alea jacta est

Дыхание спирает на несколько долгих секунд, умом он понимает — прошло всего мгновение, но для него эти мгновения всё равно что Кронос время замедлил — мучительные и сладкие одновременно. Он ничего не может с собой поделать, будто бродячая псина которую оставили у обочины и которая, наконец, встретила своего хозяина, Джокер невольно делает несколько шагов навстречу к ней. В голове нет ни единой мысли, лишь одно тело действует инстинктивно — идёт туда, о ком ноет. К счастью, у товарищей бед с самоконтролем не наблюдалась, потому Уин буквально за шиворот успевает подхватить его, когда осознаёт, какого хрена тут происходит. — Ебанутый?! — он едва ли в ухо не забирается, пока выплёвывает ругательства шёпотом. — Какого хрена ты творишь?! — отрезвляющий хрип действует что надо, потому что он, наконец, осознаёт себя и всё происходящее. Замирает, затем аккуратно, самому себе несвойственно, вырывается из крепкой хватки товарища. Его странное поведение не остаётся не замеченным, стой они подальше, может и не обратилось внимание, но их разделяет всего пара метров и Джокер не может не заметить, как угрожающе нацелены на него Колибри. И конечно, по законам ёбаной пизды, он не может не заметить, как старается очкарик прикрыть собой Шелли. С высоты своего роста Джокер видит лишь белобрысую макушку и как блестят её глаза, зелёные, точно блядская весна. И так его выть тянет, упасть перед ней на колени и молить, неясно о чём, но молить, чтобы это всё закончилось. Чтобы он перестал чувствовать. Себя сдержать удаётся благодаря отрезвляющему пинку в голень, Уин пялится на него, пытаясь понять следующий шаг, и ему становится дурно. — Отвали, — так тошно и мерзко от себя, от неё, от всей ситуации, что ничего другого, кроме как сбежать, он не придумывает. Толкает товарищей в плечи и растворяется в толпе. Он прячется от мира на крышах новых высотных построек. Среди бескрайних небесных полей, смотрит ввысь и думает-думает-думает. Столько блядских мыслей, столько сожалений и отчаяния. Если есть где-то в мире высшие силы, то они должны знать, должны видеть — какая бы срань с ним ни приключилась, что бы ни свалилось на его долю — он никогда не жаловался, молча шел вперёд и старался жить и делать так, как только мог. Каждое мгновение, каждую минуту он боролся за право на существование. Он боролся ради себя, ради тех, кому он нужен. Ради своей дерьмовой, но семьи. Свою злость на мир, на людей, свой гнев он превращал в движущую силу. Его питали злость и гнев, ярость и обида на мир. Будто источник бесконечной энергии, он черпал силы оттуда и знал, что прогрызёт себе дорогу даже сквозь ад. Он умел пользоваться любой подвернувшейся возможностью и находил утешение в этом. Его это успокаивало и уравновешивало, так казалось, что в этом проклятом мире всё ещё есть хоть какой-то проблеск надежды. А потом с ним случилась Шелли и никак иначе, кроме как «диагноз» это не назвать. Он грезил о ней как умалишённый с той ночи. Когда утром, едва проснувшись, первое чего он хотел — коснуться её. Так по глупому было врать себе, что о той ночи он не помнит совершенно ничего, что она, в конце концов, ничем ему не обязана и ещё дохуллиард отговорок лишь бы не признаться себе в том, что его снесло навсегда и безвозвратно. Враньё, что он не помнит. В голове всё ещё свежо воспоминание, когда они были в душе. То, как она, прикрыв глаза, улыбалась, пока он мыл ей голову и обтирал пеной тело. Или же то, как она подставлялась под его руки, пока он кутал её в полотенце. Этот короткий миг, всего ничего, ставший для него созерцанием вселенной. Враньё, что он не помнит, как она укуталась в одеяло и рассмеялась, стоило ему уложить её в кровать, прежде чем выйти на балкон чтобы покурить. Как сжалось его сердце от странного, щемящего чувства, когда она укрылась с головой, оставляя торчать лишь макушку и мокрые, путанные волосы наружу. Он помнил, как обнимал её, прижимая к себе и помнил, как она кончала содрогаясь то под ним, то на нём. Её лицо в моменте экстаза, будто они вдвоём жестко затянули пару дорожек, опьяненные и в раздрае. Блаженная похоть и чистое удовольствие. Его рвало на части от одних только воспоминаний, его разрывало так сильно, что он не мог усидеть на месте. Беспокойно мотаясь из угла в угол, точно раненый тигр, он задыхался. Потому что, за то время что её не было тут, в этом проклятом городе, ему впервые хотелось выть, хотелось рассказать. Совсем по-детски хотелось выть и орать о том, как несправедливо и нечестно. Между ними — непреодолимая разница. И сколь бы он ни думал, как бы ни терзался и на грезил, что бросит всё и начнёт сначала по той же дороге, что идёт она, он знал — не сможет. Он не тот, кто имеет на это право, потому что там, в месте что зовётся домом, есть те, кто его ждут. Есть голодные рты, есть потребности и нужды, не его. И он не может, не вправе бросить всё и начать заново, у него нет этой возможности. Он не может пустить на перезапуск свою жизнь, время упущено, да и было ли оно когда-либо? Для неё очкарик — идеальный вариант. Джокер не настолько ущербный, он знает, что всё в этом мире подстать. Вдвоём они из тех, кто зовётся «элитой». Семьи, окружение, положение — такие простые вещи для него недоступны. Что уж говорить о других тонкостях? Почти за год её отсутствия он успел обдумать столько всего, что мог на каждое согласие апеллировать идеальным отказом который обязательно бы подчеркнул, почему он её не достоин. Её дед — директор, он видел того белобрысого шкета который притащился за ней в эту страну и конечно, Джокер знал, кто он. Его присутствие в жизни Шелли само по себе обнуляло всё. Он для неё что-то вроде табу. Не то чтобы она вдруг передумала и перестала смотреть на него как на пустое место, но если смотреть ебучей правде в глаза, то что он мог ей дать? Бои в клетках? Маты и агрессивное поведение? Неумение вести себя нормально и адекватно? От него буквально веет неадекватностью, так что, он бы вполне себе понял, если бы его прогнали взашей. Беда в том, что Джокер всегда был тем, кто получал то, что хотел. Сдаться сейчас всё равно что бросить себе вызов. Осознавая свои действия, последствия и причины, ноги всё равно ведут обратно, назад, к ней.       Ждать во дворе её дома пришлось долго. Он выкурил половину пачки когда увидел знакомые силуэты. Они прощались долго, так долго, желание разъебать морду очкарику было настолько велико, что он почти сделал этот шаг. В свете уличных фонарей, пока сам он прятался под сенью липы, ветви которой широко раскинулись, он наблюдал за ними. То, как глубоко Джахён целовал её, не так, пожирал, крепко прижав обеими руками к себе. Отсюда было видно, как секундами позже очкарик прислонился к столбу, упираясь спиной и как легко Шелли последовала за ним, почти наваливаясь своим телом. Они хотели друг друга и черт возьми, он ещё никогда не был так благодарен посторонним людям, что внезапно вышли из подъезда. Шелли смущённо отпрянула, как и ублюдок Джо зарделся, поправляя ворот своей куртки. Он что-то прошептал Шелли на ухо и она улыбнулась, а после, махнула ему рукой на прощание. Джокер выждал ещё пару секунд прежде чем скроется спина очкарика за пределами видимости и вынырнул из тени, пугая Шелли. Она вздрогнула, замерла на месте и уставилась на него как на приведение. Ему так хотелось как-то отвратительно съязвить или же пошутить, хотелось сделать что-то непривычное для себя, но он просто продолжил стоять молча напротив неё и проваливаться в бездну. — Ты что тут делаешь? — отойдя от удивления, она вдруг попятилась на несколько шагов назад. Нахмурилась и глаза её засверкали злобой и раздражением. Он бы хотел ей что-нибудь ответить, хоть с чего-то начать. Все слова вдруг застряли в глотке тугим, непроходимым комом. Он впился в неё взглядом, руки что покоились в карманах спортивных брюк сжались в кулаки. И в груди засвербело, словно кто-то вставил ржавый гвоздь и нещадно вбивал внутрь. Надо было что-то сказать, что-то сделать. Но что сказать, если слова бессмысленны? Она не поймёт его, а он в любом случае не сможет нормально объясниться. Что сделать, если в действиях нет смысла? Она не его. И он, Джокер, не тот кто имеем право поступать с ней как со своей собственностью. С кем угодно, только не с ней. — Я спросила, что ты тут делаешь? — тон её голоса опасно повысился, но так и не дождавшись ответа, Шелли нарочито хмыкнув, отвернулась и зашагала прочь, следуя к своей подъездной двери. Он не сдержался, ухватил её под локоть и впечатал в себя, обнимая так крепко, что из неё вырвался болезненный стон. — Ты… ты что, черт тебя подери, творишь… — прохрипев, она попыталась вырваться и почти сразу он ослабил руки, отпуская её, но сам не отошёл. Её запах, сладковатый, почти одурманил. — Отвали! — Шелли толкнула его прочь и он, отчего-то, послушно отошёл. — Что с тобой не так? — казалось, она задавалась этим вопросом всерьёз. Заглянула ему в глаза, насколько это возможно, и сказала: — Ты не можешь появляться тут когда тебе заблагорассудится. Ты вообще не можешь находиться рядом со мной, я запрещаю тебе. Мы друг другу никто, ясно? — Ясно. — он ухмыльнулся, точно сумасшедший. Она ведь рвала его на лоскуты, заживо сжигала его сущность, а он, в своей привычной манере, не собирался с этим мириться. Подошёл вдруг ближе и протянул руку, оставляя её покоится на тонкой талии. Он помнил, как она дрожала, когда этими руками он насаживал её на себя. Помнил, в каком экстазе, свящённом трепете закатывались её глаза. Глупо было полагать, что всё обойдётся, он, конечно, не настолько туп. Разум всё понимал, но тело, сердце и то, что зовётся душой — жили своей жизнью. Склонившись, Джокер сначала осторожно коснулся губами её губ, так легко и целомудренно, что Шелли, приготовившаяся яростно сопротивляться, удивлённо моргнула. Подняла на него взгляд и застыла, потому что на этот раз он впился в её губы сразу раненым и голодным зверем. Облизал её и почти сразу уткнулся носом в изгиб шеи, вдыхая запах и оставляя влажные поцелуи. Губы сами норовили прикусить белоснежное полотно, оставить на ней след и смотреть, как он расцветает почти на алебастровой коже тёмным пятном. Она сводила с ума, потому что он припал к ней как умалишённый, выцеловывая и вылизывая, кусая и наслаждаясь. В какой-то миг он почувствовал, как она громко и быстро задышала, тихий, едва различимый стон всё же вырвался из неё но в следующий миг тяжёлая девичья рука приложилась к щеке со всей дури. Тяжёлый и мощный удар заставил голову болезненно дёрнуться. Кровь тут же просочилась в уголке губ и он поспешил слизать её, безумно улыбаясь. Он знал, многие пугались, косились и избегали его в такие мгновения, но Шелли не выглядела напуганной, она смотрела открыто и с вызовом, готовая ответить ему очередным ударом, готовая бороться за себя. Он не мог не улыбнуться, теперь не безумно и жутко, не кривой ухмылкой, а искренне. Даже этот миг, короткий, отчаянный и безумный, даже то, что она воспринимает его как равного себе, готовая ответить на его вызов — тешит самолюбие. Дарит призрачную, глупую и хуёвую надежду на то, что завтрашний день будет лучше чем этот. Этот день уже прекрасен, отвратительно, но ведь прекрасен? Она тут, вот она, руку протяни, и он, тот кого зовут Джокером, одиночеством и бедами убаюканный, выдыхает с облегчением.       Кровь. Вся полость рта наполнена кровью и сколько бы он ни сплёвывал, все бестолку. Череда ударов, тяжёлых как молот, сотрясают поочерёдно то челюсть, то грудь, то живот. Он едва стоит на ногах, это его десятый раунд, и по подсчётам Жнеца сегодня он заработал почти две штуки зелёных. Это радует, но силы, всё же, заканчиваются. Десятый раунд и все с досрочным нокаутом, он достаточно вынослив и силён, но сегодня внутри слабость и тело сотрясает болезненный жар и озноб. Джокер болен, Жнец пытался остановить, и даже Уин, но его одержимость Шелли переросла в желание грести деньги так как никогда раньше. В его логике всё было до усрачки просто — нужно соответствовать. Она — бриллиант, заботливо огранённый и вырезанный. В неё вложено много трудов, семьи, друзей, её собственных. Никогда раньше он не думал о таких вещах, не вдавался в глубокие размышления, но она заставляла его быть лучше, совсем немного, но лучше. Он готов был ненавидеть весь мир, ему давно было плевать на человечность и прочий альтруизм, но с ней он, отчего-то, таких радикальных мер не мог себе позволить. И потому что она та, кто заслуживает весь этот ёбаный мир, он знает — ему нужно завоевать его первым. Ему нужно стать кем-то, личностью, выдающейся или нет — другой вопрос, но он должен стать самодостаточным настолько, чтобы у него была эта возможность выбирать собственную личность. Он кое-как блокирует удары и понимает, что если промедлит хуй поднимется. Остаётся всего миг и один, чёткий и меткий удар чтобы он смог забрать деньги. Кожа на костяшках пальцев лопается, кровь сочится по руке, у его ног лежит бездыханное тело и ему настолько плевать, что он лишь перешагивает сквозь грузную тушу и идёт в центр ринга. Толпа ревёт и гудит, улюлюкает и в восторге швыряет деньгами на сцену. Ему плевать, стыд или позор, плевать, он сгибает спину морщась от боли, но собирает все купюры. Горячий душ в раздевалке, чистая одежда и почти три штуки зелёных. Его лихорадит, но настолько плевать, что всё о чём он думает — доползти до дома и завалиться спать. Планы отодвигаются на попозже, потому что, точно шакалы, его поджидают недалеко от кофейни, где он однажды встретил Шелли. Мелкие шкеты, очевидно, которым Шаббат знатно перекрыл кислород, вылавливают по одному. Джокер сплёвывает всё ещё кровью, ухмыляется и делает шаг вперёд. Его товарищи давно разошлись по своим делам, выстоит он один или нет, неизвестно, но деньги во внутреннем кармане очень мотивируют, потому он замахивается первым. Эта потасовка не длится долго, потому что кто-то кричит, что вызвал полицию, и шакалы рассыпаются по разные стороны. Обессилено рухнув на землю, он спиной упирается в стену и руками закрывает глаза, чувствуя как голова кружится. Ему плохо и больно. Причём, плохо не только физически, но и внутри, отчего-то, всё паршиво. Джокер помнит, что с минуты на минуту сюда завалятся копы, но сил встать и сделать хотя бы небольшое усилие нет. Когда взгляд натыкается в абсолютно странные и такие знакомые пары кроссовок, он вдруг улыбается. — Серьёзно? Снова соврала, что вызвала копов? Она не отвечает, но опускается на корточки и заглядывает в лицо. — Ты в порядке? Вопрос на миллион, но его вдруг пробирает дрожью, да так, что он почти давится выдохом. Внезапно абсолютно простая, чистейшая истина открывается ему и все вдруг становится понятно. Он смеётся, хрипло и так пробирающе, шепчет сквозь смех: — Я всё понял… — снова и снова признаваться себе в совершенно простых и человеческих слабостях слишком больно. Ему всё казалось, что он, в какой-то степени, отторгает всё что человеку не чуждо. Сочувствие, сострадание и прочее, всё это казалось абсолютно детским и таким глупым, оттого лишь сильнее призираемым. Вынужденный, затем пришлось проникнуться и втянуться, пришлось научиться чувствовать себя всемогущим, пришлось стать тем, кто ничего не чувствует и это было так просто, так легко. Потому что презрение, ненависть и ярость работали на него, позволяя воистину упиваться лишь этими чувствами. С Шелли с самого начала всё, абсолютно всё было не так. Его сокрушила нравственность, простота, доброта сердца и забота. Он таких не встречал никогда, людей, что готовы на всё ради других. И сначала поманившись на золотые локоны и такие яркие глаза, он затем утонул в ней. Так много усилий, так много мыслей пришлось пропустить сквозь себя чтобы в итоге оказаться у одной простой истины: ему отчаянно хотелось её заботы, её ласки. Чтобы в её бесконечном сердце, чтобы там, среди тех кто ей дорог, нашлось место и ему. Краешек её сердца, крохотный, совсем немного места, ведь не убудет же, а? Не убудет ни с кого, если она вдруг озарит его проклятую жизнь собой и подарит частичку тепла? Он смотрит на неё затуманенным взором, но мысли его ясны как никогда. Ему хочется подняться, но сил нет, руки и ноги не держат, будто бы под тяжестью чувств онемели. Шелли тянет к нему свои руки, помогает подняться с места и смотрит в глаза. — Где ты живешь? Назови мне адрес, я вызову такси и отвезу тебя домой. Он усмехается, сдерживая в себе первый порыв — отказаться, потому что стыдно. Сдерживается, потому что, гораздо сильнее стыда желание быть с ней откровенным. Показать ей сокрытую ото всех часть своей жизни, чтобы она смогла, в конце концов, заглянуть в его реалии. В такси Джокер позволяет себе слишком много: сначала утыкается лбом куда-то ей в плечо, затем переплетает их пальцы, наблюдая за контрастами оттенков рук, и наконец, целует. Лёгкие, едва уловимые поцелуи в шею, неправильные, но заставляющие его цепляться всё отчаяннее и отчаяннее. Шелли злостно шипит, царапает и отталкивает, но в её глазах нет искренней ненависти или раздражения. Джокер никак не может отделаться от мысли, что она осознаёт, в какой ситуации они находятся из-за его чувств. Шелли берет ответственность за чувства которые он испытывает к ней и по какой-то причине не может оттолкнуть его слишком грубо. — Ты слишком добрая, — шепчет он в конце концов, после того как она отталкивает его и несильно щипает. Он утыкается лбом в стекло, на этот раз чувствуя навалившуюся усталость. За окном мелькает глянец столичного города, идеальный, без единого изъяна. — Цирк уродов, — бормочет снова, имея ввиду, какое на самом деле уродство таится за всей этой поверхностью. Шелли бросает на него непонимающий взгляд, но он лишь слабо усмехается. Живёт он не то чтобы где-то в жопе мира, живёт в нормальном и тихим районе, где не встретишь глашатаев соджу. Тут почти никогда не бывает шумно, потому что в этом районе у жителей нет времени на ёбанные драмы. Каждый занят выживанием. Их небольшой дом расположен вдоль улицы, с маленьким двориком, аккуратный и уютный, на самом деле. В доме их встречает запах свежсвареных ростков и слабый запах хлора. — Тут сейчас никого нет, — оповещает он Шелли и осторожно подталкивает её в спину, чтобы она не ютилась в коридоре. Сбрасывает с себя куртку и едва сдержавшись от стона облегчения, обессилено падает на диван в гостиной. Краем глаза пристально наблюдает за Шелли, что замерла в центре комнаты и внимательно всё рассматривала. Она не может скрыть своего удивления на лице. — Что, — улыбается он, без издёвки, искренне. — Ожидала увидеть нечто другое? — он понимает, чего именно она ожидала увидеть. Быть может, приди она несколько лет назад, то вполне могла бы застать отвратную картину. Говоря откровенно, те времена он и сам вспоминает с содроганием. Дни, когда он собирал чужое дерьмо за гроши, выпрашивал и крал еду, а дома ждали совсем мелкие, которых пришлось учить к чистоте и элементарным правилам гигиены. Тогда они ютились в совсем другой части Сеула, в бараках, где плодились клопы и вши. Это после, когда младшие стали старше и мир перестал крутиться вокруг вопроса выживания, они сами, без его ведома, приняли странное решение быть лучшими. В этой семье он тот, кто добывает, а они — идеальные дети, что учатся на отлично, содержат дом в чистоте и желают помочь ему с подработками. — Возможно, приди ты на несколько лет раньше, то вполне застала бы то, чего ожидала, — признаётся он. Жизнь начала меняться постепенно, когда он осознал собственные силы. И конечно, когда он повстречал Уина. Нет, если быть ещё честнее, то жизнь начала меняться когда он встретит Шаббат. Какими бы тварями они ни были, он не мог отрицать одного — они подняли его на ноги. — Очень милый дом, — тихо говорит Шелли, поворачиваясь к нему лицом и глядя сверху вниз. — Хозяин сдаёт за копейки. Взамен, я взял под своё крыло его забегаловку в этом районе. Парни с этим мне здорово помогают, — он знает, какого мнения о них Шелли и не может её за это осуждать. Что бы она о них ни думала, она права, но ему хочется, чтобы она понимала, они ввязались в это дерьмо не по своей прихоти и что на самом деле, они такие же люди как и все. Со своей гнильцой, но и зачатки человечности в них всё ещё есть. Какое-то время они просто молчат, продолжая молча взирать друг на друга. В этой тишине, будь это возможным, она бы смогла разобрать стук его сердца, но его лихорадит, тело пробирает крупная дрожь из-за накалившего холода. Возможно, его внешний вид становится всё болезненнее, потому что Шелли опускается перед ним на колени и аккуратно трогает лоб своими холодными руками. — Нет, не убирай, — почти хрипит Джокер, когда она решает подняться с места. Он цепляется за неё, не позволяя вырвать руку. — Я найду жаропонижающее, у вас есть аптечка? Где хранятся все лекарства? Он в душе не ебёт, где в этом доме лекарства, болеет редко, а младшие привыкли сами за собой следить, потому что его часто не бывает дома. Однако, всё же припоминает, что однажды таблетку от опохмела ему притащили откуда из кухни. — Не уверен, может на кухне? Шелли кивает и скрывается из виду, а он проваливается в беспокойный и поверхностный сон. Его знобит, слишком холодно, даже во сне зуб на зуб не попадает, даже во сне он чувствует, как больно и даже во сне, он знает, что сейчас в его доме Шелли. Эта мысль греет, с этой мыслью не так больно и страшно, и внутренности не так сильно болят. Из сна он вырывается плавно, открыв глаза, наблюдает за тем, как она укрывает его несколькими одеялами. — Проснулся? Тебе нужно выпить лекарства, — Шелли тянет к нему ладонь, помогая подняться. Даёт сразу несколько разных форм лекарств и воду. Осушив всё за раз, он падает обратно на диван ухватив и её с собой. Шелли не успевает ни вырваться из его хватки, ни что-либо сделать или сказать. — Только сегодня, полежи со мной. Прошу? — она обманчиво хрупкая, он помнит, как она утопала в его руках. Вцепившись в неё, крепко обнимая и прижимая к себе, Джокер размеренно дышит, не веря в происходящее. — Мне нужно предупредить остальных, они будут беспокоиться, — едва ли его это волнует. — Мне нужно предупредить деда, он точно меня убьёт, — с этим спорить он не осмеливается и потому, нехотя расслабляет руки. Шелли привстает чтобы достать телефон из задних корсаков джинс. Он мельком видит кучу непрочитанных сообщений в какао, рассматривает заставку, на которой она и Джахён. Многозначительно молчит, когда видит откровенную ложь в сообщении для члена семьи и снова крепко обнимает, прижимая к себе, когда она ставит экран телефона на блок. В сон Джокер проваливается сразу, на этот раз спокойный и размеренный. Сквозь сон он чувствует, как сопит совсем рядом Шелли, и впервые за много-много лет, или же, впервые за всю жизнь, он чувствует нечто вроде облегчения. Знает, завтра всё снова вернётся на круги своя, а пока, есть это блядское сегодня, где тёмное будущее не нависает над головой дамоклов мечом. Просыпается он посреди ночи, взмокший и вспотевший. Лекарства что он выпил накануне, подействовали. Прислушавшись к ощущениям, с облегчением выдыхает. Она всё ещё сопит под боком и признаков чертовой болезни больше нет. Аккуратно поднявшись с места, несколько секунд он просто смотрит на то, как Шелли свернувшись как котёнок, спит. Пятерней проведя по шелковистым волосам, он всё же находит в себе силы уйти в комнату и сменить одежду, предварительно сходив в душ. Возвращается он к Шелли почти сразу, через пять минут. Укладывается на широком диване рядом и просто смотрит. Когда-то давно он принимал чужие слова о любви как нечто утрированное и преувеличенное. Глупость человеческих отношений, смесь похоти и страсти. Что угодно, только не само понятие любви. А теперь, готов просто смотреть на неё пока она спит и сойти с ума от накрывшего восторга. Безумное желание снова оказаться в ней, снова и снова разбиваться об небо в приливе экстаза и желание просто наблюдать за ней, пока она спит, абсолютно одинаковы в нём. И это настолько сводит с ума в своей правильности, что он не выдерживает этого наплыва чувств. Пока она тут, рядом, в его власти, доверчиво уткнувшись спит, оставаться спокойным он, кажется, не может. Ему хочется, чтобы она обратила своё внимание на него, чтобы смотрела или говорила, чтобы касалась только его. За спиной Шелли в который раз на беззвучном загорается и тухнет экран. Осторожно взяв телефон в руки, он видит десятки пропущенных от разных абонентов, десятки новых сообщений всплывают в уведомлениях. Как бы ни хотелось, но желание сбросить входящий звонок от Джахёна приходится запихнуть куда подальше. Он не желает проблем для Шелли, не желает, чтобы из-за него у неё появились проблемы со своей командой и друзьями. Они осудят её за странный выбор друзей, сделают больно. Джокер этого не желает, он всего лишь пытается занять своё место в её щедром сердце. Снова обнимая её, прижимая к себе так крепко как только можно, он вдруг закрывает глаза, чувствуя внутри щемящую боль. Непривычные чувства даются слишком болезненно, спазмами сдавливая грудину. Отчаяние перемешивается с радостью и грустью, от накативших чувств он зарывается лицом в её волосы, чувствуя запах сладковатый запах. — Когда я проснусь, ты можешь быть рядом? Пустота под боком бьет поддых. Он не соскакивает с места, в надежде, что ещё успеет догнать. Нет. Между ними ничего нет, ничего не изменилось. Всё будет так же как и прежде, и всё же, благодарность внутри зреет зерном здравомыслия. Шелли осталась, потому что он попросил, она ухаживала, позаботилась о нём. И, очевидно, приготовила куриный суп. На кухне он обнаруживает ещё горячую кастрюлю, а на столе стакан воды и аккуратно расставленные в ряд блистеры с таблетками. Эта забота выжигает остатки пустоты и как бы он ни силился думать, что всё ещё ничего не изменилось, нутро переполняет радость.