Человек и Бог

Тони любуется своей девочкой с голографического монитора. Паяльник шипит, платы стынут, расчёты в воздухе гаснут. Живой костюм трепетно вздрагивает в груди на знакомый силуэт. Девушка, ощущая направленный в свою сторону взгляд, оборачивается и смотрит точно в объектив. Прищуривается — словно пёс принюхивается — и мгновенно вспыхивает улыбкой. Искренней и смущённой. Патри очаровательна. Её черты лица нежные и мягкие, исключающие любую грубость; губы изящно тонкие и контрастные на бледной коже; глаза большие-большие, словно желающие вместить весь мир; зрачок крохотный, еле видный в жжённом клёне — очаровательна до кончика носа. Так приторно-сладка и юна. Непослушные кудри, яркий румянец и губы, открытый взгляд — сравнение с Лолитой неизбежно, но Тони не видит в Набоковской девчонке и каплю сей трогательной красоты. Лолита развратная и грязная, отцветший и затоптанный подснежник. Её красота броская, аляпистая и вульгарная — только слепой не заметит хорошеньких черт девицы. У падкого на нимфеток Гумберта не было иного выбора, кроме как задушить этот цветок, сломать собой, увековечив светлый образ в памяти. Он жалкий. Гумберт был не в силах увидеть и запомнить первую морщинку Лоли, был слишком слаб для её взросления, слишком немощен душой для признания. Они оба — жертвы пошлой юности и обстоятельств. Тони проводит параллель бездумно — их история другая, куда совершеннее. В ней нет места изъянам вроде человеческого фактора или инфантильности. Они другие. Старк, возможно, даже сочувствует кому-нибудь из героев романа. Его Патри — чистота и непорочность, сам Люцифер — прекраснейший из детей Бога. Она видела мир, видела жизнь с обратной стороны лоска, но её перья по-прежнему слепяще белые, а душа кристально ясная. Его Патри — бриллиант с лучшей, пятьдесят седьмой, огранкой. Потому что у Тони Старка всё самое лучшее. — Босс, мисс Паркер выйдет из северного лифта через 3 минуты. Он кивает в пустоту, отключая режим наблюдения. На экране снова вспыхивают формулы Экстремиса и бесконечные строки кода. Руки мелко потряхивает от предвкушения встречи — первой за день, и он берёт первую попавшуюся колбу. Этикетка с её почерком — дрожь усиливается. В голове всплывает новая идиотская параллель с Лолитой — он не Гумберт. Он любит Патри самой искренней любовью, а не стремится завладеть, сохранить и чёрт знает что ещё сделать. Тогда почему сердце колеблется с крохотной амплитудой? — Добрый день, Мистер Старк! Некая немая договорённость — делать вид правильных ролей: ученик — наставник, подчинённый — начальник, подмастерье — учёный. Своеобразная игра в людей, которую Тони не может себе позволить. В этом мире — новом, — свободном от политики, войн и зла, свободном от несправедливости и горя — в совершенном мире. Он — Бог. Бог не равен творениям, как и их жизнь чужда Творцу. — Привет, киндер. Старк не оборачивается, выдавливает слова с силой, через силу, кулаками опираясь на стол. Глаза широко распахнуты, горло сдавливает жгутом на вдохе; серебряные частицы в безумстве бьются о стенки, просясь наружу, ближе к ней. Как же жестоко иронично, что его душа или ближайший по определению к ней объект — это сгусток наночастиц. Искусственно созданный, осязаемый и вполне реальный. Человечный, очеловеченный. Рукотворный. Он невесело усмехается — вот и вся идеальность. Выжигал недостатки половину жизни и создал их на вторую. Проклятие гениальности ли, обреченность по праву рождения — всё одно. Его конечная неизменно-нежная Патри Паркер. — Тони. Зовёт твёрдым, сухим голосом. Спектакль был недолог, думает Старк, поворачиваясь. Она стоит неопасная и ребячливая на вид. В его рубашке и широких коричневых брюках, в жёлтых кроссовках и с множеством браслетов на руках, противоречиво серьёзная и собранная, но невозможно забавная. То-то и сбивает. Словно внутри хрупкого механизма спрятан волшебный рычаг, рубильник между девчушкой и ей. — Подойди. Старк нехотя отрывается от ребра стола, на полушаге понимая: это не Патри. «Душа» ухнула в пятки, оставив холодную пустоту, что начала стремительно растекаться по телу. Забираться в самые укромные уголки. Острый ком тошноты подкатил к корню языка, добавив кислый привкус. Он пересекает расстояние лаборатории слишком быстро, чтобы успокоиться. — На колени. Приказ. Взмах топора. Отсечение. Тони, не поднимая глаз, падает на леденящий пол. Гордость рушится, сыпется и разлетается на мириады частей. Он не станет их искать, только не при живой Патри. Патриции. Он много думал над формой имени «Патри». Патри… лакрица или солёная карамель, что-то сладкое, но чрезвычайно уникальное и оттого неясное. Что-то не для всех, но навсегда. Что-то задорное с ноткой «взрослости» и серьёзности. Но Патриция — это нечто древнее. Древнее зарождения греческих и римских богов, древнее первого христианства и греха. Патриция — нечто изящно-величественное, женственное и мужественное, всеобъемлющее, парадоксальное и безоблачно ясное. Каждый звук: звучный ли, грубый или глухой — несёт в себе особое значение. Патриция — нечто глубже просто слова, выше обозримого сознанием. Она кладёт ладонь на колючую от щетины щёку, ведёт большим пальцем по скуле, обжигая прохладную кожу теплом. Мягко сжимает, поднимает, настойчиво направляет, заставляя оторвать от яркой обуви взгляд. Патриция — жестокая, беспощадная и судьбоносная Богиня. Та, на которую можно только молиться и убивать во имя. Та, чей гнев не в силах пережить никто, потому что он холоден, как вечный Коцит, и неудержим, как людские пороки. Всё, что выдаёт в Патриции Патри и наоборот — тело. Точёное, в меру подтянутое, по-мальчишечье угловатое в бёдрах и плечах; с гладкой мраморной кожей и россыпью чёрно-белых звёзд. Идеальное. Только для Тони оно всегда храм, неприкосновенный, священный и запретный. Он трепещет в страхе, желая в равной мере отстраниться и прижаться сильнее, слиться с горячей ладонью одним целым; закрывает глаза, пуская по венам чужой свет. Он не выбирал её своей покровительницей и отдушиной — это она выбрала его, чтобы открыться. Показать божественное начало в смертной оболочке. Он же человек по природе: сколько ни трави плоть ядом и сывороткой, сколько ни перекраивай ниточки генов — он человек. Состоящий из органов, мяса и костей. И, несмотря на гениальность, доступ ко всем знаниям мира, десятки учёных степеней, для него секрет происхождение Патриции. И это секрет его отсутствующей души. Патриция дёргано улыбается одним лишь уголком, опускает руку ниже так, что тонкая кость ладони упирается в линию челюсти. Под нежной кожей судорожно дёргается кадык. Хватка крепнет, смелеет. Огонь растёт и сверкает в пустых лёгких. Тони смиренно ждёт вердикта, боясь одного — не успеть открыть глаза. Он в мгновение приказа отдаст жизнь, попросив взамен малое — заглянуть в чёрные, заплывшие туманом власти радужки. Так дерзко и самозабвенно. — Смотри. Гордо и откровенно, как истинная правительница. Тони смотрит и понимает — однажды это станет последним, что он увидит. Однажды, его взгляд не скользнёт от зрачков до губ. Однажды он не встанет с колен. Но это пустяки. Самое жестокое в Патриции: Однажды может наступить сейчас.