется корешок книги. От этой загадочной путешественницы так и веет нежностью, женственностью и какими-то лёгкими, приятными духами. Лиза в своей толстовке и со старым рюкзаком наперевес чувствует себя рядом с этой леди неловко и решает не шевелиться вовсе. Девочка некоторое время задумчиво глядит в окно, а, когда электричка наконец начинает набирать скорость, достаёт из сумки книгу. Лиза украдкой бросает взгляд на виднеющееся имя автора, и сердце её трепетно вздрагивает: Ремарк. Один из её любимых писателей, произведения которого покоряли с первой секунды, но оставались таинственно-непонятными и оттого нравились ещё больше. На её коленях сейчас тоже лежит книга Ремарка. Недолгая и чувственная «Жизнь взаймы». Лиза начала читать её буквально пару дней назад, а потому ещё не успела окунуться в этот красивый и загадочный мир с головой. Пропитанная размышлениями о смысле жизни история продвигается непросто: Лиза вчитывается в каждую строчку, подчёркивает для себя красивые цитаты и честно пытается обдумывать прочитанное. Но сейчас буквы вдруг начинают расплываться перед глазами, девушка перечитывает один и тот же отрывок по несколько раз, но её мозг упрямо отказывается воспринимать творчество гениального немецкого писателя. Порешив наконец, что она просто перенасытилась его богатой философией, Лиза закрывает книгу и снова смотрит в окно. Электричка вновь врывается в безупречный пейзаж открытого поля. Закат отсюда ещё более чарующий. Небо вспыхивает сиреневыми, алыми и розовыми отблесками, провожая тёплый апрельский день. Лиза, невольно залюбовавшись, даже чуть улыбается, забыв, что она уже не одна. – Когда читаешь Ремарка, жизнь как-то по-другому ощущается, правда? – вдруг слышится тихий голос с сиденья напротив. Лиза от неожиданности вздрагивает всем телом и на автомате вырывает из ушей наушники, поворачивая голову. – Что? – на всякий случай переспрашивает она, растерянно хлопая глазами. Сидящая напротив девочка снисходительно улыбается уголками губ. Она даже не смотрит на ту, к кому ни с того ни с сего решила обратиться. Взгляд её направлен на уходящее солнце. – От его историй что-то в голове щёлкает, – задумчиво продолжает незнакомка, на Лизу не глядя и будто разговаривая сама с собой. – Начинаешь понимать, насколько ценна эта жизнь. – Наверное... – растерянно бормочет Лиза, присматриваясь к девочке. Она вдруг думает, что пассажирка ведь может говорить по телефону – наушник-то за волосами не видно. Если это так, то попадание в книгу рекордов Гиннесса за самое большое количество неловких ситуаций Лизе обеспечено. Девочка словно слышит её мысли и невзначай заправляет мягкие прядки за ухо. Никакого наушника там, к счастью, не оказывается. И всё же Лиза решает не продолжать диалог и отворачивается. Некоторое время ничто не прерывает ритмичный стук колёс по старым рельсам. А последний луч солнца потихоньку тускнеет, затухает и скрывается за далёкими макушками деревьев. Остаётся лишь прозрачное небо да вечерняя прохлада. – Я думала, ты разговорчивее, – доносится очередной оклик с сиденья напротив. Лиза вновь вздрагивает и потерянно моргает, осторожно переводя взор на собеседницу. А та наконец отрывает взгляд от проносящихся мимо пейзажей и переключается на Лизу. Глаза у неё тёмные-тëмные, большие, глубокие и очень умные, с длинными ресницами и аккуратно выведенными стрелками. – Почему?.. – севшим от волнения голосом уточняет Лиза. – Мы похожи на героев, о которых читаем. А Лилиан много болтала, – девочка с улыбкой указывает своими умными глазами на книгу, лежащую на коленях Лизы. – Я и Достоевского читала. И ничего, вроде никого убивать пока не собираюсь, – отвечает Лиза самое остроумное, что приходит ей в голову. Девочка улыбается так тепло, кажется, едва сдерживаясь от смеха, что у Лизы спина немедленно покрывается смущёнными мурашками. – Достоевский не подходит для чтения в электричке. Тем более весной. Тем более на закате, – отзывается она, вновь переводя взгляд на пейзаж за стеклом. – В такую дорогу мы берём почитать что-то особенное, правда? – Наверное... – снова мямлит Лиза и осознаёт, что понятия не имеет, как этот диалог странный продолжить, чтобы не показаться идиоткой, которая не в состоянии с людьми адекватно коммуницировать. А девочка чувствует её неловкость и замолкает наконец, вновь опуская глаза в книгу. Они выходят на одной остановке. Собственно, как и большинство других пассажиров, ведь именно здесь находится станция метро, от которой все возвращающиеся в город разъезжаются по домам. Лиза вскакивает с места ещё до остановки электрички, чтобы протиснуться поближе к двери, но в тамбур, ожидаемо, к этому времени уже набилось человек пятнадцать, так что девушка оказывается зажата в конце толпы. А несколько секунд спустя к толкучке присоединяется и её загадочная спутница. Она лезет в карман за телефоном, но вместе с ним случайно вытаскивает социальную карту, которая с тихим стуком падает на пол. Лиза бросает на вылетевшую вещицу быстрый взгляд и успевает зацепиться лишь за крупную надпись: «Школа №1269». Имя и фамилию она с такого расстояния рассмотреть уже не может, да и девочка торопливо подбирает карту и прячет обратно в карман. Когда электричка останавливается, две любительницы Ремарка теряют друг друга в толпе.

Немногое на свете долго бывает важным. Э. М. Ремарк «Триумфальная арка».

С того неловкого недодиалога в электричке проходит три самых обыкновенных будних дня, и Лиза почти уже забывает о своём провале, потонув в школьных хлопотах, подготовке к экзаменам и попытках понять посылы любимого писателя. Только вот четыре назойливые цифры всё никак не желают выходить из головы. Школа №1269. У Лизы на числа плохая память, как, в принципе, и на всё остальное, имеющее даже косвенное отношение к точным наукам. Но номер этого учебного заведения она забыть почему-то не может, хотя впервые старается сделать это нарочно. Среда для Лизы – самый мерзопакостный день недели: в расписании кривляются две геометрии, химия с биологией и ещё несколько предметов, сбегать с которых девушке не позволяет лишь хорошее воспитание и мотивация поднять свои средние баллы хотя бы на одну сотую процента. Единственное, что поднимает ей настроение и по средам, и в любой другой день, так это возможность несколько часов посидеть дома в тишине и уединении. Покончив с домашним заданием, Лиза со вздохом выглядывает в окно. Растущие во дворе деревья как-то неожиданно взорвались густой зеленью, а воздух стал совсем тёплым. Девушка совершает несколько оборотов на крутящемся стуле, глядя в потолок и думая, чем бы ещё заняться. Сознание как по команде заполняют уже привычные четыре цифры. Они врываются в голову Лизы каждый раз, как только она перестаёт думать об учёбе. И соблазн набрать это число в строке поиска сообществ ВКонтакте возрастает соответственно. Лиза запрокидывает голову и заинтересованно рассматривает свою комнату вверх тормашками. А стул, словно будучи в сговоре с её любопытством, плавно разворачивается и останавливается только тогда, когда перед глазами девушки оказывается включённый ноутбук, на котором так некстати открыта её страничка. Лиза снова вздыхает и несколько секунд пялится на экран, не переворачиваясь: молчаливо надеется, что кровь сейчас прильëт к голове, и неожиданная потеря сознания станет для неё отличным поводом не вспоминать об этой проклятой школе хотя бы пару часов. В висках неприятно давит, но сознание остаётся чистым. Только вот стул начинает угрожающе скрипеть и крениться, вынуждая Лизу всё же занять нормальное положение. Яркое оформление странички режет глаза, а курсор в строке поиска мигает так настойчиво, что Лиза всё же не выдерживает и парой быстрых движений набивает: «Школа №1269». Впервые девушка безумно хочет увидеть фразу «По вашему запросу ничего не найдено», но вместо неё выскакивает мерзкое «Подслушано в 1269» с каким-то дурацким оленем на аватарке. В сообществе порядка двухсот участников – совсем немного для петербуржской школы. Лиза отдëргивает руку от мышки, которой уже почти кликнула на название группы, снова вертится на стуле и думает, что она занимается какой-то ерундой. С чего ей вдруг вообще приспичило искать эту чудачку, пристающую к незнакомцам в электричках? А если уж на то пошло, то какова вероятность, что она подписана на школьный паблик? Таких «загадочных», по Лизиным стереотипам, общественная жизнь не сильно беспокоит. И всё же любопытство вновь давит голос разума, и Лиза решается зайти на страницу сообщества. Она без особого интереса пролистывает пару записей и думает, что все бюджетные школы одинаковые; по крайней мере, их подслушки. Учителя выкладывают новости о никому не нужных концертах и прочих мероприятиях, а ученики закидывают в анонимку посты, в которых высмеивают своих педагогов и друг друга. Не найдя в последних записях ничего интересного, Лиза всё же решается зайти в список участников. Она начинает неспешно пролистывать имена школьников, присматривается к аватаркам и заходит на странички девочек, отдалённо напоминающих загадочную путешественницу. В глубине души Лиза даже радуется, что ей не везёт, и, дойдя почти до конца списка, хочет уже закрыть сообщество и удалить его из истории поиска и своей памяти. Но в последний момент глаз её цепляется за очередную ученицу школы №1269. Лиза узнаёт её моментально. На аватарке виднеется светлое каре, тонкое бежевое пальто и улыбка, от которой по коже вновь рассыпаются мурашки. Записана она кратко и в своём романтично-таинственном стиле: «Michelle». – Мишель, значит... – бормочет Лиза и, уже не думая ни секунды, переходит на её страницу. Оформлен аккаунт сдержанно: в описании красуется одинокий смайлик, никаких меток не оставлено, фотография только одна. Лиза открывает её и убеждается, что не ошиблась. Снимок девочка сделала своей рукой на фоне Невы и старинных петербургских домов. Её глаза отражают солнце и отливают янтарём, а улыбка настолько тёплая и солнечная, что невозможно не улыбнуться в ответ. Лиза пялится на фото, наверное, с минуту, потом снова крутится на стуле, запрокинув голову и продолжая надеяться на потерю сознания. – Ну да, молодец, – заводит она разговор сама с собой. – Что с того, что я её нашла? Не стану же я ей писать... Наверное... Лиза вновь поворачивается к ноутбуку и сверлит глазами улыбающуюся на фото незнакомку. – С другой стороны... – продолжает девушка бормотать себе под нос. – Она же сама со мной заговорила. Возможно, хотела познакомиться. Люди часто знакомятся по общим интересам, что в этом такого? А читающие подростки – это уже вымирающий вид. Им тем более надо прибиваться друг к другу. Лиза продолжает вертеться на стуле, порой бросает взгляд на экран ноутбука и думает, думает, думает... Думает, что, ещё минута, и она сдастся своему любопытству окончательно. Девушка как-то не улавливает тот момент, когда стул вновь тормозит, а её рука наводит курсор на команду «Сообщение». Видимо, кровь всё же ударила ей в голову и на какое-то время остановила работу мозга. Лиза приходит в себя, только когда её пальцы вбивают в строку идиотское «Привет, в воскресенье ты...». Она отдëргивает руки от клавиатуры и снова задумывается, сводя брови на переносице. – Если уж решилась писать, то надо хотя бы это сделать без позора, – бормочет девушка. – В переписке у меня ещё есть шанс сойти за нормального человека. Лиза сочиняет послание Мишель, наверное, минут десять. Несколько раз вбивает текст, затем стирает, сверлит взглядом унылое «был(а) в 13:49», и всё повторяется снова. Лишь спустя некоторое время у неё выходит более-менее адекватное сообщение. Остаётся самое сложное – отправить его. – Чем я занимаюсь... – ворчит Лиза едва слышно. Потом вздыхает и резюмирует: – Ладно. Мне терять нечего. И жмёт на кнопку отправки. Лиза Андрющенко После книг Ремарка всё действительно ощущается по-другому – И на это я потратила тридцать минут своей жизни, – фыркает Лиза и с чистой совестью захлопывает ноутбук. Часов в одиннадцать Лиза почти уже вырубается, лёжа поверх покрывала с книгой на животе. Из дрёмы её неожиданно вырывает оглушительное уведомление. Девушка подскакивает и по классике врезается головой в книжную полку, висящую прямо над её спальным местом. Чертыхаясь и потирая ушибленную макушку, Лиза тянется к телефону. Потрескавшийся экран сразу же загорается, разрезает ночной сумрак и неприятно бьёт в глаза. Лиза жмурится и машинально понижает яркость. А потом наконец читает пришедшее сообщение. Michelle Многим из нас тяжело поддерживать живой диалог, а в соцсетях все мы становимся храбрецами. Человечество обречено Лиза вспыхивает от смущения и привычно хмурится, обдумывая свой следующий шаг: прикинуться спящей и отложить разговор на завтра или впервые в жизни забить на свою стеснительность и попробовать выйти на связь с внешним миром. В следующую секунду Лиза понимает, что её сонливость как рукой сняло. Она откладывает книгу и устраивается на кровати поудобнее, сдаваясь – который раз за сегодня! – желанию узнать эту загадочную леди поближе и открывая чат. Девушка изо всех сил старается не воспринимать сообщение Мишель как упрёк своей персоне и некоторое время размышляет над ответом. Лиза Андрющенко Если бы Ремарк жил в двадцать первом веке, он бы наверняка посвятил этой проблеме пару-тройку книг Одна серая галочка в ту же секунду сменяется двумя голубыми. Лиза вдруг думает, что школьница на том конце провода так же сидит у себя в комнате и не сворачивает беседу, ожидая сообщений от странной незнакомки из электрички. Michelle Если бы Ремарк жил в двадцать первом веке, он бы вряд ли написал хоть одну стоящую книгу. Время великих прошло Лиза усмехается. Честно, от этой девочки с незаконно тёплой улыбкой она ожидала не таких пессимистичных взглядов на жизнь. Снова немного подумав, Лиза уже без особого волнения набирает очередное послание: Лиза Андрющенко Значит, нам повезло А затем зависает на несколько мгновений и добавляет: Лиза Андрющенко Чего не спишь? Michelle Ночь слишком таинственна и прекрасна, чтобы тратить её на сон Лиза Андрющенко Согласна. Поспать можно на уроках Этот странный диалог надолго не затягивается, ведь спустя ещё несколько философских высказываний от Мишель Лиза вдруг делает то, чего от себя никак ожидать не могла. И в этот раз она даже не успевает ничего обдумать. Ушибленный об полку мозг не угоняется за движениями рук, которые нагло набирают сообщение. Лиза Андрющенко Встретимся как-нибудь?

Принципы нужно иногда нарушать, иначе от них никакой радости. Э. М. Ремарк «Три товарища»

Лиза сидит на лавочке перед искрящимся фонтаном Александровского сада. Мощные струи воды вырываются из отполированных кранов, сталкиваются, шумят и переливаются всеми цветами радуги, отражая в себе апрельское солнце. За фонтаном сверкает золотой купол Исаакиевского собора, всё кругом зеленеет, цветёт и улыбается. Улыбаются неразумные дошколята и мудрые старички, беспечные подростки и вечно серьёзные взрослые, вдруг возвратившиеся в детство. Улыбаются отблески тёплого солнца и игривая вода в фонтане. Улыбается весь мир. Лиза нервничает, ведь она уже успела сто раз пожалеть о своём опрометчивом предложении, но интерес привычно давит страх. Девушка вертит головой, сминает в ладони ткань лёгкой кофты, посматривает порой на часы, а нога её невольно дёргается. Внутри что-то с треском ломается и падает куда-то вниз, когда Лиза замечает в толпе отдыхающих знакомую светлую макушку. Желание вскочить со скамейки и трусливо сбежать яркой вспышкой возникает в голове, но девушка игнорирует его и хватает свой телефон, делая вид, будто она заинтересованно просматривает ленту. Мишель появляется рядом как-то неожиданно. Встаёт перед Лизой и улыбается до ушей. Лиза отрывает глаза от телефона и поднимает голову. Пытается улыбнуться в ответ, да только чувствует, как у неё стремительно щеки розовеют. Мишель одета так, как и подобает одеваться жительнице культурной столицы. На ней бежевая рубашка, клетчатая юбка чуть выше колен и знакомое уже лёгкое пальто; на плече болтается небольшая светлая сумка, вокруг витает аромат нежных духов, и только по-хулигански растрёпанные волосы придают девушке хоть что-то, отдалённо напоминающее облик нормального подростка. – Привет, – выдыхает Лиза так, будто готовилась сказать это долгие годы. – Привет, – девочка присаживается рядом и с интересом рассматривает собеседницу. – Мишель, да? – на всякий случай уточняет Лиза, краснея и ругая себя за это. Мишель кивает в знак согласия. – А ты? – спрашивает она вкрадчиво. – Что? – теряется Лиза. – Тебя зовут? – Мишель улыбается ещё шире и указывает на Лизу пальцем. – Меня? – продолжает тормозить девушка. – Да, – Мишель, кажется, с трудом сдерживается от смеха. – Лиза... – наконец соображает она. А потом бормочет смущённо: – В ВК же написано... – Люди порой шифруются под другими именами, – Мишель пожимает плечами. – К тому же, живое знакомство намного приятнее, чем просто посмотреть на имя в ВК. – Есть такое, – Лиза растерянно улыбается. – Ну... Что мы собирались делать? – Кажется, мы ничего не планировали, – Мишель снисходительно склоняет голову вбок. – И хорошо. Следовать планам скучно. – Ты из школы, что ли? – спрашивает Лиза, стараясь не потерять нить разговора. – В субботу? – усмешка. – Просто ты так одета, – бормочет Лиза, снова смущаясь. – Думала, может, субботник какой-нибудь. Или собрание любителей классической литературы, – она выдавливает ответную ухмылку. – Я всегда так одеваюсь, – Мишель смеётся. – И почему все удивляются? – Ты выделяешься среди всех этих драных джинсов и растянутых футболок. – Это неважно, – девочка машет рукой. – Одежда – далеко не главное. – Ты в моей школе не училась, – фыркает Лиза. – Ну или просто жизнь не познала. Ты в каком классе? В восьмом? – Очень смешно, – Мишель смешно морщится. – В десятом, вообще-то. Мне скоро семнадцать. – Не выглядишь, – признаётся Лиза, сдержанно улыбаясь. – Знаю. Мы так и будем сидеть или пойдём погуляем? – предлагает Мишель, вскакивая с лавки и делая пару шагов назад. – Давай. Посмотрим красоты родного города, – Лиза встаёт вслед за ней. – Сделаю вид, что я культурный человек. – Культурных людей не существует, – усмехается Мишель. – Многие просто прикидываются. – И пристают к незнакомцам в электричке, – дополняет Лиза. – Я так редко вижу своих сверстников с книгой в руках, что не смогла сдержаться, – откликается Мишель. – Кстати, я так и не спросила, каким образом ты отыскала меня на просторах интернета. – Я думала, ты специально выронила карточку с номером школы, чтобы я нашла тебя. – В жизни бы не стала заниматься подобной ерундой. Видимо, карточка сама захотела, чтобы ты нашла меня. И она снова смеётся. Негромко, но так звонко и заливисто, что у Лизы от её смеха начинает кружиться голова. Иногда кажется, что людям на первой встрече делать больше нечего, кроме как стирать свои подошвы в центре города. Мишель сразу ставит знакомую перед фактом, что тусоваться на Дворцовой площади она не намерена. И Лизу это, почему-то, совершенно не удивляет. Ну а куда можно пойти с этой чудной десятиклассницей, которая любит читать, романтизировать всё вокруг и ко всему приплетать свои философствования? Долго они не думают и из Александровского сада сразу направляются в старинные, тихие районы. – Как бы я хотела жить в таком доме, – задумчиво говорит Лиза, ведя рукой по шершавой стене. – А где ты живёшь? – мечтательно спрашивает Мишель, будто и не слушая собеседницу. – В новостройке на окраине. Дурацкая бетонная палка, – вздыхает Лиза. – Мракобесие, – соглашается Мишель. – Да откуда у тебя эти слова берутся? – смеётся Лиза, заворачивая в очередной атмосферный дворик. – Сама не знаю. Я не думаю, – улыбается девочка в ответ. И они ходят по тенистым улицам и говорят обо всём на свете, пока ноги не начинают гудеть, а языки – заплетаться. И Лиза думает, что ей впервые за долгое время так легко с кем-то. Мишель странная и непонятная: она всё время улыбается и словно витает в облаках, в глаза почти не смотрит, старательно изучая небо над головой, а на самую банальную фразу, сказанную Лизой, может выдать получасовой поток своих чудаковатых размышлений. И Лизе безумно нравится слушать её, хоть она не понимает половину из того, что несёт эта девочка. И всё это кажется ей неправильным и ненастоящим; кажется, что так только в книгах бывает. Они видятся второй раз, и их не объединяет ничего, помимо любви к классической литературе. Но разговор почему-то течёт легче, чем с любым из одноклассников, которых Лиза на протяжении одиннадцати лет лицезреет ежедневно. И вся её привычная неуклюжесть куда-то пропадает; остаются лишь лёгкая стеснительность и растерянность от резкой перемены круга общения. Когда город заключает в объятия сумеречная дымка, они выходят на набережную. Долго идут вдоль беспокойной Невы, слушают плеск тёмных волн и молчат; тишина не напрягает. А затем выходят на мост, облокачиваются о бортик и долго-долго смотрят вдаль. Заходящее солнце оставляет на тусклом городском небе тусклое подобие заката. Возможно, с более высокой точки можно увидеть расплескавшиеся краски, но не отсюда: пейзажи умерших художников перекрывают крыши домов. Жизнь Петербурга не стихает под вечер. Отовсюду доносятся человеческие голоса, смех, звон посуды в ресторанах, бьющая из колонок музыка; а по реке всё ещё ходят катамараны с туристами. Один из них, с просторной, открытой палубой приближается к мосту, на котором стоят две молчаливые девочки. – Помашем им? – вдруг предлагает Мишель. – Нет! – Лиза мотает головой и невольно расплывается в улыбке. Но Мишель её, конечно же, не слушает. Когда катамаран сокращает расстояние, она приподнимается на носочки, машет рукой и звонко смеётся. А Лиза без особого энтузиазма подключается к ней, снова смущаясь и краснея. Удивительно, но некоторые находящиеся на палубе машут в ответ. И улыбаются. И от этого в душе что-то теплится. – Ненормальная, – ворчит Лиза, когда корабль исчезает под мостом. – Нет ничего скучнее, чем быть нормальным. – Так, стоп, – Лиза измученно смеётся. – Хватит на сегодня сетований о человеческой сущности, у меня мозг болит. – Я могу надоедать, – легко соглашается Мишель и, кажется, впервые за последние два часа смотрит в глаза. – Нет, просто... – Лиза от установленного наконец зрительного контакта вновь теряется и бормочет неразборчиво: – Редко сейчас встретишь человека, тем более подростка, с которым можно вот так... о многом поговорить. И я просто не знаю, что отвечать. – Да, – кивает Мишель. – Лаконично, – усмехается Лиза. – Ты привыкнешь ко мне, – обещает девочка. – После третьей встречи перестанешь жаловаться. – Кто тебе сказал, что будет третья встреча? – Лиза с показным удивлением вскидывает брови. – Я просто подожду, пока ты снова мне напишешь, – улыбается Мишель. – Кажется, нам в разные стороны. – Да, точно, – Лиза кивает и отводит взгляд. А Мишель делает шаг навстречу и коротко её обнимает. Лиза даже не успевает как-либо среагировать. Лишь вздрагивает привычно да глазами хлопает. Она в себя окончательно приходит, когда Мишель уже нет рядом. Девушка видит её изящную фигурку, летящую к станции метро и всё ещё ощущает аромат духов. Этот день оставляет за собой что-то незнакомое, солнечное; пугающее до мурашек и манящее настолько, что принципы Лизы ещё по дороге домой поднимают белый флаг и склоняются перед вспыхнувшими вдруг чувствами.

Одиночество ищет спутника и не спрашивает, кто он. Кому это непонятно, тот никогда не был одинок, просто был один. Э. М. Ремарк «Ночь в Лиссабоне»

– Почему ты всегда одна? Лиза задаёт этот вопрос, когда они с Мишель видятся, наверное, уже седьмой раз. С того чудесного апрельского дня проходит две недели. К этому моменту девочек связывает не только любовь к книгам Ремарка, но ещё и часы ночных переписок, а также несколько совместных прогулок, которые они умудряются устраивать даже в будние дни, хотя живут совсем неблизко и одинаково глубоко тонут в школьных заботах. – Ты дочитала «Жизнь взаймы»? – интересуется Мишель в ответ, будто и не слышит, о чем её только что спросила Лиза. У неё есть дурацкая привычка прикидываться, что она постоянно на что-то отвлекается, хотя на самом деле она намного внимательнее и не пропускает мимо ушей ни слова. – Не игнорируй меня, – ворчит Лиза. Но следом ловит на себе насмешливый взгляд её чертовски красивых глаз и привычно теряется. – На самом деле... – бормочет она, – нет ещё. Застряла где-то на середине и решила, что лучше пока вернусь к школьной программе. Последний пробник написала всего на 85 баллов, так что надо освежить знания. Да и... мне это легче. – Легче? – Мишель тихонько смеётся, откидывая голову. – Легче читать о страданиях всего русского народа, чем о любви к жизни одной единственной девушки? По-моему, у тебя депрессия. – Депрессия у меня как раз от Ремарка, – Лиза морщит нос. – Лилиан умрёт, да? – Я ничего тебе не скажу, – дразнится Мишель. – Сама прочитаешь. – Нет, она точно умрёт. Но она так хочет жить... От этого становится... тоскливо, – Лиза вздыхает. – А теперь ответь на мой вопрос. – Почему ты думаешь, что я всегда одна? – Ты много болтаешь, но ни разу не упоминала в своих рассказах семью или друзей, – начинает перечислять Лиза. – Ты заходишь в сеть, только когда я тебе пишу. И ты никогда не отказываешься погулять, будто у тебя других дел нет. – Вот как, – Мишель снова тихонько хихикает. – Ну, допустим... Допустим, мне нравится быть одной. И всем остальным это нравится. – Так у тебя тоже в классе репутация зануды и любимицы учителя литературы? – Да мне вообще всё равно, – смеётся Мишель. А потом вдруг перестаёт веселиться и с грустной улыбкой смотрит на Лизу. – А у тебя? – Вот уж не знаю, чем, – Лиза пожимает плечами, – но я им никогда не нравилась. Знаешь, вроде и не издеваются, но и дружить не спешат. Как будто меня... не существует. – А у меня раньше были друзья. Класса до восьмого. А потом случился переходный возраст и... – Мишель отворачивается и даже перестаёт улыбаться. – Ну... они начали курить, пить, тусоваться, а я начала читать классику. У них первая любовь, у меня планы на будущее. У них детство застряло в одном месте, а я вдруг начала ощущать себя старше всех их вместе взятых. Вот как-то так и разошлись... – А может, оно и к лучшему? Это не ты им не нужна, а они тебе, Миш, – пытается выдавить из себя чуждую ласку девушка. – Хочется в это верить, – усмехается Мишель. – Почему умные люди всегда одиноки? – бормочет Лиза. – Участь, что ли, такая? – Но я не одинока, – Мишель снисходительно улыбается. – А теперь объясни, что ты имеешь в виду, – Лиза сдерживает довольную улыбку и готовится слушать. – Начнём с того, что одиночество бывает разным, – Мишель сразу перестаёт кривляться, ведь когда она говорит о чём-то таком, то немедленно становится очень серьёзной. – Одно дело, когда с тобой не общаются одноклассники и совсем другое – быть одиноким в своей душе. – А есть разница? Задавать глупые вопросы – уже обязательный ритуал. Лиза сама себе в этом не признаётся, но ей просто хочется продлить их странные разговоры, послушать Мишель подольше. – Ну конечно, – Мишель как-то очень задумчиво, очень по-взрослому смотрит на собеседницу. – Да, у меня нет друзей, отношения с семьёй не особо тёплые, но я не одинока и никогда такой не буду. У меня есть я; есть мои чувства, мысли, мой собственный, никому больше не доступный мир. Сама подумай: ведь у человека не может быть никого ближе самого себя. Только наедине с собой мы становимся максимально откровенными. Только себе мы полностью доверяем. Многие просто не понимают собственной ценности и оттого ощущают себя одинокими. – Хочешь сказать, тебе вообще не бывает грустно из-за отсутствия близкого человека? – Почему моё состояние должно зависеть от какого-то близкого человека? – девочка пожимает плечами. – Это же моя жизнь. И я могу прожить её счастливо и одна. – Всем нужен близкий человек, – Лиза качает головой. – Нельзя всегда быть одной. – Нельзя, если одиночество для тебя – это проблема. Для меня это... скорее свобода. Я ни от кого не завишу, понимаешь? Я ощущаю себя совершенно счастливой, и мне для этого не нужна толпа подружек или любящий парень. – Парень, допустим, мне тоже не нужен, – смеётся Лиза. – По-моему, ты просто занимаешься качественным самоубеждением. – Тебе тоже нравится быть одной, – не утверждает, а спрашивает. – Почему ты так думаешь? – Книги Ремарка созданы для тех, кто всегда один, но при этом никогда не будет одинок. – Значит, они не для меня, – Лиза криво усмехается. – Мне кажется, я взялась не за того писателя. Не понимаю я. – Что не понимаешь? – Ну... не знаю, как объяснить... Мне правда нравится, но... Когда я читаю его истории, у меня правда что-то трепещет внутри, и я вроде как осознаю, что в них заложено что-то очень глубокое; вроде выписываю все эти цитаты, обдумываю их, но всё равно не могу понять... что он пытается донести. – Потому что ты слишком много думаешь головой, – вдруг загадочно произносит Мишель, привычно отводя взгляд. – А многое нельзя воспринять своим логическим мышлением. Я прекрасно тебя понимаю. Мне тоже сначала было... трудновато. Но потом я просто пересмотрела своё отношение к его творчеству, перестала пытаться включить мозг. И всё сразу стало очень легко, когда я попробовала понять эти книги... душой. – Ты сейчас запутаешь меня окончательно, – Лиза улыбается. Она правда всё ещё не может разобраться в беспорядочном и чрезмерно бурном ходе мыслей этой странной девочки, но ей слишком нравятся их разговоры. – Почему мы вообще перескакиваем с темы на тему? Мы ещё ни один диалог по-человечески до конца не довели. – Возможно, мы просто встретили наконец человека, с которым можем о многом поговорить, – Мишель вновь поднимает глаза. – Хочется выложить всё, о чем мы раньше говорили только с самими собой. Лиза молчит недолго и рассматривает трещинки на стене старого дома, возле которого они расположились сегодня. – Когда ты общалась со сверстниками, – медленно говорит она, – что вы делали вместе? Просто я слабо себе представляю, чем вообще занимаются друзья... Блин, это прозвучало слишком жалко, да? – Не-ет, – тянет Мишель, улыбаясь. – Ну... мы часто на крыши вылезали. Мне так там нравилось... Уже года два, наверное, не была на крыше. С тех пор, как общаться перестали. Не знаю, почему... – Может потому, что ты боишься, что там почувствуешь себя одинокой? – осторожно спрашивает Лиза. – Даже в душе. – В конце концов... – бормочет Мишель, – одиночеству тоже нужны спутники... Следующую встречу Лиза назначает совсем в другом районе. В переписке она бросается загадочными фразами, даёт странные назначения и впервые не сама закидывает девочку вопросами, а получает вопросы от неё. Они встречаются под вечер на Набережной Кутузова. Нева сегодня взволнована, волны плещутся в ожидании чего-то невероятного, тёплый ветер нетерпеливо треплет волосы, подгоняя на совершение нового шага. Лиза, как и всегда, приходит чуть заранее, ждёт и ощущает себя частью разыгравшейся природы: у неё внутри тоже плещутся невские волны и дует беспокойный ветер. Мишель появляется в своём стиле: неожиданно, как из-под земли. Обнимает Лизу со спины так резко, что та вздрагивает и показательно закатывает глаза. – Сколько можно меня пугать? – ворчит Лиза и оборачивается. – Мишель, я же сказала, одеться не так красиво, как обычно! – Джинсы и толстовка – это самое некрасивое, что у меня есть, – фыркает Мишель. – Ты всё равно выглядишь, как модель какого-нибудь дорогого бренда. – Лиз, что за запросы? – Мишель морщит нос в своей очаровательной манере. – Ты в Неву собралась прыгать? – Почти. Идём, – Лиза загадочно улыбается и тянет её в сторону тихого дворика. Там они встают перед подъездом и чего-то ждут. Лишь когда один из жильцов, выходя на улицу, открывает дверь, девочки наконец попадают внутрь и начинают подниматься по узкой лестнице. – Я пока не понимаю, чего ты хочешь, но, кажется, поняла, зачем мне надо было одеться некрасиво, – хихикает Мишель, с трудом протискиваясь между грязными перилами и старыми почтовыми ящиками. – Доверься, – хмыкает Лиза и ведёт её на верхний этаж. Мишель осознаёт происходящее только тогда, когда её загадочно улыбающаяся подруга становится на ступеньку шаткой лестницы, ведущей к люку на чердак. – Ты серьёзно? – Мишель сдавленно смеётся, прикладывает руку ко лбу и чувствует, как внутри что-то тёплое разливается. – Вчера разговаривала со знакомыми, узнавала, какие крыши сейчас открыты, – поясняет Лиза, толкая от себя тяжёлый чердачный люк. – В этом подъезде живёт один из моих одноклассников. Говорит, тут ведутся какие-то работы, так что двери не закрывают. – То есть ты ради меня поговорила с этими... как ты их там называешь?.. – С этими идиотами, да, – подтверждает Лиза. – Какие жертвы, – Мишель смущённо улыбается и лезет вслед за Лизой. Из тёмного, низкого чердака они без особого труда находят выход на крышу. – Лиз, сюда точно можно? – неуверенно бормочет Мишель. – Нет конечно, – откликается Лиза со смехом, подавая подруге руку и помогая ей выбраться на разогретую солнцем поверхность. С этой точки открывается бесподобный вид на Северную столицу. По одну сторону – Нева, набережные, разливающийся вдалеке Финский залив, по другую – плотно застроенный город, крыши, дымоходы, тихие дворики, узкие улочки... Весь питерский контраст как на ладони: где-то горделиво красуется Эрмитаж, рядом с ним простирается изумрудная зелень парков и садов, а поодаль в молчаливом спокойствии отдыхают старые дома; где-то ударяются о бортики волны могучей Невы, а с другой стороны виднеется небольшое, сверкающее озеро тихого сквера, прячущегося между рядами зданий; откуда-то доносятся восторженные голоса приезжих и выбравшихся в центр местных, а дальше не слышно ничего, ведь Петербург перенасыщен местами, где невозможно не остаться в тишине. – Я и забыла, как здесь красиво... – шепчет Мишель. Лиза не удерживается и отрывает взгляд от картины города. На губах Мишель застыла растерянная улыбка, тёмные глаза вновь переливаются янтарными отблесками и отражают в себе закатное солнце, непослушные волосы развеваются на ветру и лезут в лицо, а Лизе кажется, что она ничего прекраснее не видела. – Я тоже, – тихонько отзывается девушка, понимая, что её голова вновь отключается в несколько тихих щелчков, как это всегда происходит в такие моменты. – Ты была здесь раньше? – Да, когда... – Лиза осекается, ведь вспоминает вдруг, что она об этом ни с кем раньше не говорила. А потом ловит на себе внимательный взгляд и думает, что с Мишель ей поделиться не страшно. – Когда отец был жив, – бормочет она, отводя глаза. – Я тогда маленькая была и почти не помню... Но он был моим лучшим другом. И на крыши я только с ним ходила... да и вообще, везде только с ним, не с мамой. А когда мне было восемь, он попал в аварию... Такая глупая смерть... Мишель вместо ответа мягко обнимает её, опускает голову на чужое плечо, а Лиза ощущает аромат лёгких духов и забытое, родное тепло. – На самом деле... мне тоже было больно, когда друзья ушли, – тихо говорит Мишель. – Терять дорогих людей... это ужасно. Даже если нравится быть одному... – Рядом с ними нравится больше, – завершает Лиза, вздыхая. – Да, точно, – Мишель несколько мгновений молчит, а потом произносит с мягкой улыбкой: – Знаешь, иногда я думаю, что жизнь не зря оставляет некоторых людей одних. Тот, кто смог стать счастливым в одиночестве, в конце концов встречает того, с кем он будет ещё счастливее, и... не будет один. – Верно подмечено, – Лиза улыбается и смотрит на неё блестящими глазами. Мишель смотрит в ответ и даже не моргает. Секунды растягиваются на часы и кажется, что даже ветер замирает, наблюдая. – Эй, вы че здесь делаете?! – трепетный момент прерывает неожиданный окрик за спиной. Девочки вздрагивают и оборачиваются. Из чердачного люка на них смотрит возмущённый сантехник, видимо, ведущий те самые работы, из-за которых двери на крышу всегда открыты. – Бежим, – вдруг шепчет Мишель и сжимает чужую руку. – Что?.. – испуганно переспрашивает Лиза, но не успевает закончить фразу, потому что девочка неожиданно срывается с места и дёргает её в сторону. Сантехник что-то сердито голосит им вслед, а они уже исчезают за высоким дымоходом. Лиза от испуга еле переставляет ноги, а Мишель же несётся вперёд, не отпуская прохладной ладони. Панели горячей крыши мелькают под ногами, натянутые провода едва не ловят в свои сети, а антенны своими тонкими руками словно указывают путь. Внизу слышится шёпот шин по асфальту, плеск невских волн и крики чаек, а сверху простирается огромное, молчаливое небо и пушистые облака. – Давай не тормози! – смеётся Мишель, не останавливаясь, хотя их никто и не преследует. Девочки на полной скорости добегают до конца крыши и не успевают заметить высокую ступеньку; перемахивают через бортик и резко проваливаются вниз. Крыша следующего дома расположена почти на метр ниже. Подруги с грохотом приземляются на пыльную поверхность, поскальзываются и по классике валятся друг на друга, съезжают к краю и едва успевают ухватиться за выступы. А потом несколько минут лежат, пытаются оправиться от испуга и отдышаться, продолжая сжимать руки друг друга. А потом начинают хохотать, как сумасшедшие, и не пытаясь сдержать рвущиеся наружу эмоции. – Лиза, я тебя убью... – смеётся Мишель, откидывая голову. – Я с тобой больше никуда не пойду вообще... – Ну я же не думала, что этот мужик нас заметит... – Лиза давится смехом, а на глазах у неё выступают тёплые слезинки. – Какого чёрта ты побежала, а? Ты понимаешь, что мы теперь на землю не попадём?.. – Понимаю... – Мишель кое-как переводит дыхание, а затем смотрит на Лизу и не выдерживает, взрываясь смехом вновь. – Ненормальная... – сдавленно ворчит Лиза. Она обожает обзываться и в ответ получать ворох нравоучений. – Я?! – возмущается Мишель, поднимаясь. – Это я затащила нас на эту дурацкую крышу?! В следующий раз идём туда, куда я сказала! – Да куда с тобой можно пойти? В библиотеку? – Лиза продолжает покатываться со смеху, лёжа на спине. – Душнила, – резюмирует Мишель, вставая на ноги. – Валяйся и продолжай протирать пыль, а я пошла. – Да стой ты, – Лиза с трудом поднимается на ноги и бежит за ней. – Надо либо найти другой чердак, либо пожарную лестницу... Либо прыгать в Неву, как ты и предлагала. – Давай сначала посидим, проводим солнце, – как и всегда, в момент перестраивает маршрут Мишель и опускается на конёк крыши, обнимая свои колени. Лиза присаживается рядом. Закат в этот день разгорается особенно ярко. Даже в шумном городе. Багряные отблески накрывают бесконечные ряды домов, шпили соборов, верхушки деревьев и двух сидящих рядышком школьниц, нашедших наконец того, с кем можно в молчании полюбоваться на засыпающее солнце. – Сантехник, кажется, прервал важный разговор? – осторожно спрашивает Мишель. – Ну... не знаю, – бормочет Лиза. – Наверное. Просто... я ни с кем не говорила о случившемся. И после этого даже как-то... – Понимаю, – кивает девочка. – Я даже сама с собой об этом не говорила. Что уж о других людях. Какое-то время они молчат. – В любом случае... этот вечер, кажется, создан для таких разговоров, – Лиза нервно смеётся и привычно сжимает ткань толстовки. – Поверь, солнцу наплевать на наши разговоры, – Мишель усмехается. – Как и на всё. Сама подумай: где-то в мире сейчас идёт война, а где-то можно найти рай на земле, где-то люди живут в трущобах, а где-то отдыхают в виллах на берегу моря; кому-то сейчас очень плохо, а кто-то плачет от счастья, кому-то разбили сердце, а кто-то наконец узнал, что такое любовь. Но нашей вселенной всё это так безразлично. Солнце продолжает всходить утром и исчезать вечером, звезды всё так же светят на небе, в декабре снег выпадает, а в марте тает. И так тысячелетие за тысячелетием. – И что? – Лиза улыбается и пытается поймать её взгляд. А Мишель, как обычно, не смотрит в ответ, а изучает что-то у себя над головой, словно у неё к облаку прикреплена шпаргалка. – Я к тому... – продолжает она, – что люди настолько ничтожны... Кто мы в этой бесконечной материи? А человеческая жизнь? Восемьдесят лет в сравнении с миллиардами, что прожила вселенная... Это ведь даже не мгновение. И при этом мы можем так париться из-за чего-то... Если нам вообще позволено существовать, то нужно жить так, чтобы это было заметно в масштабах космоса. – А если забыть о масштабах космоса и представить только наш маленький мирок... То человеческая жизнь, получается, значит не так мало, – говорит Лиза. – Поэтому человек – самое удивительное создание. Одновременно не значить абсолютно ничего и значить так много, – Мишель начинает хрустеть пальцами. Она всегда так делает, когда увлекается своими размышлениями. – Да, мы – совершенное ничтожество, и вселенной на нас наплевать, но при этом каждый человек – это такое... Да это больше, чем вся вселенная! – Да, это в голове не укладывается... – соглашается Лиза. – А если начать думать, зачем было создано человечество... – Мы произошли от обезьян, Мишель, это было недоразумение, – девушка не выдерживает и смеётся. – Хорошо, зачем тогда были созданы обезьяны? – с энтузиазмом спрашивает Мишель. – И если бы это было недоразумение, я уверена, вселенная нашла бы способ от нас избавиться. Но Земля существует уже миллионы лет, а мы всё живём... Значит, есть у этого цель. Я не так давно поняла, зачем живу конкретно я, но... ещё не смогла понять, для чего существуют все остальные. И вроде ответ так прост, он вертится в голове, а ухватить его за хвост не получается. – Ну и зачем живёшь ты? – интересуется Лиза. Мишель наконец переводит взгляд на подругу и рассматривает её, словно впервые. – Думаю, ты пока не готова это услышать, – загадочно отвечает она. – Ты ведь даже не пытаешься понять, о чем я постоянно с тобой говорю. Так что рано пока вскрывать все карты. – Пытаюсь, вообще-то, – ворчит Лиза. – Не всегда получается. Ты сложная. Потом затихает на несколько мгновений и аккуратно уточняет: – Тебе не обидно от этого?.. Ну, если даже... единственный собеседник не всегда понимает... – Было обидно, когда меня перестали понимать мои родители и друзья, потому что это было неожиданно, а ещё, точно навсегда. А ты... совсем не такая, как они. И я знаю, что пройдёт немного времени, и ты всё поймёшь. А я постараюсь тебя натолкнуть. – Дурацкая идея. – Все дурацкие идеи – отличные идеи. Так что у меня есть ещё несколько. Во-первых, мои родители укатили на дачу, так что... можем пойти ко мне, я отсюда недалеко живу. Если у тебя нет планов, конечно. – Моя мама не будет против. Я же рассказала, как она удивилась, когда я сообщила, что у меня появилась умная начитанная подруга? – Лиза хихикает. – Какие ещё дурацкие идеи? – Давай найдём выход с этой долбанной крыши и пойдём гулять, – Мишель поднимается. – Настоящая жизнь начинается ночью.

Если не предъявлять к жизни особых претензий, то всё, что ни получаешь, будет прекрасным даром. Э. М. Ремарк «Время жить и время умирать»

Они находят выход с крыши только минут тридцать спустя. Все чердачные люки, как назло, оказываются закрыты изнутри. В конце концов девочки добираются до старой пожарной лестницы. Спускаться по ней страшно, но другого варианта нет. Лишь оказавшись на земле, они наконец расслабляются и оглядываются. – Ну и где мы? – Лиза измученно улыбается. – Какая разница? – беспечно спрашивает Мишель. – Пойдём. – Куда-а? – тянет Лиза. – Какая разница? – повторяет Мишель и смеётся, запрокидывая голову. Смотрит на небо и говорит: – Почему люди решили спать по ночам? – Здоровый сон возможен только в темноте, – бормочет Лиза. – Зануда, – фыркает Мишель. – Ночь – это такое волшебное время... а мы прячемся от него под одеялом. Подумай, ведь именно ночью мы становимся такими откровенными, какими никогда не стали бы днём. Мы даём волю нашим чувствам и не боимся поделиться с близким человеком тем, в чëм даже себе боялись признаться. – Возможно. – Вот сразу видно, что ты дрыхнешь по ночам. Не понимаешь или не пытаешься понять, что порой стоит пожертвовать... здоровым сном. – А ты не всегда спишь? – Не всегда, – Мишель загадочно улыбается и тащит её на плеск волн, в сторону набережной. Жизнь города действительно начинается с наступлением темноты. Днём сердце его бьётся в сумасшедшем темпе, но будто машинально; ночью же оно наконец замедляет ход, и каждый ритмичный удар наполнен, кажется, всеми эмоциями, который только может ощущать огромный, пульсирующий организм. Это трепетное биение создают люди. Именно они и становятся сердцем своего города. Ночью эти неразумные существа действительно перерождаются в людей, на несколько часов выходя из образа робота, который следует по заданной кем-то программе. Они сбрасывают все маски, не боятся сделать невозможный при свете дня шаг, перестают прикидываться и изображать. Ночью не остаётся дневного пафоса. От каждого исходит искренность. Человеческие души открывают свои самые уязвимые стороны. В этот час легче признаться в любви, расплакаться от нахлынувшего счастья, смеяться до потери пульса или ощущать боль на её пике. Ночью чувства обостряются, а уставшая голова наконец-то перестаёт функционировать. Лиза и Мишель долго бредут вдоль потемневшей Невы. Прохладный ветер треплет волосы и забирается под одежду, оставляя за собой россыпь колючих мурашек. Людей на улицах становится всё меньше, но теперь они видны. С их лиц не сходят яркие улыбки. Они держатся за руки, громко смеются, некоторые фотографируются на фоне объятого сумраком города, обнимаются, целуются и всем своим видом демонстрируют, как им наплевать на мнение окружающих; как им важен этот момент рядом с любимым человеком. Тишина привычно недолго сопровождает двух девочек, что так долго нуждались в собеседнике. Они заговаривают о какой-то ерунде, неспешно идут вперёд и думают, что хотят растянуть эту минуту на долгие часы. Лиза снова теряется и краснеет, прямо как при первом диалоге в электричке, а Мишель, как обычно, ничего не волнует; она вновь мечтательно смотрит куда-то вверх и говорит, говорит, говорит... Лиза уже даже не пытается вникнуть в суть их разговора; бормочет в ответ что-то нечленораздельное и понимает, что готова вечно слушать эту путаную болтовню. На неё вдруг опускается очень странное ощущение. Девушке начинает казаться, что всё это происходит не с ней. Будто она наблюдает за собой со стороны. Это одновременно и пугает, и завораживает; оставляет на душе незнакомый осадок и приятную щекотку. Кажется, в какой-то момент они спускаются на платформу у самой воды, чтобы пообщаться с крикливыми чайками, потом смотрят на проплывающий мимо теплоход, а потом им приходится убегать от холодных волн, которые своим движением создаёт корабль. Немного намочив пятки, они снова поднимаются на набережную и смеются, заваливаясь друг на друга. А потом Мишель бесстрашно перекидывает одну ногу через высокий бортик и садится лицом к Неве. Лиза с некой опаской располагается рядом и смотрит вниз. Бортик гладкий и узкий, а вода словно тянет к себе магнитом. – А если упадём? – бормочет Лиза. – Упадём и упадём. Не думаю, что это смертельно, – усмехается Мишель в ответ. И они ещё долго сидят, свесив ноги в пропасть, и рассматривают такой знакомый, но такой прекрасный сейчас Петербург. Они провожают нежный закат и прозрачные сумерки, встречают первые звезды и ночную мглу. У Лизы ночь всегда ассоциировалась с холодом и отчаянием. Но сейчас она, кажется, потихоньку начинает понимать, о чем говорила Мишель. Впервые она окунается в темноту без страха, доверчиво в ней растворяется. Когда влажные кроссовки немного подсыхают, они соскальзывают с бортика и идут дальше. Мишель к этому моменту заверяет родителей, что она давно дома, а Лизе всё же удаётся отпроситься на ночёвку; её мама настолько удивляется неожиданной просьбе, что оказывается не в силах возразить. Телефоны отключены и спрятаны в карманы, потому что сейчас меньше всего хочется думать о том, что связывает их со светлым временем суток. – Как насчёт двухкилометровой прогулки до центра? – спрашивает Мишель. Лиза притворно закатывает глаза, а про себя думает, что она согласна и на маршрут в двадцать километров, лишь бы эта ночь не заканчивалась. Они идут не спеша, останавливаются, чтобы помахать проплывающим на катамаране, понаблюдать за работой одинокого художника, расположившегося на набережной, прочитать надпись на прикреплённой к стене табличке, послушать льющуюся из чьей-то квартиры музыку и полюбоваться на узкую подворотню, ведущую в тихий дворик. Они то надолго замолкают, то начинают тараторить без умолку; то обсуждают очередной непростой философский вопрос, то болтают о какой-то ерунде; то хмурятся и опускают глаза, то начинают задыхаться от смеха. Они делятся странными фактами о себе, абсолютно не стесняясь. Сначала Мишель хохочет после сообщения о том, что Лиза в детстве выливала невкусный суп в цветочные горшки, а потом уже покатывается со смеху Лиза, ведь Мишель признаётся, что до сих пор не может уснуть без мягкой игрушки. А потом они сходятся на том, что методы преподавания литературы в их школах одинаково отвратительны, что читать Ремарка приятнее всего под песни итальянской певицы LP, и что весна в этом году пришла очень рано и это потрясающе. Они выясняют, что обе любят жёлтые одуванчики, запах старых книг, дурацкие американские сериалы и чай с мятой. Спустя час им кажется, что они уже знают друг о друге абсолютно всё, но новая тема для разговора приходит сама собой. Когда они добираются до центра, темнота уже густо обволакивает город. Откуда-то доносится тихий плеск воды, откуда-то – звон бокалов в открытых ночных клубах, а откуда-то – до боли знакомая мелодия. – Уличные музыканты Цоя поют... – шепчет Лиза, растерянно улыбаясь. – Пойдём послушаем, – Мишель хватает её за руку и тянет на музыку. Вскоре девочки попадают на небольшую, залитую светом фонаря площадь. Посередине стоят несколько парней с музыкальными инструментами – гитарами и барабанной установкой – и исполняют «Группу крови». Вокруг них толпится обезумевшая от счастья молодёжь; люди танцуют, подпевают, обнимаются и чуть ли не рыдают от рвущихся наружу эмоций. – Я всегда мечтала услышать песни «Кино» вот так... – бормочет Лиза, восхищённо глядя на музыкантов. – Так и думала, что в живом исполнении они звучат... как-то особенно. – Потанцуешь со мной? – Мишель смеётся и тащит подругу в толпу. – Нет! – пугается Лиза. – Хватит уже ворчать! – Мишель хватает её за плечи и тянет на себя. А потом вдруг почти кричит Лизе в лицо: – Посмотри на этих людей: они сейчас не пытаются осмыслить свои действия и оттого находятся на седьмом небе от счастья! Перестань уже думать головой! Сделай то, чего просит твоё сердце! То странное ощущение, которое только-только отпустило Лизу, неожиданно новой волной её накрывает. Глазок разума замыливается, и она теряет возможность анализировать происходящее; не остаётся ничего, кроме трепета где-то в груди. Вместе с убежавшими куда-то мыслями из неё пропадает вся неуверенность, все сомнения и переживания. Лиза потерянно улыбается и смотрит в глаза напротив. Они сияют ярче проснувшихся на небе звёзд. Знакомая улыбка привычно обезоруживает, а прохладные ладони обжигают кожу сквозь ткань кофты. Мишель смеётся и продолжает что-то говорить. А может, она уже подпевает музыкантам – Лиза не слышит. Лиза ощущает, как в её руке оказывается чужая, как её толкают в пульсирующую толпу, как кружат, ведут, обнимают... Лиза уже не осознаёт, кто рядом с ней – Мишель или совершенно незнакомый человек. Она позволяет себе стать частью этой ночи, этой музыки, этого счастья, которое бурлит в каждом, находящемся на площади, и ощущается почти физически. Лиза растворяется в знакомых строках, в звоне гитарных струн, в бездонном звёздном небе и в прохладных руках, что не отпускают её руки. Такое действительно возможно только ночью. Десятки людей, ничего друг о друге не знающих, спонтанно встречаются в центре города, собираются вокруг музыкантов, а потом вдруг становятся единым целым. Они поют в один голос, сталкиваются, смеются и наполняются счастьем до краёв. Они готовы полюбить каждого незнакомца, который сейчас так же отдаётся музыке, потому что понимают, что их с этим человеком определённо что-то связывает. И явно не только схожий музыкальный вкус. Когда звучат последние аккорды бессмертной песни, Лиза все-таки налетает на кого-то, спотыкается и падает на асфальт. А Мишель, пытаясь её удержать, заваливается на бок сама. Они лежат на гладких холодных плитах и смотрят в небо, пытаясь отдышаться. Они улыбаются так, что скулы сводит. А Лиза ощущает влагу на щеках. Кажется, она впервые плачет от счастья. Люди смотрят на них и не делают того, что наверняка сделали бы днём. Не предлагают помощь, не смотрят с осуждением, а повторяют жест счастливых девочек. Многие без капли раздумий падают на землю вслед за ними. И так же смотрят в небо, и улыбаются, и плачут. – Спасибо, – бормочет Лиза почти шёпотом, жмуря глаза. – За что? – Мишель поворачивает голову и смотрит. Лиза почему-то не может заставить себя посмотреть в ответ. – За всё, – тихо-тихо откликается она. А секунду спустя ощущает, как холодная ладошка ласково вытирает её слезы. Люди продолжают лежать на асфальте и всматриваться в тёмное небо или в глаза друг другу, а музыканты начинают наигрывать очередной знакомый мотив. И все снова подпевают, смеются и держатся за руки. Девочки поднимаются с земли только когда над ними нависает компания весёлых подростков, которые со смехом советуют им подниматься и не отмораживать себе одно место. Лиза, конечно, сразу подскакивает и подаёт Мишель руку. Та неохотно встаёт вслед за ней. – Ещё два часа продержимся? – спрашивает она с усталой улыбкой. – А что через два часа? – Лиза! – Мишель измученно смеётся и трясёт подругу за плечи. – Мосты! Их в час десять разведут. Уже ведь конец апреля. – Да, точно, – вспоминает Лиза и улыбается. – Сто лет не видела, как разводят мосты... И они снова окунаются в толпу, подпевают любимым песням, обнимаются и даже пытаются танцевать вальс, но по итогу лишь наступают друг другу на ноги и бросают эту идею. Музыканты, кажется, намерены петь всю ночь. А может, их настолько заряжает энергия стоящих рядом людей, что они не позволяют себе прервать представление. Ребята буквально управляют толпой. Когда они заводят «Закрой за мной дверь», слушатели словно взрываются, скачут, как сумасшедшие, во весь голос вторят любимой песне; когда звучит «Кукушка», все тут же затихают, встают полукругом, обнимая за плечи расположившихся рядом незнакомцев, и снова поют и смотрят в небо. Устав прыгать и горланить, девочки всё же отходят к стоящей неподалёку скамейке, обессиленно падая на неё и прислоняясь друг к другу головами. – В такие моменты чувствуешь себя дома, – Мишель счастливо вздыхает. – М? – спрашивает Лиза, удобно привалившись к её плечу и, кажется, собравшись засыпать. – Если дом – это место, время и люди, то сейчас я точно дома. Самый лучший город, волшебная ночь, прекрасные люди вокруг... – Угу, – мычит Лиза. А потом спрашивает сонно: – Если не Питер... где бы ты хотела родиться? Мишель на какое-то время замолкает. – В Германии, – говорит она наконец. – Чтобы читать Ремарка в оригинале? – Лиза тихонько смеётся. – Да просто красивая страна, добрые люди... – мечтательно бормочет Мишель. – Давай школу закончим и уедем туда. – Мы языка не знаем, – напоминает Лиза. – Я немного знаю. У нас немецкий есть. Только три года и всего два часа в неделю, но всё же, – сообщает девочка. – Правда? И ты молчала? – Лиза цыкает. – Скажи что-нибудь. – Diese Nacht ist die schönste in meinem Leben, – выговаривает Мишель со счастливой улыбкой и отвратительным русским произношением. – От такого немецкого Ремарк в гробу перевернётся, – Лиза смеётся. – Что это значит? – Да так. То же самое, что ты хотела бы сказать, но никогда не решишься, – Мишель треплет её по волосам и прикрывает глаза. Они то дремлют на скамейке, то просыпаются и продолжают разговаривать. К Лизе так и не возвращается возможность чётко воспринимать происходящее. Да она уже и не пытается. В очередной раз их будит гомон собравшихся на набережной людей. Музыканты продолжают тихонько перебирать гитарные струны, уже не пытаясь возбудить в слушателях желания скакать и драть глотку, а над Невой тем временем тяжёлые своды поднимает Дворцовый мост. Девочки тут же подскакивают, сон как рукой снимает; бегут на набережную и подходят как можно ближе. Находят свободное местечко у бортиков, прислоняются друг к другу и в восхищении наблюдают. Развод мостов – это то зрелище, которое необходимо хоть раз в жизни увидеть вживую. Кажется, ничего особенного, всего лишь работа старых механизмов, но дух завораживает. Ради этого стоит бросить всё и рвануть в другой город, не спать до двух часов ночи и мёрзнуть на берегу Невы. – Почему это так волшебно? – бормочет Лиза, полагая, что у Мишель непременно найдется ответ на этот вопрос. – Ничего необычного ведь не происходит... Мосты разводят каждую ночь. – Если действительно любишь жизнь, то даже самые простые вещи кажутся чем-то прекрасным, – Мишель улыбается и ёжится от порыва ветра. – Особенно, когда мы окружены людьми, способными разделить с нами эти впечатления. Лиза мягко обнимает подругу за плечо, снова ощущает влагу в глазах и думает, что та случайная встреча в электричке легонько покачнула её жизнь, а эта ночь окончательно перевернула всё с ног на голову. Они добираются до квартиры Мишель к трём часам утра, уставшие и счастливые до одури. Свет не включают, чтобы не ранить полюбившуюся за это время темноту, и вместе заваливаются в кровать. Мишель по-хозяйски девушку обнимает, Лиза ворчит что-то о том, что она, вообще-то, не тактильная и ненавидит обниматься, вопреки своим словам доверчиво ближе прижимаясь.

Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много. Э. М. Ремарк «Триумфальная арка».

На следующий же день, не дав подруге даже проснуться по-человечески, Мишель исполняет свою угрозу и ведёт Лизу в «крутое место». Лиза сонная, растрёпанная и после вчерашней ночи ужасно смущённая, но за Мишель все-таки доверчиво следует. Они почти не говорят по дороге, понимая, что слова сейчас излишни. Гораздо красноречивее сейчас прикосновения случайные и неловкие, уголки губ сдержанно-приподнятые и ласковый трепет внутри. Девочки идут по оживлённому Литейному проспекту, сосредоточенно любуясь красотами города, лишь бы друг на друга не смотреть. Их не волнует, что сегодня последний день выходных, а уроки у них не сделаны. Они стараются не думать о том, что в конце этого дня придётся расстаться; стараются задержаться в моменте. – Сюда, – произносит наконец Мишель, осторожно беря Лизу за локоть. Девушка вздрагивает, вырванная из размышлений, и осматривается. Они стоят возле широкого, тенистого переулка, ведущего во внутренний двор протяжённого дома. Лиза бросает на Мишель заинтересованный взгляд, а затем обращает внимание на табличку на стене. – Музей Анны Ахматовой? – удивлённо спрашивает она. – Что-то я не припомню, чтобы ты восхищалась лирикой русских поэтов. – Мы идём не в сам музей, – откликается Мишель, вставая спиной к переулку и с загадочной ухмылкой глядя на Лизу. – Рядом с ним, в том дворе, есть скверик. А ведёт туда этот переулок. Мы здесь ради него. – Ради какой-то подворотни? – Лиза растерянно улыбается, бросая взгляд на виднеющийся в конце широкого тоннеля сквер. А Мишель хихикает и тянет её внутрь. Лиза не сразу понимает, в чём дело. Лишь ступив в тень переулка, наконец замечает то, ради чего Мишель притащила её в это место: древние, кирпичные стены оказываются сплошь и рядом исписаны четверостишьями стихов, отдельными строками и даже небольшими текстами. Девушка замирает и медленно вертит головой. Она не видит ни единого просвета серого камня. Каждый сантиметр внутреннего двора при музее поэтессы заполнен от руки выведенными стихотворениями, цитатами из книг или незамысловатыми рисунками. Ряды букв тянутся вперёд и исчезают за углом, сплетаются друг с другом и будто что-то шепчут. Видно, что всё это сделано не по указу кого-то сверху. Оставить на вековой стене кусочек своей души, вооружившись маркерами и карандашами, сюда явно приходят простые люди. Под некоторыми строфами начертаны даты написания, подписи поэтов и их ники в социальных сетях. Лиза не замечает ни одного матного слова или неприличного художества, разбитых бутылок или тлеющих окурков. – Сколько раз здесь ходила... – бормочет она восхищённо, – никогда не обращала внимания... – Это моё любимое место в Петербурге. А может, и во всём мире, – Мишель улыбается. – Градус человечности зашкаливает. – Неужели правда бывает такое... – Лиза бегло просматривает бросающиеся в глаза творения. – Люди просто приходят и выписывают свои стихи, делятся творчеством... Без намерений... испортить. – Есть ещё места, в которых возможна искренность, чистота и... понимание? – Мишель делает несколько маленьких шажков вглубь переулка и ведёт рукой по шершавой стене. – Люди ведь в основном пишут о боли. Здесь они не боятся поделиться своими чувствами. И получают немую поддержку. Как и десятки простых прохожих, которые находят себя в этих стихах. Мишель некоторое время молчит, обдумывая что-то. – Когда я вижу что-то подобное, – продолжает она совсем тихо, – я понимаю, что... я верю в людей. Что не всё ещё потеряно. Да, порой сложно верить... Но, быть может, человечность только и держится на этой вере. Если мы окончательно закроемся друг от друга и займём позицию взаимной ненависти... тогда уже точно всё будет кончено. А пока есть шанс. Лиза внимательно слушает и вдруг понимает, что она впервые видит перед собой не странновато-забавную девочку, которая создала у себя в голове свой идеальный, заромантизированный мирок, а не по годам взрослого, чуткого человека, действительно понимающего истины этой непростой жизни. Некоторое время она даже не знает, как ответить на её слова. – Я часто думаю, – неуверенно произносит Лиза, – что я не люблю людей... Вот прямо всех. Иногда они настолько раздражают одним своим существованием, что хочется спрятаться куда-нибудь, где их не будет... на Луну улететь, например. И вообще... люди ведь опасны и жестоки... – Как никто другой, – соглашается Мишель. – Животные не охотятся на себе подобных, в отличие от людей. Более того, животным не доставляет удовольствия издеваться над своей жертвой; для них это просто инстинкты. А людям нравится причинять боль. Никто так не страдает от человека, как сам человек. – И при этом людьми трудно не восхищаться, – Лиза растерянно чешет нос. – Они ведь столько всего изобрели, изобразили, открыли... Без чьей-либо помощи. Сами выросли из жителей пещер в таких разумных, продвинутых существ. Они продолжают развиваться каждый день, стремятся познать эту жизнь и друг друга... И, наверное, хороших все-таки больше, чем плохих. – Кажется, мы наконец-то заговорили на одном языке, – Мишель одаряет её ласковой улыбкой, вновь замолкает, а затем выдаёт: – Люди – это самое противоречивое, что придумала природа. Их можно любить всем сердцем и ненавидеть до дрожи в руках, их надо бояться больше всего и ими же стоит восхищаться, как ни чем другим, люди совершенно бесполезны для вселенной, но без людей была бы бесполезна она... Люди заключают в себе всё самое светлое и самое тёмное, что есть в этом мире. – Но в этом месте, кажется, сконцентрировалось всё лучшее, – тихо говорит Лиза. – Определённо, – Мишель улыбается себе под нос и осторожно вкладывает свою ладошку в руку подруги, ведя её дальше по переулку. – Мы, кажется, убедились в этом ещё вчера. – Да, наверное... – Лиза смущённо краснеет. – Знаешь, я почему-то очень плохо помню эту ночь. Как будто я наблюдала за всем со стороны, но не переживала сама. – Это же хорошо, – Мишель привычно поднимает глаза, рассматривая трещинки на каменном потолке, а на лице её возникает знакомое мечтательное выражение. – Правда? – Лиза сдержанно хихикает. – Это значит, что ты была настолько счастлива, что невольно перестала соображать, – произносит Мишель задумчиво. – Знаешь, мы привыкли всё запоминать своей головой, сухо мыслить, раскладывать по полочкам, потихоньку забывая, насколько прекрасна жизнь, если воспринимать её не мозгом, а душой. Мы уже практически научились брать чувства под контроль, и лишь счастье всё не желает нам покоряться. Оно до сих пор неподъемно для человеческого разума. Его нельзя осознавать и анализировать, можно лишь чувствовать. Бывают моменты, когда мы настолько счастливы, что не можем воспринимать происходящее, эти минуты попросту не откладываются у нас в голове. Она некоторое время молчит, обдумывая что-то, а Лиза не прерывает, понимая, что мысль ещё не завершена. И вскоре Мишель продолжает. – Когда мы пытаемся вспомнить эти счастливые мгновения, мы видим перед собой только размытые картинки, нам кажется, будто всё это был сон. А если попытаться возвратиться в этот момент своим сердцем, мы ощутим теплоту внутри. Самое счастливое мы запоминаем не головой, а только своей душой. – От этого как-то тоскливо, – Лиза неопределённо ведёт плечом. – Создаётся впечатление, будто это счастье вертится в голове, а поймать его за хвост не удаётся. – В голове не удаётся. А вот в душе его можно ощущать в полной мере. Позволь себе перестать думать и окунуться в воспоминания. – Попробую, – обещает Лиза и понимает, что Мишель своими словами поставила в ней очередную точку над i. – Я до этого додумалась только сегодня утром, кстати, – вдруг признаётся Мишель. – Как и до очень многого за время, что мы с тобой знакомы. Я вроде и раньше думала, но эти мысли мне было некуда выплеснуть, мне постоянно чего-то не хватало... А потом появилась ты и стала моим вдохновением. И Лиза в который раз поражается, с какой лёгкостью Мишель говорит что-то подобное. Кажется, в черепной коробке этого человека отсутствует центр, отвечающий за смущение. – Я вдохновляю тебя своим молчанием и потерянным взглядом? – шутит она на всякий случай. Мишель улыбается и снова переводит взгляд на стену. – Молчание порой бывает громче любых слов, – откликается девочка некоторое время спустя. – По крайней мере я понимаю тебя, даже когда ты молчишь.

Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя. Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав. Э. М. Ремарк «Жизнь взаймы»

– Почему ты тогда заговорила со мной? – осторожно спрашивает Лиза, рассматривая юный май сквозь окно старой электрички. С того трепетного утра, проведённого в переулке на Литейном проспекте, проходит почти две недели. Несколько дней назад самый тёплый и нежный апрель в жизни девушки отсчитал свой последний день. – Что я, не могу поговорить с незнакомым человеком, с которым у меня одинаково хороший вкус на литературу? – Мишель тихонько смеётся и отрывает глаза от книги, с хитрым прищуром наблюдая за подругой. Она такая же, как и в их первую встречу: загадочная, мечтательная и незаконно красивая, словно являющаяся человеческим олицетворением весны. – Просто так к незнакомцам не пристают, – ворчит Лиза. – Ну... – Мишель задумывается и поднимает взгляд в потолок. – Ты смотрела в окно и улыбалась, читала один из моих любимых романов и выглядела очень одинокой. По-моему, три хороших повода, чтобы заговорить. – Я тогда так растерялась... – Лиза сдерживает улыбку и сосредоточенно изучает лежащую на своих коленях книгу. Перечитав необходимую для экзаменов школьную литературу, она решила дать Ремарку ещё один шанс. Удивительно, но со второй попытки она всё же сумела раствориться в его историях, понять непростые посылы и сделать для себя определённые выводы. – Ты и сейчас растеряна, – констатирует факт Мишель. – Месяц прошёл, а ты всё ещё меня стесняешься. Лиза вспыхивает, корчит гримасу и опускает глаза в текст. Мишель тихо усмехается и повторяет её жест. Они выходят на станции, которую Мишель случайно обнаружила примерно год назад, когда решила сесть на первую попавшуюся электричку и покинуть её на спонтанно подобранной остановке. А потом ноги сами привели её в очередное чудесное место. «Самое прекрасное мы находим случайно», – проговорила она, когда рассказывала Лизе эту историю. Чудесное место оказывается простирающимся до самого горизонта полем, лежащим примерно в километре от станции. По одну его сторону дремлет ароматный сосновый лес, по другую – вьётся узкая просёлочная дорога. Поле покрыто тысячами золотистых одуванчиков, которые лениво покачиваются из стороны в сторону и улыбаются пришедшим девочкам. Местность неровная: дорога в какой-то момент начинает подниматься, а поле изгибается пологим холмом. Здесь очень много солнца, тепла и свежести. – Я часто приезжала сюда летом, – говорит Мишель, прикрывая глаза и делая глоток лесного воздуха. – Просто валялась в траве, читала, думала... Здесь редко бывают люди. – То, что нужно, – хихикает Лиза. – Да, поваляться в траве и задохнуться в пыльце... Странно, но именно этого мне хотелось больше всего. Подруги смело ступают в высокую траву и пробираются вперёд. Одуванчики при соприкосновении с их ногами что-то недовольно шелестят и выбрасывают в воздух облако золотистой пыльцы. После недолгого путешествия по душистому ковру девочки находят отличное местечко прямо у подножия холма. Здесь он выгибается почти под прямым углом, прохладной тенью прикрывая от палящего солнца. Лиза валится на землю, облокачивается о мягкую траву и затихает. Мишель присаживается рядом и тоже молчит. В поле стрекочут цикады, лес тихо шелестит ветвями высоких сосен, игривый ветер носится туда-сюда, и все эти спокойные, тихие звуки каким-то удивительным образом заглушают громыхание электричек и шум дороги. – Когда я умру, проследи, чтобы меня похоронили здесь, – распоряжается Лиза, закрывая глаза. Мишель ворчит что-то насчёт её отвратительного чёрного юмора и тянется за одуванчиком. Лиза просыпается, когда ей на голову падает что-то мягкое и пахнущее цветами. Девушка вздрагивает и чихает даже, распахивая ресницы. – Венок? – соображает она, ощупывая украшение на своих волосах. – Мишель, на этот раз ты поняла мою просьбу слишком буквально. Мишель заливисто смеётся и пихает её в плечо. – Что за детский сад? Сама надевай, – Лиза снимает с головы аккуратный венок из одуванчиков и пытается опустить его на макушку Мишель. – Тебе не угодишь, – Мишель отмахивается и в результате недолгой борьбы заставляет Лизу вернуть венок себе на волосы. И снова смеётся, ведь её вечно бледная и угрюмая подруга с одуванчиками на голове выглядит слишком мило. – Хватит ржать. Иди сюда, – Лиза закатывает глаза и притягивает Мишель к себе, заставляя лечь рядом. Они долго молчат, улыбаются и смотрят в синее-синее небо, греются в лучах солнца и вдыхают ароматы полевых растений. – Летом пахнет, – бормочет Лиза. – Не хочу, чтобы весна заканчивалась, – откликается Мишель с грустью в голосе. – Я тоже. У меня ЕГЭ через три недели, – Лиза, кажется, на несколько секунд становится одного оттенка с травой. – Забудь об этом хоть сейчас. Ты всё сдашь, – подбадривает её Мишель. – И всё же... так не хочется, чтобы это чудесное время года уходило. Что может быть прекраснее весны? – Много чего. Лето, например. – Не-ет, – тянет Мишель, со сдержанной улыбкой рассматривая пушистые облака. – Весна лучше. Она – как начало новой жизни. Зимой мир мёртв. Он скован льдом, заморожен холодным воздухом, а, когда снег тает, начинает просыпаться. – Сыро, грязь плывёт, льют дожди, – уныло продолжает Лиза. Мишель снова смеётся и пихается. – Грязь кончается в марте, – говорит она. – Весь апрель и май светит солнце, всё цветёт... По крайней мере, в этом году. Весна расцветает не только на улице, но ещё и в сердцах людей. Они тоже будто перерождаются, оживают после зимы... Ну, я точно. – А что так? – Лиза поворачивает голову и смотрит. Мишель же продолжает изучать небо, не глядя в ответ. – Не знаю. Зимой я не могла найти повода, чтобы радоваться, а весной не могу найти повод, чтобы грустить. – Ну и хорошо. – Весна не сравнима ни с чем, – Мишель мечтательно улыбается и закрывает глаза. – Лето тёплое, солнечное и свободное от начала до конца. Такая приятная стагнация. Только весной можно наблюдать за тем, как меняется мир, как он медленно раскрывает руки для объятий. И в этой перемене самое прекрасное. – Ну... да. Окончание долгой зимы всегда радует, – соглашается Лиза. – Но, такое ощущение, что весна для тебя – не только время года. – Конечно. Весна для меня, скорее, – состояние души. Состояние, когда она заклеивает нанесённые зимним холодом порезы. Весной мне так легко мечтать, любить, чувствовать... да просто жить. – Я думала, тебе всегда это легко, – хихикает Лиза. – Независимо от времени года. – Ну... конечно, я не жалуюсь и зиму люблю, наверное, и жизнь всегда прекрасна и так далее... Но весной я влюбляюсь по уши. – В кого? – ляпает Лиза, не подумав. – Да во всё и во всех, – Мишель тихонько смеётся. – В свою жизнь, в саму себя, в людей вокруг... Моё сердце готово полюбить весь мир. У тебя разве не так? – Я не настолько любвеобильная. Выбираю себе одного человека и страдаю по нему. – И кто этот счастливец сейчас? Ну, – добавляет она с хитрецой в голосе, – или счастливица. – Никто, – Лиза прикрывает смущённо розовеющие щёки ладонями. – Отстань. И вообще, с чего ты взяла, что я... – Ой, сказки мне не рассказывай, – Мишель смеётся, вгоняя Лизу в краску окончательно. – И вообще, все мы любим два пола, просто не признаемся себе в этом. – Неправда. Многие любят один пол. – Как можно любить один пол? Любовь – это же не влечение к определённой группе населения, – Мишель с улыбкой протягивает руку и в своей манере треплет Лизу по волосам. – Не будь такой странной. – Нельзя сказать, что ты любишь только парней или только девушек, – продолжает спорить Мишель, сдержанно улыбаясь. – Невозможно же любить всех представителей какого-либо гендера; и среди одних, и среди других есть хорошие и плохие люди... И точно так же нельзя совсем не признавать один из полов. – А один из потолков? – Лиза, хватит кривляться! – Мишель не выдерживает и снова хохочет, а Лиза притворно морщится. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. – Миш, просто дело в том, что с кем-то в плане отношений мы чувствуем себя комфортно, а с кем-то – нет, – выговаривает Лиза, думая, что сейчас она точно провалиться сквозь землю от стыда. – И нельзя со всеми чувствовать себя одинаково. – Зависит только от человека, – Мишель переворачивается на живот и подпирает подбородок руками. – Я вот не знаю, с кем я буду в конечном итоге. Главное, чтобы это была настоящая любовь. И вообще, жизнь непредсказуема. Мы можем годами быть уверенными в своей ориентации, а потом вдруг влюбиться в того, в кого совсем не планировали влюбляться. Так что ничего нельзя знать заранее. – Ну... есть в этом что-то, – Лиза улыбается. – Но я ничего более странного не слышала. – Ради чего ты живёшь? – выстреливает вопросом в лоб. Лиза давится воздухом от неожиданности и привычно теряется. – Не знаю... – бормочет она. – Ради того, чтобы поступить, отучиться и работать по профессии мечты, наверное?.. – Скучно. – Найти настоящую любовь, исходить все крыши Петербурга, свалить в Германию без знания языка... Что ты ещё хочешь услышать? – Вот это уже лучше, – Мишель одобрительно улыбается. – Не начинай, – ворчит Лиза. – Сама рассказывай. Ты мне, кстати, давно уже это обещала. – Я живу ради того, чтобы... – тянет Мишель, снова заваливаясь на спину и глядя в небо, – чтобы чувствовать. – В плане, чтобы всегда быть счастливой? – уточняет Лиза. – Всегда быть счастливой всё равно не получится. Да и неинтересно это. Жизнь бессмысленна без трудностей, – Мишель, как и всегда, замолкает ненадолго, размышляя. – Чтобы чувствовать... абсолютно всё, что только можно: радость, боль, страх, любовь... Чувствовать каждую секунду. Мы так привыкли к чувствам, что очень их обесцениваем, считаем, что они – второстепенны, а на первом месте стоит голос разума. Поняв это, я перестала игнорировать то, что ощущаю, постаралась каждую эмоцию проживать осознанно. И жизнь для меня заиграла новыми красками. – Звучит так банально, но на деле это совсем непросто, – вздыхает Лиза. – Начать трудно, а потом становится очень хорошо. Мне не нравится задыхаться в своих мыслях, но задыхаться в чувствах... Ничего лучше этого быть не может. За эту зиму я вылила столько слез, сколько не вылила за прошлые шестнадцать. И каждый раз я думала, насколько же благодарна за возможность так остро переживать даже какие-то незначительные неприятности. – Какой-то мазохизм. – Да я не в том смысле, что мне нравится страдать, – Мишель смеётся, откидывая голову. – Просто я научилась даже негативные эмоции воспринимать как чувства, которые отличают меня от неодушевлённых предметов. Самое сложное – полюбить боль. С счастьем всё легче. Мне, для того, чтобы быть счастливой, не нужно что-то необыкновенное. Даже когда моё сердечко рвётся на части, я всё равно счастлива, ведь я могу ощущать это так ярко. Лиза смотрит на неё и сдержанно улыбается. А Мишель вдруг оборачивается. И впервые при серьёзном разговоре смотрит в ответ. – Труднее разобраться в тех чувствах, что имеют бесконечно много видов и степеней, – бормочет она будто смущённо. – Все чувства многогранны. – И все многогранны по-разному, – уголки её губ приподнимаются в таинственной улыбке. – Раньше я такая замороченная была... Почти такая же зануда, как ты. Мишель усмехается, а Лиза снова морщит нос. – Я всё время думала, переживала из-за мелочей, из-за мнения других людей о себе, – продолжает она, открыто глядя в глаза. – Одним словом... жила только за счёт своего логического мышления. Знаешь, почему у меня особая любовь к книгам Ремарка? Именно он научил меня тому, что за эту жизнь надо хвататься, потому что она может закончиться в любой момент. И что вот так проживать её... сухо, степенно и несмело – это самая большая ошибка. И тогда я просто забила. Мишель ярко улыбается и продолжает горящими глазами рассматривать собеседницу. Выдержав свою неотъемлемую паузу, она возвращается к теме: – Забила абсолютно на всё. На то, чего от меня ждут родители, на то, какой меня хотят видеть сверстники, на ту неуверенность, что мне пытались внушить все вокруг. Я перестала уступать их попыткам контролировать меня. Перестала прикидываться тем человеком, каким не являюсь. И да, я тут же оказалась никому не нужной, да и плевать. Я сама сделала себя такой сильной и счастливой, какой меня никогда бы не сделал никто из них. И я осознала, насколько ценна эта жизнь, и насколько она прекрасна. – Не всем быть такими сильными, – Лиза отвечает робкой улыбкой, чувствуя, как по телу её разливается знакомый жар. – Вспомни о том, что мы – ничто в масштабах вселенной, – вкрадчиво шепчет Мишель. – Но нам дано право существовать. И мы не знаем, что случиться с нами секунду спустя. Можно банально попасть под машину, можно однажды проснуться и узнать, что началась ядерная война, или же вселенная может вдруг понять, что человечество – это её самая большая ошибка, и уничтожить планету ударом огромного астероида. А потому каждый день нужно проживать, как последний. Проживать так, чтобы на том свете не пожалеть. Перестать уже угождать своему окружению и жить ради себя. – Мнение близких людей всё равно важно, – неуверенно возражает Лиза. – Если близкие люди не принимают тебя такой, какая ты есть, то никакие они не близкие. Они просто воплощают на тебе те цели, на достижение которых у них не хватило упорства. Хорошие отношения с родителями в ущерб своим мечтам, вечные внимательность и серьёзность – это, конечно, круто, но радости от такой жизни... Я выбрала другой путь. Перестала думать головой и отдалась своим чувствам. Теперь лишь они направляют меня вперёд. – Ты часто говоришь, что в нашем мире нет ничего случайного и бесполезного, – напоминает Лиза. – Если ты считаешь, что жить надо своей душой, то для чего нам даны разум и интеллект? – Чтобы понять, что жить лишь за их счёт нельзя, – говорит Мишель. – Разум нужен для того, чтобы делать выводы из собственного опыта и размышлять о чём-то высоком. А просто жить и быть счастливым... Это могут сделать только чувства. Мне искренне жаль тех, чья жизнь состоит из ни на минуту не прекращающейся работы мозга. – Может, эти люди просто немного взрослее и ответственнее ко всему относятся? – спрашивает Лиза осторожно. – Им важно не поставить себя в дурацкое положение, не подвести своих близких, у них нет времени мечтать и романтизировать всё вокруг, потому что они сосредоточены на более конкретных и приземлённых целях. Они, вероятнее всего, самые надёжные люди. Не такие легкомысленные, как те, что живут исключительно эмоциями. – Жить эмоциями не значит быть легкомысленным, – Мишель забавно хмурится. – Ну ты же сама говоришь, что нужно забить на все заботы, на мнение окружающих, перестать слушать голос своего разума... Разве это не легкомысленно? Между прочим, именно разум уберегает нас от чего-то опасного. – Нужно просто учиться использовать свой могучий мозг в меру, – Мишель вновь протягивает руку и легонько стучит Лизе по макушке. – Уберегать себя от опасности и хорошо учиться в школе. А на других людей и правда нужно забить. Ты не для них жить должна, а для себя. И попадать в дурацкое положение тоже не стоит бояться. Вспомни ту ночь, когда мы скакали под любимые песни, а потом валялись на асфальте. Разве не дурацкое положение? Самое что ни на есть. Но зато в ту минуту мы были счастливы, и это самое главное. – Всё равно. Надо думать, прежде чем сделать новый шаг, – ворчит Лиза, понимая, что Мишель ей всё равно не переубедить. – Думать я буду на контрольной по математике. А жизнь я хочу прочувствовать во всех красках, – Мишель улыбается и снова ложится на спину, погружаясь в заросли одуванчиков. И она рядом с этими цветами сама выглядит, как солнце. – Кем ты хочешь стать? – переводит тему Лиза. – Ты, кстати, уже несколько раз уходила от ответа на этот вопрос. – Я пока не определилась, куда конкретно подамся после университета, но учиться буду на философском, – отзывается Мишель. – Я же говорила, что мне ничто так не интересно, как человек? Вот. Собираюсь познать все тонкости человеческой сущности. – Ну так учи китайский и уезжай в азиатские страны, – Лиза смеётся. – Овладеешь кунг-фу и будешь специалистом восточной философии. Там у них с этим серьёзно. – Не-ет, – тянет Мишель в своей манере. – Восточная философия – это вообще отдельный мир. Человеку из другой страны вряд ли удастся её понять. Я буду изучать только мировую философию, искать ответы на те вопросы, которые не дают мне покоя уже сейчас. – Она улыбается и добавляет: – Если и уеду куда, то только в Германию и точно не навсегда. Я слишком люблю свою страну, чтобы свалить из неё, не поклонившись. – Тогда учебник немецкого тебе в руки и хватит умничать. – Я, между прочим, вполне могу изъясняться, самый базовый словарный запас у меня есть, – ворчит Мишель. – А в языковой среде выучить будет легко. Раз уж меня так покорил Ремарк, то нельзя упускать шанс. Возможно, на его родине я ещё яснее смогу понять, о чем он писал. Согласись, удивительный был человек. Он вырос в самой агрессивной стране мира в самые тёмные времена истории, прошёл через Первую Мировую, своими глазами наблюдал нацистскую пропаганду, но всё равно начал писать о мире, о любви, о ценности жизни. За это его лишили гражданства, казнили его сестру, публично сжигали его книги, но он всё равно не сломился. Кажется, он просто верил в людей, в ненапрасность своих трудов и рисков, и в то, что даже много лет спустя его истории продолжат разгонять отчаяние и жестокость этого мира. – Его примера вполне достаточно, чтобы убедиться в существовании человечности и абсурдности стереотипов, – тихо добавляет Лиза. – Немец, в разгаре войны писавший антивоенные романы. – Теперь понимаешь, чего меня в Германию тянет? – Мишель улыбается. – Атмосферой страданий русских классиков я и здесь могу пропитаться, а вот чтобы понять, как Ремарку удалось вот так перевернуть представление о людях, об их жизнях, о добре и зле, о мире и войне... надо ехать и общаться с немцами. – Как бы он назвал роман о нас с тобой? – Лиза улыбается до ушей и снова поворачивает голову. Мишель некоторое время думает, вертя в руках сорванный одуванчик. – Может... «Весна в наших сердцах»? – бормочет она, улыбаясь тоже. – Почему? – Потому что эта весна сыграла очень большую роль в наших жизнях, Лиз, – тихо-тихо говорит Мишель, переводя взгляд на глаза напротив. – И она не только распускается тюльпанами в городских палисадниках. Она заполнила собой наши сердца, отогрела их. У нас внутри всё стремительно меняется. Как тёплый апрель сменил унылый январь, так же и лёгкость, счастье и любовь ко всему миру сейчас перекрывают те отчаяние и боязнь перемен, что жили в наших душах всю зиму. И я говорю не только за себя, потому что я чувствую, что с тобой происходит то же самое. Просто ты немного боишься этого. Не понимаешь пока. И это совершенно нормально. Всем нужно время. – Да, наверное, – Лиза смущается и краснеет, но продолжает улыбаться и впервые легко зрительный контакт удерживает. – А как это звучит на немецком? Мишель морщит лоб, вспоминая слова, а потом с расслабленной улыбкой выговаривает: – Frühling in unseren Herzen. – Ерунда какая-то, – Лиза не удерживается и смеётся. – На русском красивее. – Замолчи, а? – Мишель сдерживает смех и пихает её в плечо. – Просто постарайся вдуматься в значение этой фразы. Она значит намного больше, чем может показаться сначала. Сама весна значит намного больше.

Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать. И даже если нужные слова приходят, то стыдишься их произнести. Все эти слова принадлежат прошлым столетиям. Наше время не нашло еще слов для выражения своих чувств. Э. М. Ремарк «Три товарища».

С каждым днём Лизе становится всё тяжелее. Экзамены неумолимо приближаются, а вместе с ними и решительный шаг во взрослую жизнь, но впервые за долгое время не это тревожит её больше всего. В тонкой душе девушки происходит нечто, непонятное ей самой: всё, что казалось важным ещё полгода назад, сейчас сметает новое, необъяснимое чувство; оно встречает её лучом утреннего солнца и провожает холодной улыбкой ночного неба, растекается по всему телу, вызывая в кончиках пальцев трепетное покалывание, заполняет собой разум и контролирует такой уравновешенный ранее ход мыслей, закручивая их беспорядочным ураганом. И Лиза не может избавиться от противного ощущения собственной вины. Она понимает, что, наверное, что-то делает не так, но не понимает, что именно. Она пытается то загрузить себя учёбой, то отпустить все мысли, разговаривая о какой-то ерунде с Мишель; только вот после их разговоров становится ещё хуже. Никогда не отличавшаяся болтливостью, в последнее время Лиза болтает больше своей общительной подруги; но чувство недосказанности лишь возрастает. Порой Лиза думает, что ей стоит сказать всего несколько слов вместо рассеянного потока дежурных фраз, но только слова эти всё никак не приходят в голову. А ещё она злится на Мишель, ведь та прекрасно всё понимает, – вообще, всё-всё в этом мире понимает! – но ничего не делает. Помогает Лизе готовиться к экзаменам, будто это сейчас самая большая проблема, болтает о смысле жизни и остаётся всё той же загадочной, романтичной и непонятной. Тогда Лизе начинает казаться, что Мишель попросту не нужны эти трудности. И всё же, она не может устоять, когда ей на телефон приходит беспечное предложение прогуляться по вечернему Петербургу. С каждым днём темнеет всё позднее. Нежные майские сумерки держатся почти до десяти, не за горами белые ночи, но звёзды на сиреневатом небе всё равно зажигаются по расписанию, перемигиваясь с огнями города. Этот вечер пропитан спокойствием и тишиной. Даже Нева течёт осторожно, убаюкивая дремлющих на волнах чаек. Петербург готовится к очередной яркой ночи, отдыхая от суматошного дня в объятиях тёплых сумерек. Две девочки выходят на небольшой каменный мост, пересекающий узкий приток бурной реки. Опираются о бортик и в молчании рассматривают открывающийся перед ними вид на родной город. Одна бледная, растрёпанная, одетая в огромную кофту, в которой вчера уснула прямо за столом; вторая, несмотря на усталость, появляющуюся под конец учебного года, всё такая же женственная и улыбчивая. Они даже в этом разные. Что уж говорить о том, что творится внутри их беспокойных сердец. – Через неделю математика, – констатирует факт Мишель, бросая на нервную девушку осторожный взгляд. – Волнуешься? – Нет, – пожимает плечами Лиза. – На моём факультете она всё равно не учитывается. Думаю, сдать на проходной мне мозгов хватит. – Тогда что такое? – Мишель мягко улыбается и кладёт свою ладонь поверх чужой. – Что? – немного раздражённо уточняет Лиза. – Ты в последние несколько дней на себя не похожа. Огрызаешься, засыпаешь на ходу, даже в переписках вялая. – Наверное, просто переучилась под конец года, – Лиза пожимает плечами. – Не бери в голову. – А мне кажется, тут что-то другое. – Ну тебе виднее. – Лиз, – Мишель силком разворачивает её к себе и пытается поймать усталый взгляд погасших вдруг глаз. – Просто расскажи, в чем дело. Я же тебе не просто подружка, с которой можно потрепаться о какой-то фигне. Я всегда поддержу. – Я не знаю, – Лиза не смотрит на неё. Пусто глядит в сторону. И она знает, что Мишель всё понимает и без объяснений, но просто пытается добиться своего, растрясти её на откровение. – Иди сюда уже, – Мишель делает шаг вперёд и мягко заключает Лизу в объятия. Лизе хочется оттолкнуть её, ведь от этой ласки становится тошно. Но несколько секунд спустя она сдаётся своему желанию быть ближе. В объятиях тепло и спокойно, поэтому она голову свою на чужое плечо роняет, глаза зажмуривая. – Всё нормально, – бормочет она. – Надо уже просто пережить эту суматоху с экзаменами и всё будет хорошо. – И всё же? – Мишель гладит её по спине, а Лиза медленно растворяется в желанной нежности и аромате лёгких духов. – Не знаю, – повторяет она опустошённо. – Пытаешься поставить себе диагноз своей головой и не прислушиваешься к тому, что творится в душе, – шепчет Мишель. Лиза вспыхивает и отстраняется, ведь она, кажется, до сих пор не может согласиться с жизненными убеждениями этой непонятной девчонки. Как бы ей ни хотелось согласиться. – Хватит уже, – просит она едва слышно. – Это мы проходили много раз. – Просто попытайся. Ты сразу всё поймёшь, – Мишель против воли Лизы снова сжимает её руку. – Тебе что-то мешает, но ты не можешь понять, что. Потому что причина не в голове, Лиз. Она в твоём сердце. Постарайся отыскать её. – Я не знаю, как и где искать эти причины, – признаётся Лиза после недолгой паузы. – Тебе это легче. – Почему ты думаешь, что мне разбираться со своими душевными загонами легче? – тихо спрашивает Мишель. – Да потому что у тебя нет этих загонов, – откликается Лиза, кажется, слишком резко. – Ты же постоянно говоришь о том, как жизнь прекрасна, как незначительны все эти подростковые трудности, а если что-то и случается, то для тебя это всё те же бесценные чувства, которые помогают тебе ощущать себя человеком. – Почему ты не можешь так же? – всё так же тихо и нежно задаёт вопрос Мишель. – Потому что для меня всё это не так просто. Я не могу вот так взять и отбросить все свои переживания, не могу отключить голову, потому что мне не плевать на своё будущее и на людей вокруг себя. Тем более, если эти люди мне дороги... я не могу не задумываться о последствиях своих слов и поступков. Для меня это... очень серьёзно. Высказавшись, Лиза затихает и отворачивается, ведь тёплый взгляд Мишель буквально сверлит в её груди дыру, постепенно подбираясь к сердцу. – Почему ты считаешь, что мне плевать? – спрашивает она наконец даже с обидой в голосе. – Лиз, я же всё вижу. И мне не всё равно. – Если видишь, почему не заговариваешь об этом? Считаешь, что всё само пройдёт? Что если игнорировать происходящее и продолжать сходить с ума, то оно испарится? – Лиза всё ещё не смотрит на неё и сглатывает горький ком в горле. – Потому что это не та вещь, о которой стоит говорить, – Мишель вдруг смущённо улыбается. – Ты ведь помнишь, что я так и не назвала вслух самое многогранное и сложное, по моему мнению, чувство. Ты знаешь, почему это чувство такое? Потому что для каждого оно значит что-то своё, и ни один словарь мира не в силах дать ему общепринятое определение. Оно, как и счастье, не покоряется человеческому разуму, его можно лишь ощущать, ему можно отдаваться, им можно жить... И бесполезно о нём разговаривать. Объяснения всё равно не подобрать. Лиза молчит и лишь чувствует, как по её коже рассыпаются мурашки, а в глазах предательски щиплет. – Для меня это тоже очень непросто, – продолжает Мишель. – И мне тоже страшно, и порой ужасно хочется спрятаться, но... Ещё больше хочется сдаться ему. Она на минуту замолкает и словно ожидает ответа, прекрасно зная, что сейчас точно его не получит. – Я не отношусь к этому легкомысленно, – произносит Мишель мягко. А потом перевешивает корпус через бортик моста, пытаясь заглянуть Лизе в лицо. А та не удерживается, улыбается, ведь Мишель практически вверх тормашками выглядит очень смешно, и сдаётся, глаза поднимая. – Так зачастую кажется, – говорит она. – Возможно, мне стоит немного повзрослеть и начать относиться к жизни серьёзнее, немного погасить этот огонёк, – бормочет она, растерянно улыбаясь. – Но я этого не хочу. Потому что счастливее, чем сейчас, я ещё не была, а снова становиться несчастной не собираюсь. И на ближайшее время передо мной маячит лишь одна цель: сделать так, чтобы и ты почувствовала себя так же легко. У Лизы от последних слов по всему телу знакомое тепло разливается. Она чувствует, как внутри неё вспыхивает обжигающее сочетание не пропавшей ещё тяжести на сердце и необъяснимого, воздушного счастья. От такого набора пульс опасно учащается, а тёплая слезинка всё же ускользает из-под опущенных ресниц. – Не меняй в себе ничего, – вдруг выдаёт девушка. – Счастливых людей слишком мало, и не надо тебе сокращать их количество. А я как-нибудь разберусь. Постараюсь... прислушаться к тому, что ощущаю. – Не у всех получается сделать это в одиночку, – мягко проговаривает Мишель. – Поэтому я буду с тобой. И сейчас я просто хочу сказать ещё кое-что, возможно, способное хоть немного тебя переубедить. – Слушаю, – Лиза сдаётся и улыбается. Почти как раньше. Смущённо и растерянно. – Знаешь, почему я на данный момент ощущаю себя счастливее? – бормочет Мишель, делая маленький шажок навстречу. – Потому что мной не правит ничего, кроме моих чувств. А чувствам плевать на последствия; их задача раскрасить мою жизнь прямо сейчас. Поэтому мне намного легче сделать то, на что никогда не решится человек, живущий по указке разума. Лиза слушает её трепетный шёпот и вдруг думает, что так близко они ещё не стояли. Весь мир сужается до подсвеченных солнцем янтарно-шоколадных глаз. Лиза думает, что зрачки Мишель как-то неестественно расширены, а в радужке плещется смесь робости и желания, страха и решимости, грусти и едва сдерживаемого счастья; и это определённо самое красивое, что может быть на свете. Лиза задерживает дыхание, не шевелится почти, разве что моргает растерянно. Она ощущает, как в её сжатую от смущения ладонь проскальзывают прохладные пальцы, сжимает их автоматически и чувствует, как от места соприкосновения электрические импульсы растекаются сначала по руке, а затем и по всему телу. Её пробирает волна таких колючих мурашек, что девушка даже вздрагивает. Мишель на это улыбается сдержанно и ещё несколько секунд стоит без движения, словно не может решиться. А мгновение спустя она сокращает разделяющие их десять сантиметров так стремительно, что Лиза не успевает ничего понять. Мишель едва-едва чужих губ касается, будто проверяя границы дозволенного. Отстраняется, замирает и, не встретив сопротивления, вновь тянется вперёд. Лиза стоит, как вкопанная, совершенно не понимая, как реагировать, ведь с ней в первый раз происходит что-то подобное; да и с Мишель, наверное, тоже. От этих мыслей становится неловко вдвойне. Девушка несмело наклоняет голову вбок и рот приоткрывает, подаваясь навстречу. Этот момент обеим запомнится как самый трепетный и при этом ужасно неуклюжий. Они не могут осмелиться перейти к чему-то большему; раз за разом соприкасаются и тут же отстраняются, словно обжигаясь, несколько раз сталкиваются носами и в унисон бормочут смущённое «извини», пальцы друг друга сжимают до хруста костей, но обняться или прижаться не решаются. Мишель, кажется, едва сдерживается от смеха, а Лизу лишь заботит, как сознание не потерять от резкой перемены ноты диалога. Первый поцелуй, пропитанный неконтролируемым ребяческим смущением и, возможно, не по годам взрослыми чувствами, опьяняет и заставляет потеряться во времени, забыть о потребности в кислороде и о том, что их могут увидеть. Он наполнен прохладой весенних сумерек, мягкостью заходящего солнца и пульсациями сердца их родного города, дающего право на любовь в любом её проявлении. Он окрашен сиреневым небом и золотыми отблесками на волнах Невы, нежной зеленью парков и величественными красками Северной столицы. Он звучит, как атмосферная песня группы «Кино», как шёпот стекающей по щеке слезы, как тихие шаги по узким улочкам, как отчаянный крик чаек и как скрип паутин городских проводов. Люди отмечают день первого поцелуя в личных дневниках, долгие годы прокручивают этот момент в голове и понимают, что ярче тех чувств они уже ничего не испытают. Даже долгое время спустя, встретив человека, с которым они готовы провести всю свою жизнь, они не смогут забыть того впервые охватившего их трепета. Какой бы неловкой и беспечной ни была подростковая любовь, она всё равно сохраняется в нашем сердце как самое ценное воспоминание. И ведь не только любовь так полно и так тонко заполняет их чувственные души. Никто не может настолько остро и осознанно воспринимать эту жизнь, как личность, находящаяся в непростой стадии между ребёнком и взрослым. Юное сердце, в клочья разорванное непониманием и одиночеством, с трудом собирает себя по частям, заново знакомится с окружающим миром, делает осторожные шаги навстречу умению видеть красоту и находить счастье в каждом мгновении. Каждый подросток однажды сгорает до тла, а следом превращается в птицу Феникс, возрождающуюся из пепла. А Феникс не может быть одинок, даже если он летит отдельно от стаи.

...моё «я» было стёрто любовью. Э. М. Ремарк «Ночь в Лиссабоне».

Июль того же года – Ты чего так сияешь? – слышится родной звонкий голос. – От метро твой блеск видно. Лиза оборачивается и ведь правда не может сдержать улыбки до ушей. Вообще-то, она на каждую их встречу так реагирует, но в этот раз, на взгляд Мишель, чересчур счастливая. У неё даже руки мелко дрожат, а в глазах что-то подозрительно сверкает. – Говори давай, – требует Мишель, подходя ближе и хватая её за руки. – Я поступила... – бормочет Лиза едва слышно, кажется, с трудом удерживаясь от того, чтобы не расплакаться. – Ты поступила! – взвизгивает Мишель, подскакивая по полметра и встряхивая подругу за плечи. – Я же тебе говорила! «Я не поступлю, я не поступлю», два месяца нытьё твоё слушала! – Хватит орать, мне стыдно за тебя, – смеётся Лиза, пытаясь успокоить ополоумевшую девчонку. – Мишель, люди смотрят! – Не будь! Такой! Душной! – по слогам выкрикивает Мишель, продолжая смеяться. – Ты что, не рада?! – Я радуюсь тихо, – ворчит Лиза. – Ну! И! Дура! – Мишель наконец перестаёт скакать и просто заключает Лизу в объятия, больше похожие на удушающий приём. – Просто... не знаю, – Лиза расслабляется в чужих руках, улыбаясь себе под нос. – Я так долго шла к этому... А теперь достигла и... не могу поверить. Это как будто снова происходит не со мной. – Значит... – Мишель улыбается тоже, запуская пальцы в тёмные волосы и вороша их. Лизу эта привычка раздражает, но вместе с тем и нравится. – Значит, я опять счастлива так, что у меня отключается голова, – покорно бурчит девушка. – Умница, – Мишель наконец отстраняется и с нежностью смотрит в глаза напротив. – Я так тобой горжусь... – Тем, что я даже со своей нервозностью умудрилась сдать экзамены? – с усмешкой уточняет Лиза. – Забудь об учёбе, – просит Мишель. – Я о другом. Ты так изменилась за это время. Как будто... – Начала жить, а не существовать? – Лиза не сдерживает улыбки. – Сама же говорила, я уже давно такая, просто... боялась признать это. – У тебя даже взгляд изменился, – продолжает бормотать Мишель, склоняя голову вбок. – Сейчас я вижу, что твои глаза влюблены в мир, который тебя окружает. Даже в те вещи, что ты раньше не замечала. Ты наконец-то увидела красоту этой жизни, смогла полюбить всё вокруг. – Ты была права, когда говорила, что с таким восприятием жить станет легче, – говорит Лиза, облокачиваясь о бортик моста – определённо любимого места для важных разговоров. – Сейчас я будто... не знаю. Как будто летаю над землёй. – Знакомое ощущение. У меня тоже так было, когда я поняла, что перестала зависеть от людей из прошлого, которые продолжали контролировать меня в настоящем, – она привычно переводит взгляд на небо. – А что тебя держало? – Быть может, – Лиза задумывается со слегка печальной улыбкой, – клеймо никому не нужного человека? Которое я сама на себя повесила. Я ведь с детства жила с убеждением, что раз окружающие не обращают на меня внимания, то я... бесполезная запчасть в этом хитром механизме. А теперь до меня наконец-то дошло, что я никогда не буду бесполезной, если стану нужной самой себе. – И? – тянет Мишель, с заинтересованной улыбкой наблюдая за ней. – И если перестану думать головой и начну жить своими чувствами, – Лиза кривит гримасу и тихонько смеётся. А потом принимает серьёзное выражение лица и продолжает: – Хотя это ведь по сути одно и то же. Головой полюбить себя и свою жизнь не получится. Это можно сделать только душой. – Потому что любовь и счастье... – начинает Мишель. – Не покоряются человеческому разуму, – завершает Лиза в унисон с ней. Они смеются и по очереди пихают друг друга в плечо. – Запомнила наконец-то, – добавляет Мишель. – Ничего этого не было бы без тебя, – произносит Лиза смущённо. – Ну... может, и было бы, но явно не так быстро. Та случайная встреча в вагоне электрички сделала меня самой счастливой девушкой в мире. – Моей, между прочим, – напоминает Мишель. Лиза стыдливо краснеет, ведь происходящее между ними до сих пор в голове у неё не укладывается. – Присвоила уже, – ворчит Лиза, а Мишель громко смеётся. – На крыши и не спать всю ночь? – предлагает она, привычно-ласково переплетая свои пальцы с чужими. – А я думала, опять ко мне смотреть дурацкий сериал и перечитывать Ремарка вслух, – фыркает Лиза. – Так, перечитывальщица. Как дела с «Триумфальной аркой»? – Мишель притворно хмурится. – Вчера закончила. Люблю Ремарка за то, что он не осуждает геев и считает, что вся прелесть русского языка заключается в мате. – Я тебя убью сейчас, – Мишель хохочет и пытается схватить девушку за волосы, но Лиза оперативно пресекает попытку насилия и затыкает Мишель смущённым поцелуем, кладя ладонь на прохладную шею. Мишель инициативу, как и всегда, перехватывает, вжимаясь поясницей в бортик и крепко удерживая Лизу за ворот футболки. Лиза осторожно перекладывает ладони на её спину, проводя кончиками пальцев по рёбрам и тихо выдыхая. Она привычно тонет в прохладе и нежности, исходящей от Мишель, расслабляется и позволяет себе раствориться в моменте. Каждое несмелое касание говорит само за себя; говорит о том, к чему словарь русского языка ещё не подобрал общепринятого термина; о том, что не способны воспринимать мозговые извилины, но легко понимает расцветающее с каждым днём сердце. Единственный язык, на котором человек способен высказать самое важное, – язык души. Они отстраняются друг от друга и смущённо смеются, соприкасаясь лбами. Между ними не остаётся ничего, кроме тишины комфортной и улыбок тёплых. Невысказанные чувства искрят, пульс торопливо бьётся по венам, а тёплое солнце ласково обнимает, оберегая от наружного холода. Две счастливые девочки ещё долго стоят на мосту, обнявшись, а потом идут вновь покорять свой город. Отныне их связывают не только любовь к классической литературе, часы ночных разговоров, многочисленные прогулки по вечернему Петербургу и даже не первая, сносящая крышу влюблённость. Связывает их что-то намного более значимое приземлëнных, привычных нам ценностей. Им принадлежит нечто, непонятное другим и при этом знакомое каждому. Не всем дано понять человеческую душу и ощутить её глубину; не всем дано разобраться в самом себе и определить значение своего существования; не всем дано видеть красоту и внешнего мира, и своего бесценного внутреннего мирка. Возможно, если бы люди умели делать это, им не было бы так тесно на своей планете. Перевоспитать человечество уже невозможно. Жестокость, эгоизм и апатия миллионами лет передаются из поколения в поколение, они не могут не таиться даже в самых чистых сердцах. Единственный выбор, который мы ещё имеем право сделать, – дать им волю или пойти против тёмной стороны человеческой сущности и быть счастливым назло всем. Тому, кто достойно переживает преподнесённые судьбой испытания, жизнь рано или поздно открывает глаза на свои самые уязвимые и самые прекрасные стороны, в награду посылая ему человека, способного разделить с ним боль прошлого и радость настоящего. Нет ничего страшнее, чем в конце своего пути пожалеть о том, как ты его прошёл. Чтобы этого не случилось, за жизнь нужно хвататься прямо сейчас; она ничтожно коротка в сравнении с длительностью существования вселенной, а в наше неспокойное время может оборваться в любой момент. Тяжёлое прошлое оставить в прошлом, блëклое настоящее начать менять в эту же секунду, а в будущее ступать без страха и с улыбкой на лице. И главное, всегда помнить, что самое лучшее не покоряется человеческому разуму – жизнь создана для чувств и для вечной весны, расцветающей прямо в сердце. .