***
Первый раз они поцеловались на болотах, где прятались от данов Гутрема, захвативших столицу. Тогда, под покровом ночи, ему совершенно не спалось. Эдвард, его сын и наследник, был присмерти. Совсем маленький, Господь, разве он заслужил этого? Невинное дитя, невидавшее жизни. Даны, эти проклятые, бездушные твари, скоро захватят весь Уэссекс и обязательно выйдут на них. Найдут и убьют. Он осознавал это точно и думал, что это конец. Конец Уэссекса. Про Англию он уже не думал. Глупая мечта из детства. Воплотить то, о чем мечтал его дед, которого он и никогда не видел. Лучше бежать во Франкию. Быстрее. Он сидел на прохладном, илистом береге, а по щекам позорно бежали слёзы. — Лорд? — человеческий голос в этой какофонии ночных звуков болота вызвал испуг, который впрочем быстро прошёл. Альфред поспешил вытереть лицо. Не хватало, чтоб это видел кто-то. Утред. Мужчина сел рядом с ним и уставился прямо на водную гладь, не рассматривая короля. Кажется, он прекрасно слышал эти беззвучные рыданья и не хотел ставить его в неловкое положение. Альфред был безмолвно благодарен. — Не спится, Утред? — К сожалению. — Эдвард плачет слишком громко? — Нет, дело не в этом, хотя Леофрик и другие ворочатся и просыпаются каждый раз когда у него случаются приступы, — честно признался Утред. — Боюсь дело в том, что причина, по которой я не могу уснуть — это Вы сами. Альфред изумился таким заявлением, выразительно посмотрев на дана. — Почему же я тревожу твой сон, сам того не зная, поведуй мне. — Не поймите неправильно, но, лорд, кажется, вы сдаетесь? Какое-то время стояла глубокая тишина от которой эхом отражались лишь звуки сверчков, жаб и прочих обитателей болота. — Я не знаю, Утред, — теперь честно признался Альфред. — Я впервые не знаю. Я всегда полагаюсь на Бога, но даже полагаясь на него, я имею хоть какое-то представление о конечном итоге. А сейчас всё, что мне остаётся — молить его помочь мне, моему сыну и Уэссексу. — Позвольте Изеульт помочь. Она сможет… — Всё что мне остаётся сейчас — это слепо довериться язычнице, — кивнул Альфред. Кажется, хуже уже не будет. Разве что… Мысли о смерти его сына разрывали сердце, душу и его самого, причиняя нескончаемую боль. — Лорд… А Уэссекс? — Уэссекс… Дом ли мой теперь это? — глаза вновь напомнились слезами, которые он попытался сморгнуть. — Эльсвиту и детей я бы хотел в срочном порядке отправить во Франкию, но… — Королева категорически против, — договорил Утред. — Пусть они будут здесь. — Это небезопасно, — покачал головой он, недовольный. Что здесь неясно? — Им нельзя, я уве… Когда Альфред, наконец, соизволил обратить свое внимание на собеседника, повернув к нему голову, то оборвался на полуслове и замер… Утред смотрел на него. Он согнул ноги в коленях, подперев локоть на одной из и положив голову на ладонь, смотрел изучающим взглядом. (Тогда он не мог разгадать этот взгляд, сейчас — его личное испытание, которое он раз за разом проигрывает). — Что-то не так, Утред? — прочистив горло, Альфред попытался избавиться от неуместного смущения. Никто никогда так близко и внимательно его не разглядывал. Даже Эльсвита, его жена, не позволяла себе подобные взгляды. — Почему вы плачете? Альфред напрягся всем телом и вопреки своему ответу, поднес ладонь к глазам, вытерая влагу. — О чем ты, Утред Беббанбургский? Утред совсем осмелел, вытягивая руки и косаясь ими ладоней короля, убирая их от лица. — Не советую трогать этими руками, которыми вы держали на земле свои глаза, если не хотите проблем. Тогда в голове был лишь один вопрос: Что происходит? — Я понимаю ваши чувства. Я тоже отец, но мой сын далек сейчас от меня, он там, в Уэссексе, со своей матерью в окружении данов, которые оккупируют королевство. Но я не понимаю, неужели вы, лорд, хотите сдаться? Вы были так решительны: сильный, процветающий Уэссекс и его гегемония над другими, единная Англия, Ваше имя в хрониках… — Что же, теперь я останусь там как король Ничего, — невольно улыбнулся Альфред, вспоминая как судьба вновь свела его с этим даном, сидящим рядом с ним. Утред пытался бежать от него, но сам того нежелая спас и пламенно ткнул его в то, что никак в голове не хотело укладываться. Оглядись вокруг. Король чего? Альфред, король Ничего. Усмешка на устах Утреда дала под самый дых. Ещё пару часов назад он был тем, кто стоял напротив него и усмехался над даном… А теперь все было абсолютно наоборот, теперь Утред имел полное право глумиться над ним… Возможно, он даже присоединиться к проклятым данам, будет пировать в Витане и осквернять святые места, обращая женщин в рабынь, отрубая головы мужчинам… — Мой король, — Альфред моргнул. Что… Утред сказал? — Вы король. Эта земля ваша. Вы должны править ею. Альфред совершенно пораженно слушал вкрадчивый голос Утреда, несводящего с него своих глаз. Альфред невольно подумал, что они, оказывается, серые, чего он не замечал ранее — он никогда и не занимался разглядыванием чьих-либо глаз. — Я знаю, что это — терять землю. Нет, не терять. Теряют в честном бою. А я… У меня, девятилетнего ребенка, просто её отобрали, — усмехнулся Утред, отводя, наконец, свой взор куда-то за водную гладь — будто там он видел свои земли. Альфред помнит. Беббанбург. — Вы, конечно, сбежали… Утред озирнулся, видимо, забескокоившись о реакции короля, который, как показал ему опыт, не особо любил когда его тыкают в неугодную правду. Но Альфред неожиданно для себя — и Утреда — глухо рассмеялся. Это звучало еще глупее. Утреду было девять, он был ребенком, что он мог сделать? А он король… Король, который сбежал. Дан тоже улыбнулся. Он никогда не слышал смеха Альфреда. Он даже не представлял, что тот способен смеяться. Тем более над самим собой. –… Но разве нельзя это предподнести как стратегическое отступление? — продолжил мысль Утред с совершенно серьезным видом. Альфред совсем захохотал, закинув голову назад. Тем времнем Утред совершенно не сводил с него глаз. Ему нравилось видеть Альфреда таким, словно он обычный веселый парень, не король, не богобоязненный христианин, причитающий о едином Боге. Альфред покачал головой. — Интересно, и какие у меня стратегии? Бежать во Франкию да поскорее? Утред пожал плечами. Повисла тишина. Они просто сидели рядом и смотрели на луну. В какой-то момент Утред обернулся к нему и тронул за плечо. Альфред обернулся к нему, ожидая услышать ещё что-нибудь такое же смешное, но толковое. Может он и прав. — Король, — Альфред никогда не признается, что когда этот Утред Беббанбургский называет его «королем» в нем просыпается неведомая доселе гордость. — Обещайте, что как только восстановитесь в правах, то не обезглавите меня при первой же возможности… Король изумился просьбе и уже хотел спросить, зачем ему нужно такое обещание, как лицо Утреда стремительно приблизилось и он почувствовал его губы на своих. Его губы были мягкими — он почувствовал это прежде, чем отпрянуть, как от огня. — Что ты… Что ты творишь?! — голос звучал испуганно. Пораженно. Альфред совершенно не понимал, что произошло. — Сможете ли вы дать мне это обещание? — Утред таки не ответил на вопрос. Альфред вскочил на ноги, выставляя кинжал перед собой. Он всегда носил его с собой в целях самообороны. Но никогда не подумал, что он пригодиться ему таких обстоятельствах. Утред поднялся за ним и теперь бездвижно стоял напротив короля. — Не подходи ко мне! — голос дрожал, как и губы. Всего мгновение, но становилось мерзко. Это неправильно. — Мой король. — Замолчи! Не подходи! Не подходи! — шептал Альфред, отодвигаясь назад и не убирая ножа. — Это грех! В тебя вселился демон! — Нет, я хотел этого, Альфред. Я хотел поцеловать тебя… Альфред сглотнул. Поцеловать? Это ужасно! Мужчина не должен хотеть целовать другого мужчину! — Язычник, это содомия, — чуть ли не прошипел Альфред, разворачиваясь и убегая. Утред впервые видел как бегает король. Это было бы забавно, но сердце Утреда билось об грудную клетку и буквально взывало догнать, прижать, поцеловать напористей. Только силой воли он продолжил стоять не берегу под звуки стрекочущих насекомых и яркой луны. Да, Альфред определенно убьет его, как появиться возможность. Возможно уже сейчас придет с палачом или завтра… Или как только Утред поможет вернуть ему землю — он уже решил это. Утред знал, что никуда ему не деться — судьба правит всем и она вновь свела его с альфредовской задницей, а Утред доверяет судьбе. На следующее утро Альфред избегает его взгляда, сторониться, не разговаривает с ним и все, что необходимо сообщает через Леофрика, крутящего у виска пальцем: вот так он, глава королевской стражи, превратился в гонца… Но, по крайней мере, он не подставляет к шее Утреда меч. Все было почти как раньше… Почти всю ту ночь Альфред не спал. Ворочался. Думал. Вспоминал. Его поцеловал мужчина. Дан. Утред. Он должен казнить его, но вместо этого понимает, что дьявол испытывает его. Потому что в животе расцветает узел от мысли, что может следовать за поцелуем двух мужчин… Это отвратительно. Мужеловство — грех. Но когда Винтанкестер вовзращен и пир заканчивается — Альфред сам целует его. Они уходят после пира в подземелья, туда, где Альфред «хотел бы обсудить с Утредом принятие христианства Гутремом». Одда хочет следовать за ними, но Альфред резким взмахом руки останавливает его. Страже велит стоять на дверях и ни в коем случае никого не впускать. И не входить самим. Они заходят, вновь спорят о Боге и Богах, о присяге Утреда Альфреду… О том поцелуе. — Ты понимаешь, что я должен тебя придать мечу за твой поступок? Мужеловство — это содомский грех. Ты… Покушался на честь сына Божьего! Утред фыркает. — Почему же я тогда все еще жив? — Потому что, — Альфред говорит вкрадчиво, подходит медленно, вглядываясь в эти — недававшие ему покой уже который месяц — серые глаза. — Я хотел… Узнать кое-что. Дыхание Утреда замирает. Они слишком близко. Он понимает, что прижат к стене королем, несводящим глаз с него, с его губ… и прежде чем Утред спрашивает риторическое «И что же?», губы короля накрывают его. В этой глупой библиотеке, где он пишет свои хроники и «где не будет имени Утреда Беббанбургского», но честно Утреду плевать. Особенно когда его так несмело целует король Уэссекса и Утред хватает его за плечи в секундном изумлении. Он бы и не подумал, что Альфред способен быть и таким… — Это грех, — шепчет он, отрвавшись от него. Альфред совершенно взволнован, его губы блестят, а корона вот-вот и сорвется с его головы и гроким звуком прокатится по каменной плитке. Звук будет слишком громким, привлечет лишнего внимания и Утред любовно поправляет ее. — Разве ты не должен убить меня? — Это грех, — согласился Альфред, отводя глаза куда-то в сторону. — Но я хотел этого с того самого дня. Утреду большего и не надо. Он притягивает короля для нового поцелуя и в итоге корона все-таки слетает с головы короля. Альфред пьян, как и Утред, а потому их поцелуй получается уж слишком откровенным: языки их переплетаются, зубы стукаются, а щетина друг друга больно колит щеки и шею. Утред и сам не понимает, как он приподнимает короля и в пару шагов сажает на стол, заваленным пергаментом. Настолько далеко он не заходил в своих фантазиях… Штаны жмут и он понимвет, что возбудился. И король ведь тоже… Что же они творят? Листы шелестят, чернилы падают и оставляют кляксу на полу. Кляксу, которую ничем не вывести, которая не даст забыть Альфреду о том, что они натворили и будет вечным напоминанием о его грехопадании в объятиях Утреда Беббанбургского. Сбивчивое дыханье, тихие стоны, плоть к плоти… Низменное, всепоглащающее желание. Утред целует его везде. В шею, в грудь, в живот и ниже. Что он творит? Чувствовать язык у себя на плоти так неправильно, но так хорошо, что Альфред сам не замечает, что он говорит. — Глубже, умоляю… Щеки горят, пальцы скребут по дереву. Он почти голый. Он не заходят дальше обоюдных ласк. Альфред не такой смелый как Утред, касается его боязливо, а когда слышит вздох, то расслабляется. Рука движется вниз и вверх точно также как делал Утред, доводя его до иссупления. — Мой король, — шепчет Утред. — Альфред… Тело Утреда — тело истинного воина. Поджатое, испытанное тренировками и боями, свечи озаряют шрамы — маленькие и большие они складывали хаотичный несвязанный рисунок. Альфреду они кажутся привлекательными, ему хочется… Альфред, не отрывая своих рук, тянется к ним языком. Проводит по шраму на груди, на ребре и поднимает глаза. Утред смотрит завороженно и Альфред чувствует, что рука его в соках Утреда, вязких и горячих. Дан притягивает его еще для одного поцелуя… А потом вытирает его руки своей рубахой, откинутой на стол в порыве страсти, подносит к лицу и целует каждый альфредов палец, ладонь… Ту самую, котороя доставила ему удовольствие. Глаза свои не сводит. А Альфред задыхается. Что же они творят? Господь, помилуй… *** Они стоят у входа в замок. Безмолвно смотрят друг на друга. Альфред хмурится, а потом протягивает письмо. — Прочти, если не придашь меня. А ежели придашь — сожги, не смей читать. Утред дает слово, что поступит так, как велит ему король, хотя смотрит на него укоряюще... Они проспорили все вчерашнее собрание, где Альфред утверждал, что если только Утред придаст его — весь Уэссекс ополчится против него… Утред вспыльчиво просил прекратить кликать его клятвоприступником. А ночью он ему доказывал, что никакой он не клятвопреступник. Утред — человек слова. Утред — человек Альфреда. (И пусть он никогда не скажет об этом королю открыто, но он принадлежит ему, Альфреду Уэссекскому, этому богобоязненному, но грешному мужчине). А Альфред — его... Король смотрит долго на удаляющуся лошадь и знает, что Утред вернется. Обязательно вернется как наконец вернет свой отчий дом – землю, что принадлежит ему по праву – Беббанбург. Но вернется он приятелем или врагом рассудит только время… Только Бог направит его на путь правильный… Оказывается, он произнес это в слух. — Аминь, — голос Беокки вырывает его из глубоких раздумий. — Вы как всегда правы, король. Да поможет ему Господь не сойти на неверную дорогу. Север — жестокие земли, вся языческая ересь жиждется там… Эльсвита, угрюмая и невпечатленная, сжимает губы и одаривает его очевидной ненавистью. Тебе ли говорить о путях Господня, мужеложец? Альфред игнорирует её, разворачивается и уходит в Витан, заниматься царскими делами. Возможно так он искупит свои грехи… Утред вернется спустя долгих четыре года и это будет уже совсем другой человек…***
Языческое отродье. Неверный. Посланник дьявола. Как мне назвать тебя, Утред Беббанбургский? Как бы я тебе не называл — нас связывает одно грехопадение. Иногда я задумываюсь, а чем тогда я отличаюсь от тебя? Я предал Бога ради язычника, ради сомнительных прихотей, искушающих мою плоть и душу. Ради тебя, Утред. Ради чувств, которые ты вызываешь во мне… Не хватит слов, чтобы описать их все. Я тебя ненавижу. Ненавижу за веру в многобожье, в это варварское начало, хаос, который оно несет за собой. Ненавижу за то, что ты дан и крепко связан с ними. Брида, Рагнар… Ты рос ними, они тебе роднее всех, ты боришься за них, но можешь ли ты бороться за меня? Только за меня, только со мной… Я ненавижу тебя за то, что ты бросаешь меня ради земель Нортумбрии. Ради власти. Ради родного дома, дома, которым мне, увы, тебе не стать. Так много причин тебя ненавидеть. И еще столько же, чтобы желать тебя. Ты приходишь и постель мне не кажется холодной. Ты делаешь меня безумным в эти ночи, а на утро я разглядываю эти следы безумия на тебе. Я ненавижу тебя, что ты не скрываешь их… Эльсвита почти не разговаривает со мной. Она молиться Господу о суде над тобой и мной… И это такое еще одно безумие: я не могу отказаться от власти, что ты имеешь надо мною, будто она и есть олицитворение воли Господа… Я преклоняюсь идолу, что есть прегрешение и гореть мне в огне Ада за это, за то, что предал Бога. Быть может твой отъезд очистит мой разум от похотных желаний, настигающих меня всякий раз, когда ты рядом; может быть он освободит мое сердце от мук по тебе, Утред… Может быть, я больше никогда не возглягу с тобой… Неважно, что будет, только выживи, Утред. Я разобьюсь, если до меня дойдет новость о твоей кончине… Я не смогу жить с мыслью, что тебя нет… Даже если мы станем врагами и ты все-таки предашь меня, я не смогу убить тебя… В этот раз я окончательно проиграю Вам, данам… И тогда гореть мне адском пламени… За веру, страсть, низменную и искушающую, за любовь, неправильную и мучительную, поселившуюся ещё в тот злополучный вечер.
А. У., 884 г.от Р. Х.
Желтеющий пергамент пожирали языки пламени. Буква за буквой, слово за словом превращались в прах, оседающий в мёрзлой траве. Скоро зима. Рагнар обещал к этому времени доставить 200 кораблей к Темзе и можно будет брать Уэссекс штурмом. Как только Утред поднялся, он устремил свой зоркий взгляд на юг, там где сегодня громко отмечали свадьбу принцессы. Будет жалко убивать Этельфледу, маленькую умную девчонку, искреннее любящую Утреда когда-то давно, четыре года назад, пока ее отец вместе с ним совершал содомский грех под покровом ночей. Отец, которому Утред дал так много пустых заверений и обещаний. Утред сдержал всего одно обещание — выжил. Но нужно ли было? Даже это чертово письмо прочитал. Знал ли Утред тогда, что будет все так? Знал. Но тоже желал, сгорал в этом всём, сгорал в Альфреде – в этом богобоязненном снобе, непокорном, неправильном… Умном и сильном. Именно Альфред дал понять Утреду то, что не всегда это то, насколько хорошо ты умеешь биться и как крепко твои пальцы сжимают меч. Альфред был поганцем. Он привязывал к себе его как раба, привязывал, не отпускал – тогда быть честным, правда, и Утред его не покидал его. А еще Альфред был милосердным, в целом куда лучше всех этих зажравшихся идиотов, именующими себя лордами-олдерменами. Его слепая вера в своего Бога могла вызывать у Утреда потешную улыбку. Быть таким преданным вопреки всему – тому, что ты противоречишь, тому, что ты неправильный – так, кажется, мог только Альфред. Всё, что смог сделать Утред ради него стоящего — это сжечь это проклятое письмо и притвориться, что письма он никакого не читал… Альфред не перенесёт, если узнает, что он, предав, всё-таки прочитал… Глупое письмо. Как Утреду теперь убить Альфреда? Убить и не думать, что этот глупый король отдал ему свое сердце, тому, кто изначально был корыстен и рассчетлив… Тому, чьей целью был Уэссекс. Старик Равн, отец Рагнара старшего и дед младшего, всегда рассказывал им о Уэссексе, процветающем и благоухающем, правили которым высокомерные саксы и ярл которых звался Rex. Абсолютно слепой он будто видел эти безграничные зерновые поля и реки полные вод и рыбы, и говорил, что эти земли будут их. Тогда они ни в чем не будут нуждаться… Ни в хлебе, ни в шкурах, ни в красивых девицах… Тогда Утред тоже закрывал глаза и представлял: столы, полные эля и пищи, теплые шкуры и, конечно, фигуристые девчонки — саксонки ему всегда нравились больше… И Утред ждал, ждал, когда эти сказочные земли будут их. Его. Нортумбрия жестока. Нужна ли ему земля, загнивающая после правления идиота Эльфрика? А Уэссекс — тепличен и мягок, красив и цивиллизован. Рагнар и Брида скоро будут и тогда Уэссекс падёт к их ногам. А за ним и Восточная Англия, и Мёрсия… И даже непокорный Уэльс. А что до Альфреда… Альфред не простит. Альфред умрёт.***
Это случается за два дня до Рождества. Альфред молиться, когда в часовню врывается Эльсвита, Одда и испуганный Эдвард. — Мой лорд! Даны! С ними… — А я говорила тебе! Я говорила, он дьявол, он уничтожит всё! Ты проклятый мужеложец, он убьет всю нашу семью! — кричала Эльсвита сквозь слезы. Одда замер. Эдвард потупил взгляд. Что такого матушка говорит? Кто мужеложец? — Прекрати быть таким безразличным! — кричала Эльсвита. — Ни одна молитва не очистит твоих грехов! Альфред читал молитву, закрыв глаза и дрожа. Господь, помилуй и прости меня, грешного. Утред был не его человеком. Утред был врагом. Он был дьяволом. И этот дьявол поглотит его, его семью и королевство, построенное на крови и поте его — Альфреда — предок. Нет. Как только обсохшие губы перестали читать молитвы, король поднялся с колен. Одда стоял как ошпаренный, глупо хлопая глазами, пока Эльсвита кричала проклятия. Эдвард кусал губы и прятал глаза. Ему, совсем юному, всего-то двенадцать лет отроду, не сразу стало очевидно, что мужеложец — это его отец и спал он с Утредом, храбрым воином, даном, который научил его держать меч. Подробности личной жизни отца — тем более такие — заставили его краснеть и хмурится. Эльсвита не стеснялась в выражениях, ругаясь не хуже крестьянской бабы. — Одда, — вздохнул король, стараясь не смотреть на него и сына. — Где даны? — М… Они пересекли Темзу, — нерешительно ответил он. — С ними… С ними Утред. Мы насчитали почти двести судов, быть может прибудет подкрепление… Одда был хорошим помощником, старым и наученным жизнью. Он сделал вид будто не понимает о чем и о ком причитала истерически насмехающаяся королева. Лысина, однако, покраснела от напряжения: не каждый день узнаешь, что твой король прыгает в постель к мужикам, совершая содомский грех, а потом идёт молиться и поститься, прося у Господа прощения за свои извращенские грехи — все опять же со слов королевы. Одда бы не посмел так подумать, но кажется Эльсвита дала ему порцию ненужных размышлений… Альфред прикрыл глаза. Падать больше некуда — это самый настоящий позор. Раньше это была тайна на двоих, теперь… Эдвард побледнел. Бедный ребенок. Альфред бы обнял его, но захочет ли сын говорить вообще с ним после такого? Это его вина… Это он пригрел змею на груди — Утред знает всё о Уэссексе, каждый ход и лазейку, каждый ход Альфреда… Он использовал и изучил его. Изучил не только только так, как думал Альфред — на ложе… Щеки больше не краснели от этих мыслей, пальцы не подрагивали, а снизу не теплело. Он больше не хочет Утреда Беббанбургского или каким он там стал. Плевать. — Одда, отдавай приказ о Витенагемоте. Срочно. Будет война. Одда кивнул и хотел было уже уйти – сил его не было смотреть на семейные драмы: королева теперь во всю рыдала и прижимала к боку ничего непонимающего сына, как король его остановил. Взглядываясь в стушевавшегося Одду, он поговорил: – Хочу надеется на вашу молчаливость, Одда. Вы человек дела и ни разу не... Не предавали меня, – Альфред попытался улыбнуться, а Одда отвёл взгляд. Он кивнул и Альфред не улыбался, лишь мелохолично разглядывал гобелены Святых. – Конечно, мой король, – заминка короля сделало в глазах старика Одды того несчастным: сам святым Одда не был и многое повидал за полвека свои, и страсть порочную и греховную, делавших других рабами своих низменных желаний в том числе. – И голову Утреда мне, Одда. Одда кивнул и, наконец, покинул часовню. На улице вечерело, мороз больно царапал лицо и лысыну – побежал как есть, как только лазучики доложили об обстановке на границах. Мужчина осознал, что грядут темные времена в разгар святого праздника – он слышал смех детей и запах прянных угощений. В груди потянуло. Он попытался выкинуть из головы открывшуюся тайну. Святой король не так уж свят.. Но, Одда, конечно, не вправе судить... Альфред был добрым королем, искренне считал он. Он никогда не был жестоким и врагам своим даровал щадящую смерть, без крови и изощрений. Но враги его не предавали. Враги были его врагами. Ожидать от них ножа в спину – дело естественное, как и убивать их, освобождая себя от угроз. Но кем был Утред? Одда предполагает, что кем-то очень близким сердцу. Тем, кто предал что-то большее, чем просто клятвы верности. Что-то, чему Одда боиться дать названия.