меня отпустил

— Очнись! — гремит его голос совсем рядом. разрывая барабанные перепонки. Голос такой громкий, что хочется закрыть уши и сильно-сильно зажмуриться, хочется удариться головой об стену, чтобы голос прекратил звучать эхом в сознании, чтобы не слышать его, чтобы дать себе тайм аут. Мозги давят на черепную коробку, больно, голова готова взорваться от такого напряжения, кажется, что болят даже волосы. Желание ударить растёт с каждой секундой, так же быстро, как меняется подходящий объект для насилия. Только что хотелось ударить его. «Прекрати кричать! — кричу в ответ, но становится только хуже». Тогда собственное тело кажется отличной боксёрской грушей, я даже наношу один удар костяшками по бедру, и новый прилив боли только усиливает предыдущий. Он снова взмахивает руками и что-то орёт, уже даже не на меня, просто в воздух. Я знаю, чем это закончится. Грудь сводит судорога от едва сдерживаемых рыданий, и я бью ладонью по стене. Он носится по комнате, меня подташнивает и я перестаю следить за его передвижениями. — Очнись! — повторяет он, встряхивая меня за плечи так сильно, что я бьюсь затылком о стену, а по щекам ручьями катятся слёзы. — Ты не видишь, к чему это всё привело? Я вижу. Точнее, не вижу за пеленой слёз перед глазами. Я также не вижу, как он хватает свою куртку с вешалки, наскоро обувается и вихрем вылетает из квартиры. Я только слышу, как оглушительно захлопывается дверь за ним. Истерика уже взяла контроль над телом, так что трясущимися руками я тянусь за телефоном, чтобы набрать его номер. — Влад, — между долгими гудками и собственными приступами воя хрипло зову я, но гудки становятся короткими, а потом и вовсе пропадают. Пробую ещё раз. Абонент недоступен. — Влад.

***

— Между нами всё было не всерьёз, — говорит мужчина, помешивая остывший чёрный чай с двумя пакетиками сахара. Он выглядит и звучит слишком холодно. Я отчаянно пытаюсь словить его взгляд, но он всё смотрит в окно на холодный тёмный тротуар, по которому уже два часа стучит дождь. — Не говори так, — выдавливаю из себя слова и почти задыхаюсь от подступающей к горлу блевотины. Это всё ложь! Бред! Этого никогда и ни за что не может быть! Он не может так просто перечеркнуть всё, что с нами произошло. Его слова не поддаются объяснению, они противоречат тем его словам, что я слышал месяц назад. Как можно одной этой фразой перечеркнуть все признания в любви, все обещания, все тайны? Как можно так спокойно сидеть рядом с трясущимся от эмоций человеком, которого ты совсем недавно осыпал поцелуями, с которым ты просыпался по утрам, которого ты держал за руку и которому ты смотрел в глаза, произнося свои теперь трижды нахуй никому не нужные клятвы? Ни капли сожаления, ни грамма искренности. Только банальные фразы. Осталось только начать разговор о том, что дело на самом деле не в тебе. — Мы же просто играли, Илья, — он наконец смотрит мне в глаза своими пустыми и отрешёнными. — Я не играл! — я срываюсь на крик, но тут же затихаю под взглядом единственной посетительницы кофейни, в которой Влад наконец-то согласился встретиться. — Не смей называть наши чувства игрой. — Какие чувства? — Влад начинал заводиться, но я был рад увидеть хоть какую-то эмоцию на этом окаменевшем лице. — Что ты несёшь, боже? У меня есть семья, у тебя тоже. То, что мы с тобой покувыркались пару раз, — он запинается и разводит руками. — Это всё хуйня. — Мы с тобой жили. В одной квартире. 4 месяца. Мы спали. В одной кровати. Мы делили каждую свободную секунду друг с другом. Мы были счастливы, — тяжёлая слеза ударилась о деревянную столешницу, а моя рука как будто сама тянется к его. — Почему ты забыл это? — Потому что этого не было, — Влад одёргивает руку, не позволяя прикоснуться к нему. — Советую и тебе забыть. Он встаёт, снимает свой плащ с вешалки и уходит, не оглядываясь. Он не видит, как мои ладони закрывают покрасневшее мокрое от слёз лицо. Он не слышит, как я прошу его перестать. Он не чувствует, как о холодный кафель разбивается в осколки моя душа. Чуть позже всё это соберёт в пыльный совок пожилая уборщица и выбросит на помойку, а я больше никогда не соберу себя заново, потеряв возможность дышать без свистящей пустоты внутри. Я буду проживать с ней каждый свой серый день. Буду напрасно стараться заполнить её другими людьми и работой. Но этот звук, эта тяжесть и свербящая дыра на пол груди не даст мне забыть о том, что в его глазах больше не было любви. В его глазах вообще больше ничего не было. Владислав Череватый продал душу своей тёмной силе, а мою забрал с собой на поводке, чтобы она билась о камни, визжала от боли и оставляла за собой кровавый след.

***

Чувство холода, кажется, навсегда прописалось в моём ослабшем теле. Я всё ещё сплю на левой стороне кровати и меняю ему наволочки раз в неделю, по привычке завариваю две чашки чая вечером, но всё реже роняю слёзы, когда выливаю нетронутый напиток в раковину. С каждым днём легче, но завтра что-то обязательно напомнит о его существовании, и мне снова будет хуёво. Всё будто стало чужим. Квартира, город, весь мир, он сам. Светлый образ и приятные воспоминания помогают вставать по утрам, но я медленно схожу с ума от этого неописуемого леденящего холода, который заставляет дорожать даже под адски горячим душем. Прошло несколько месяцев с нашего последнего разговора. — Алло? — и вот я снова слышу его голос, от которого сводит живот, а в голове шумит. — Я слушаю. — Привет? — грустная безнадёжная улыбка на моём лице ощущается как что-то противоестественное, будто я пытаюсь сесть на шпагат впервые за свою жизнь при этом не разогревшись. — Привет. — Мне ничего не надо, просто. . . — начинаю тараторить сто раз отрепетированный перед зеркалом текст, но всё равно заикаюсь, чувствуя себя глупо. — Просто хочу знать, что у тебя всё хорошо. — У меня всё хорошо. — У меня тоже, — мгновенно отвечаю я и улыбаюсь для пущей достоверности, хотя он и не увидит моего лица. — Может. . . — Что сгорело не поджечь, Илья, — он обрывает меня на полуслове, и я снова с грохотом падаю на самое дно. — Мне нужно работать. Я киваю в ответ и хочу попрощаться, но звонок обрывается. Щемящая жалость к себе ноет в районе желудка и меня снова трясёт от собственной дурости. Ещё немного слёз, пара успокоительных таблеток, какой-то сериал, гора подушек и одеял. Они создают эффект объятий, но чувство одиночества не уходит. Оно никогда не уйдёт. Я знаю, что это была любовь.