Бессмертная любовь

Он бежал, следуя за ускользающим зеленым сполохом, и сердце колотилось, как бешеное, как в последний раз, когда… Снова и снова, эти бесконечные поиски когда-нибудь все-таки его доконают… Если бы у него вообще была возможность умереть окончательно, а не на несколько жалких мгновений. В лесной чаще, далеко от дорог и поселений, сумрачно и тихо, любой звук и шорох разносится далеко — только были бы они, те звуки и шорохи. Словно она лишь призрак, наваждение, растворившееся с первым лучом солнца, как любой мираж. О чем он думал, когда привез лесную дриаду — в лес? Конечно, она снова ускользнула от него, как в тех полубольных сновидениях, преследовавших его все эти слишком долгие — без нее — годы. Но если чему-то его прошедшие годы и научили, так это умению ждать. Он почти заставил себя остановиться, выдохнуть и закрыть глаза. На плечи легли тонкие теплые ладошки, ласково скользнули, поправляя сбившийся воротник. То, чего не хватало снам: тепла ее ладоней, ощущения прикосновения, легкого цветочного аромата, сопровождающего каждый ее шаг. — Кощей? Что-то не так? — Все хорошо, — наконец выдохнув, он нежно обнял изящную девичью фигурку. Она все еще была той юной озорной дриадой, любовь к которой он пронес сквозь все года, а в их изменившемся мире осталось так немного мест, где она бы могла почувствовать себя свободной. — Теперь все хорошо. Я так… Я скучал. — Взгляни на меня? — она тепло улыбалась — он чувствовал. Рядом с ней словно растерял весь свой опыт слишком долгой жизни, снова чувствуя себя тем юнцом, который остался в нескольких десятках смертей позади. За спиной выросло что-то, на что можно опереться, и он не стал отказываться от поддержки. Открыл глаза, сразу теряясь в яркой зелени взгляда, отчего-то робея, поднял руку, погладив по щеке. Мэй решила сама: приподнялась на носках, прильнула ближе, прикрыв глаза и потянувшись вверх. Вокруг все еще что-то вырастало, но это уже не имело значения. Только она: только изгиб ее спины под ладонью, только сладкий вкус ее губ, только живое ласковое тепло. И какая, в сущности, разница, сколько веков их теперь больше не разделяет. Если больше никто — тем более смерть — не сможет их разлучить.