Степной ветер

      В цветущих садах Итилиэна царит спокойствие. Кажется, еще вчера, стоя на коленях на мертвой, неотзывчивой земле, лесные эльфы молили о милосердии Йаванну. Пот стекал по согнутым спинам, светлые лица хмурились. Дрожащие, как у незрячих, грязные пальцы перебирали комки глины. Выжженные войной Лунные земли не хотели цвести. И первые робкие ростки заставляли глаза усталых эльфов светиться.       — Если земля уже и здесь вспоминает, как жить, то совсем скоро Тьма окончательно покинет и наши края, — пояснил как-то Леголас, закатывая широкие рукава темной рубахи и поглаживая длинными пальцами низкую еще траву. — Там уже… — Он замялся.       — Светлее. Зеленее, — кивнул тогда Фарамир и перевел взгляд на Эфель Дуат. Неприветливые горы хмурились, серо и мерзло глядя на людей и эльфов.       — Им завидно, — перехватил его взгляд Леголас. — Скоро им захочется так же.       На исходе третьего месяца горы зацвели — и цветут до сих пор. Просто серьги дуба сменились медовым кружевом липы.       В садах Итилиэна царит спокойствие. Не то мертвое, покорное, как тогда, когда из-под ятаганов орков бежали последние земледельцы. Это спокойствие живое, дышащее, изменчивое.       Меч надежно упрятан в ножны, схемы сражений давно сменились планами садов и лесов, а ночи бессонны не от темных мыслей, а от теплого дыхания в шею. Боромир бы от такой жизни хлопнул тяжелым кулаком по столу и снова устало уронил бы голову на руки. Гондору больше не нужна война — а Боромир жил ради Гондора. Боромир справился бы.       На его месте должен быть Боромир. Ведь это ему, Фарамиру, приснился треклятый клинок истинного короля, вернувшийся на рукоять. Это он должен был в тот день оседлать коня и броситься искать Ривенделл, обитель эльфов. Это он должен был погибнуть в тех лесах…       Фарамир любит сады Итилиэна, любит разноцветные сны и любит жену. Перо в намозоленных мечом руках он любит больше рваного галопа по пустоши и свиста ветра в ушах.       Им с Боромиром читали одни и те же сказки — сначала звонкий полушепот матери, потом крепкий горький голос отца. В каждой новой сказке веселые легкие эльфы были все печальнее, чудеса их все больше отдавали болью, а потом от эльфов в сказках не осталось ни следа — ничего, кроме имени. Вместо эльфов над людьми смеялись коварные колдуны, заманивали их в свои хороводы и дурили головы. Несчастный человек терял чувство времени, и когда вырывался из круга — дома его уже ждала не юная невеста, а поблекшая раньше срока старуха.       Фарамир не боялся эльфов и их искаженных отражений. Боромир был его старшим братом — и опасался дивного народа за двоих. Что бы ни говорил Фарамиру Боромир, прощаясь перед отъездом в Ривенделл, в его глазах Фарамир видел: «Отпустить брата к эльфам? Да ни в жизнь!»       Боромир погиб в лесах, не дойдя до Гондора совсем немного, и эльф пел над ним погребальную песню. Ветра, которым была поручена душа Боромира, разлетелись в три стороны, а тот самый эльф теперь улыбается Фарамиру при каждой встрече и проводит дни и ночи, уговаривая деревья расти быстрее и возвращая Гондору былой уют.       Фарамир все реже думает, как бы на его месте поступил Боромир. Боромира здесь нет, есть только он.       Фарамир не видит в себе Боромира.       Эовин не видит в нем Боромира.       Эовин, степная принцесса. Она послушная жена и заботливая мать, но Фарамир знает, что она тоскует по битвам.       Эовин не любит вспоминать бой с Королем-Чародеем. Все говорят о нем с восхищением, а Эовин — стыдно. Она нарушила приказ своего короля, оставила страну на произвол судьбы.       Фарамиру иногда кажется, что только эта вина и пришедшая с миром мудрость удерживают ее. Однако Эовин все еще тянется к степным просторам, и ничто не может встать у нее на пути.       Фарамир видит в глазах Эовин, что она знает: остановить ее может только он. А когда остановит — потеряет в степях навсегда.       Потому они и счастливы.       В последний день каждой седмицы Эовин, простоволосая и босая, спускается в погреб, разворачивает толстое влажное полотенце, обернутое вокруг кувшина с молоком, и выносит кувшин во двор. Во дворе ее уже ждет Хулан — белая лошадь с рыжеватой гривой и серыми мудрыми глазами. Эовин смачивает в молоке пальцы и ведет ими от влажного носа лошади к выпуклому лбу. Шепчет что-то сухими губами, ставит кувшин на землю и, как есть босая, вскакивает на Хулан — без упряжи, без седла и стремян. Хлопает Хулан по холке, прижимается грудью к лошадиной спине и мчится в ночь.       Возвращаются они к рассвету — мокрые от росы и пота. Эовин отводит Хулан в конюшни, набирает воду в деревянное ведро, вынимает из-за пояса костяной гребень.       Из конюшен она выходит только под вечер — грязная, уставшая и счастливая. Только поэтому Фарамир молчит, когда от мимолетного поцелуя на губах остается привкус мыльной пены. Устало перехватывает загрубевшие ладони в свежих ссадинах и прижимает Эовин крепче. Эовин тепло дышит ему в шею — как сейчас.       — Где ты была? — Фарамир пытливо смотрит Эовин в глаза.       — Я умаливала духов, — Эовин не отводит взгляд. Если она вдруг солжет — сделает это так же: открыто, прямо и гордо. В серых глазах насмешка: «Запретишь?»       Они повторяют этот разговор каждое ее возвращение. «Духов?» — всегда переспрашивает Фарамир. Эовин смеется и утягивает его в поцелуй. Но сегодня насмешка в ее глазах злее и острее, чем раньше, и Фарамир не сдерживается, спрашивает то, что всегда хотел:       — А ты умеешь молиться?       Женщина должна молиться. Колоть пальцы, вышивая знамя, и заговаривать меч мужа, чтобы был острым, и щит, чтобы сохранил в бою. Боромир говорил, что его жена будет кроткой и славной.       Эовин — суховей, обжигающий степной ветер, и Фарамир иногда не понимает, чем заслужил ее милость. Эовин ластится к ладоням, смотрит мягко и доверчиво — и на исходе каждого месяца тихо встает с постели посреди ночи, вынимает из ножен и чистит старый меч.       Глаза Эовин вспыхивают и гаснут.       — Не умею, — и смеется. Губы Эовин горячие и сухие.       Этой ночью Фарамир слышит, как Эовин, опустившись на колени у кроватки Элборона, нашептывает ему сказку:       — Если чотгор придет к тебе, ты сразу его узнаешь. У него темные глаза и холодные руки, кожа иссохла и пожелтела, а зубы рассыпаются прямо во рту. Чотгор не всегда был таким. Когда-то он был светлым эльфом, пел деревьям, как дядя Леголас, и любил звезды, сердце у него было большое-пребольшое! Но потом темный маг наслал на него злое проклятие, эльф заболел. Сердце его почернело, и он забыл звезды и деревья. С тех пор он ищет то, что забыл, и крадет из колыбелей непослушных малышей, забирает их души и съедает на обед.       — Мам, а дядя Леголас не заболеет? — Элборон сонно взмахивает ручками.       — Нет, больше никто не заболеет. Чотгор появляется, когда кто-то забирает время. Забирает счастье и покой. Больше никто время не заберет.       Элборон быстро засыпает, и Эовин на цыпочках выходит из детской. Фарамир ждет ее на пороге.       — Не рано ли пугать детей орками? Не все орки добиты.       Эовин поднимает взгляд, и Фарамир отступает на шаг. В глазах жены — холодная ненависть.       — Детей не пугают теми монстрами, которых боятся взрослые. А кого боишься — с тем рано или поздно попробуешь договориться. Если я встречу орка — разговаривать с ним не собираюсь.       Оттолкнув Фарамира плечом, Эовин проходит к широкой постели. Оборачивается:       — Если та умбарская крыса еще раз заявится в Город Солнца лебезить — передай государю мои слова.       Король Элессар, Арагорн, следопыт Севера Торонгил, надежда эльфов Эстель — Эовин зовет его государем, но когда смотрит на него, в ее глазах сияет тихая улыбка. Фарамир молчит.       — Я люблю тебя, — шепчет ему Эовин в темные ночи, за дверью сопит Элборон. Фарамир верит ей.       Серые глаза Эовин все чаще темнеют, и Фарамиру кажется, что это она не верит ему.       Вера Эовин ярка и разноцветна, опасна, как она сама.       Фарамир помнит, как испугался, когда Эовин поднесла совсем еще маленького — ему было несколько дней от роду — Элборона к морде Хулан. Остановила его только тихая улыбка жены.       — Не бойся, малыш. Теперь удача всегда будет с тобой.       Фарамиру все чаще хочется спросить Эовин, в кого она верит, в кого верит ее народ.       Народ Гондора верит в духов деревьев и целебных трав, а Фарамир, ругаясь сквозь зубы, выдирал эти травы с корнем и потом прикладывал к ранам.       Боромир не верил эльфам. Фарамир не верит в эльфов.       В конце следующей седмицы Эовин уходит поздней ночью, когда Фарамир уже спит, и не возвращается ни на следующий день, ни на следующий за ним. Старый меч пропал, Хулан нет в конюшнях.       На третий день Фарамир подзывает командира стражи для сбора поискового отряда, но вдруг передумывает и просит вместо этого в который раз проверить, не осталось ли в лесу орков.       На пятый день Фарамир ударяет кулаком по столу и громко ругается.       На шестой Фарамир идет к эльфам.       Фарамир не любит маленькое княжество эльфов, приютившееся в землях Итилиэна. Среди зеленого спокойствия это островок безудержного веселья. Хмель льется рекой, громкий смех эхом отражается от стен. Слишком шумно. Слишком ярко. Слишком по-человечески.       — Напугай меня, — вместо традиционного приветствия говорит он Леголасу.       Традиционных приветствий между ними не звучит уже давно. Фарамир всегда был искусен в красивых разговорах, Леголас звонкоголос и остроумен, и, подписывая договор о вверении эльфу части Итилиэнского княжества и глядя в проницательные синие глаза, Фарамир предчувствовал настоящие битвы.       Однако о витиеватостях пришлось забыть: Леголас слишком плохо знал вестрон, а Фарамир скверно говорил на синдарине.       Они научились говорить о сложном просто, таким был их общий язык.       Иногда Фарамир забывает, что Леголас — эльф. Эльфы поют звездам, восхваляют несчастную любовь и пьют за горе. Леголас о несчастной любви говорит только тогда, когда за ним не следит зоркий Гимли, с радостью осушает чарку за чаркой по поводу и без, громко смеется и не сводит глаз с солнца. Фарамир догадывается, что так он следит за временем.       Эльф опускает кувшин с вином на стол и оборачивается. В ярких синих глазах нет удивления: Фарамир знает, что в этой части леса сотни глаз и ушей, незамеченной не проскользнет даже мышь. Есть только веселое любопытство.       — Лорд Фарамир, боюсь, в этот раз я не забыл свести доходы с расходами.       Фарамир смеется. Бумаги, каждый месяц приходящие из княжества эльфов к нему на заверение, всегда заполнены красивым, аккуратным и совершенно нечитаемым витиеватым почерком — словами вестрона, записанными по правилам синдарина.       — Что я должен сделать?       Фарамир неохотно поднимает взгляд на эльфа и четко произносит:       — Заставь меня поверить в старые сказки, ходящие в Гондоре про вас, эльфов.       — Это в какие же?       Фарамир не боится эльфов. Но не думает, что может рассказать о таком.       Открывающая им старуха приветливо улыбается Фарамиру и лишь затем поворачивается к эльфу. Ее челюсти будто сводит в дружелюбной усмешке, и взгляд вновь возвращается к Фарамиру.       — Эк какой прекрасный господин к нам пожаловал! Чем вам может услужить эта скромная?       — Прошу простить за беспокойство, — вежливо отвечает Фарамир. — Потолковать нужно. Сказок вот захотелось послушать.       Старуха понимающе ухмыляется.       — Я лучшая сказочница этой деревни. Столько видела, малек, столько видела, вам и не приснится! Ну вы заходите, господин, заходите!       Быстро взглянув на эльфа, старуха, однако, добавляет:       — Но первым пусть лучше зайдет ваш спутник, господин, негоже таким светлым на пороге стоять.       Фарамир оглядывается на Леголаса. Леголас легко улыбается, жмет плечами и шагает к двери. Пригибает голову, чтобы не удариться светлым лбом об балку. Старуха неожиданно крепко хватается за дверной косяк и перекрывает проем. Леголас поднимает глаза, и старуха, криво улыбаясь, отходит в сторону.       — Господин, не заходите вы, миленький, — громко шепчет Фарамиру старуха, когда эльф скрывается в доме. — Я его напою, усыплю, он вас больше не найдет.       — Как же я вас такой опасности подвергну, бабушка, — качает головой Фарамир.       — Ох, бедный мой, — горько причитает старуха, когда и Фарамир заходит в дом.       В старухином доме темно, лишь свеча горит у окна. Леголас легко садится на узкую лавку, Фарамир мнется и садится напротив: так свет на него не падает, а вот лицо эльфа видно хорошо.       — Сказок, значит, хотите, господин, — начинает старуха. — О ком сказок-то?       — Об эльфах, — отвечает Фарамир. Старуха сдавленно сипит. Кашляет.       — Спутник-то ваш из эльфов, господин. Взгляните только, как светится!       Фарамир не глядит. Он и так знает, что от его друга исходит мягкое, приглушенное сияние. Эльф — он и есть эльф. Старуха же косо смотрит на Леголаса и продолжает.       — Вы не сердитесь на меня, господин, но ведь ложь эльфов разозлит. Так что только правду скажу, даже если она неприятная и неприглядная. Когда с эльфом говоришь, лгать может только эльф. — Фарамир скрещивает руки на груди и впивается глазами в лицо эльфа. В синих глазах горит позабавленное любопытство. — Эльфы — существа такой красоты, что не описать. Белые, тонкие, стройные, а глаза сияют так, что о звездах забудешь.       Леголас опускает голову. В широких рукавах прячутся мозолистые загорелые ладони.       — Но им своей красоты мало, — старуха горестно примолкает. — Жила здесь зим сто тридцать, наверное, назад красавица Тиль. Волосы черные, что твоя ночь, глаза синие, что море, лицом светла, как Луна. Она полюбила простого юношу. Доброго, веселого, заботливого, влюбленного в нее до беспамятства. Сыграли свадьбу. А на первое же утро Тиль пропала, только осенние листья остались на брачном ложе. Эльфам, знать, приглянулась Тиль. — Леголас хмурится. — Эльфы вообще на воровство падки. Невест крадут сразу после празднества, детей, если не успели заговорить вовремя.       Фарамир подается вперед и жадно всматривается в лицо эльфа. Глаза мирно прикрыты, губы легко сжаты, и лишь крылья носа раздраженно трепещут.       — А вот пятьдесят зим назад, наверное, я тогда совсем крохой была, эльфы ребенка подменили. Просыпается мать наутро — а вместо здорового краснощекого малыша лежит в люльке щуплый, бледный, капризный ребенок, плачет не переставая. — У Леголаса дергается челюсть, и Фарамир понимает: друг еле сдерживает смех. Сам Фарамир неохотно вжимает голову в плечи — он знает, что сейчас скажет старуха. — Матери тогда умные люди сразу сказали, что сделать следует: схватить ребенка за нос калеными щипцами да в снег глубокий выбросить. Авось эльфы над своим малюткой сжалятся и заберут его, а человечьего ребятенка вернут. Только мать крошку пожалела, не поверила. Так и мучилась всю жизнь, ох как мучилась… — старуха качает головой, а эльф распахивает глаза.       — Жизнь для нас священна, — шепчет он. — Каждая новая жизнь в лесу — такая радость, что человеку и не представить.       Старуха злобно косится на Леголаса.       — Я говорю только то, что знаю. Хотите за меня продолжить — продолжайте.       Эльф краснеет, затем бледнеет и виновато что-то бормочет. Фарамир не может разобрать, но ему кажется, что это даже не вестрон. Старуха вздыхает:       — А как пляски эльфы решат устроить! Зазовут на поляну свою человеческих юношей постройнее и повеселее, и обязательно из тех, у кого уже невеста есть. Втягивают в свой хоровод, поят своими винами — и пропал юноша! Счет времени потерял, заблудился! Как хоровод закончится — уже тридцать лет прошло! Невеста с горя умерла, мать заболела…       Светлое лицо темнеет. Синие глаза затягивает штормом, и Фарамир протягивает к эльфу руку, готовясь удержать его. Дряхлая старуха, испуганно озираясь на эльфа, уже тараторит:       — А еще они едят детей. Тех, кого подменить не успевают. Заорет младенец посередь ночи — так найдут и съедят! Криками ведь дите, господин, мешает их песням, они… дудок своих не слышат.       Леголас медленно поднимается с лавки. Домик будто становится меньше. Старуха тоже встает и вдруг смело поворачивается к эльфу лицом:       — Вы чудовища. У вас есть вся вечность, все время мира, а вы крадете время у тех, у кого оно на дни отмеряно.       Фарамир знает, что не успеет вмешаться.       Фарамир знает, что ему и не придется.       Леголас улыбается.       — Спасибо за сказки, бабушка. Расскажу их братьям, — даже не улыбается: скалится.       Эльф бесшумно открывает дверь и выходит в ночь. Фарамир следует за ним. От дома старухи они идут молча. Останавливаются только на опушке леса.       Леголас прислоняется спиной к коряжистому стволу и сползает вниз. Его плечи трясутся, и Фарамир тихо выдыхает. Эльф смеется так, что по щекам слезы текут.       — Ба, Фарамир, — наконец выдавливает он, — я бы с радостью заставил тебя поверить в эти сказки, но я сам в них не верю.       — Съешь младенца, — ухмыляется Фарамир. Леголас всхлипывает.       — И ты поверишь, что это я?       — Нет, друг мой. Боюсь, что нет.       Ночной ветер треплет волосы, воздух свеж и прохладен, и Фарамир смеется вместе с эльфом. На сердце легко-легко.       Но ветер утихает, Леголас утирает слезы и тяжело дышит — слишком тяжело для эльфа из детских сказок.       Фарамир не верит в эльфов, потому что видит их рядом. Между ним и Эовин всегда будет пропасть — в широкое поле, заросшее полынью и сказками.       Когда они возвращаются в комнаты Леголаса, на дворе уже стоит глухая ночь. Эльф задумчиво потряхивает кубок, ожидая, пока вино перемешается с добавленными в него травами — Фарамир не знает, какими, — и спрашивает:       — А зачем тебе нужно, чтобы я заставил тебя поверить в эти сказки?       Фарамир тяжело вздыхает.       — Эовин ушла.       Рука эльфа замирает. Он недоуменно опускает голову, будто безуспешно пытаясь что-то вспомнить.       — Мне жаль, — наконец, черты Леголаса искажаются. Из губ сухим листопадом сыплются старые слова — незнакомые, но понятные. Молитва.       — Нет-нет, Леголас, она жива! — Фарамир проклял бы себя за рассеянность, но свечи вдруг гаснут под порывом ветра. Откуда ветер? Ставни закрыты. Живет под потолком? Единственным источником света остается эльф, и проклятие умирает на языке. — Мы называем ушедшими не только умерших. Живых — даже чаще.       — Извини меня, — с готовностью кивает эльф. — Я был уверен, что ошибся. Эльфы уходят в Чертоги или за Море. Забываю вестрон. Так что значит «она ушла»?       Вот оно.       — Вскочила на коня и умчалась в ночь. Пять дней назад.       Лицо Леголаса вытягивается. Светлые глаза недобро вспыхивают.       — Прошу прощения, лорд Фарамир, — вкрадчиво начинает он, и Фарамир вздрагивает, отмечая, как четко эльф выговаривает «р». Слишком четко. — Что леди Эовин сделала?       — Ушла. Ускакала. Унеслась прочь. Улетела, — Леголас глядит на Фарамира растерянно, почти с отчаянием, и тот тихо выдыхает. — Пять дней назад. Я ничем ее не обидел, просто она тоскует по степям.       — Ускакала, — спустя два вздоха осторожно выбирает слово эльф. Округлая «а» звучит мягко, удивленно. Эльф перестает помешивать вино и протягивает Фарамиру кубок. Фарамир делает большой глоток.       — Это поверья ее людей. Рохиррим почитают лошадей как священных зверей и дружественных духов. Проводят обряды по защите не только себя, но и своих коней. Один из обрядов — принести духам в жертву молоко и умчаться в ночь на коне, которого хочешь защитить. Эовин всегда возвращается утром, а в этот раз не вернулась вовсе.       — Окрестности проверил? — тут же спрашивает Леголас. — Долго не приходилось зачисток делать, но вдруг что…       — Проверил.       — Боишься, что не вернется? — Глаза эльфа вспыхивают, как уголья. Что-то меняется в самом воздухе, но Фарамир не может уловить, что именно.       — Не боюсь. Эовин… чем-то похожа на вас, — Леголас щурится, и Фарамир продолжает: — Непонятная и непредсказуемая, но верная. Если что решила — будет держаться этого до конца, даже если решение странное. Если выбрала меня — вернется, — Фарамир недолго молчит. — Верит она так же крепко. С вами будто деревья разговаривают, а ей лошади отвечают. Я просто хочу ее понять.       — И потому хочешь поверить в сказки своего народа, — Леголас кивает. Молчит. Потом поднимает голову, и в синих глазах будто загораются звезды:       — Чего ты хочешь, лорд Фарамир?       — Чтобы ты задурил мне голову, — Фарамир безрадостно смеется. На душе вязко, а голова тяжелеет. В ушах звенит, и не сразу сквозь звон пробивается весенний голос эльфа.       — Омела растет на мертвых зимних дубах. Ее ягоды белые, как Итиль, и так же туманят глаза. Омела черпает мудрость из дуба и с ее помощью обманывает, внушает скверные, грязные мысли. Сок ее потому и белый и липкий, как семя.       Голова уже будто каменная. Фарамиру становится жарко. Леголас наклоняется к нему, острые черты размываются и колеблются, освещенные только собственным сиянием.       — Мак усыпляет человека, заставляет его потерять чувство времени. Сны сливаются в одно разноцветное пятно и смешиваются с явью. Кленовые листья и цветы ивы укрепляют страсть между влюбленными, даже если влюбленность эта — плод обмана.       Фарамир уже не столько слышит эльфа, сколько догадывается о его словах: они все больше напоминают вестрон в тех бумагах, записанный синдаринской вязью. Странный говор северных эльфов все ярче проявляется в каждом слове, «р» перекатывается на языке с гулом камней при оползне, «л» — звонкая и журчащая, как ручей, «н» сливается с тихим гудением. Может, именно поэтому эльф говорит плавно и ровно, не забывая ни слова: два языка сливаются в один.       — Нравится ли тебе твое вино, лорд Фарамир?       Леголас хохочет и достает из-за пояса деревянную свирель. Фарамир поднимается.       — Спасибо за гостеприимство, дорогой друг, но мне пора.       Фарамир не боится эльфов, и потому его рука почти не дрожит, когда он распахивает дверь. За дверью — высокий коридор и новые комнаты. Фарамир проходит их все, и ему в спину несется веселая мелодия.       Прохлада ночного леса — благословение. Только лес не ночной — свет яркий-яркий, и Фарамир чуть не отшатывается снова к двери. Он уверен, что до зари еще далеко. Он не мог потерять время…       На поляне перед домом предводителя танцуют эльфы, белые, стройные, быстрые. От их сияния светло как днем.       Фарамир ясно помнит, где привязал коня. Вскакивает в седло и мчится прочь.       Эовин ждет Фарамира в их постели. Румяная, светлая и жаркая. Ее губы пахнут степным ветром и сухой землей, и в ее объятиях Фарамир забывает об омеле и свете страшных глаз дивного народа.       Следующей ночью Фарамир качает Элборона на руках и рассказывает об эльфах, лесных колдунах, незлых, потому что зла уже нет в Средиземье, но слишком любящих забавляться за чужой счет. Элборон любит дядю Леголаса, поэтому Фарамир меняет буквы местами и зовет этих колдунов не эльфами, а феяльми. Эовин улыбается и предлагает переименовать феяль в фей: лучше звучит.       В последний день следующей седмицы Эовин снова спускается в погреб, берет кувшин с молоком и идет к конюшням. Фарамир идет с ней и долго провожает взглядом белую фигурку жены, тихо растворяющуюся в ночи.       Степной ветер — горячий и чистый. Травы, послушные его рукам, склоняют золотые головы. Ветер ночует где ни попадя: в снегу, под прохудившеся соломенной крышей или на реке. Но в конце концов он возвращается именно сюда — в степь.       Эовин вернется вечером или следующим утром. Это неважно. Эовин — его огненный дух, и она любит его дом.       Фарамир разводит огонь в камине и зажигает все свечи: мама говорила, что духи приходят на свет и тепло. Сжигает сосновые ветви, по комнатам ползет запах смолы. На лестнице слышатся шаги. Фарамир даже не оборачивается: не только у эльфов всюду глаза и уши.       — Лорд Фарамир, — весело окликает его Леголас. — Сожги листья черники.       — Зачем? — Фарамир улыбается.       — Листья черники защищают от дурмана и обмана, придают храбрости и твердости духа, — нараспев произносит эльф. — А еще возьми вот четырехлистный клевер. Долго искал. Четыре лепестка — надежда, вера, любовь и удача.       Фарамир наконец поворачивается к эльфу, смотрит в спокойные синие глаза и чувствует, как к горлу подкатывает смех.       — Ты искал для меня четырехлистный клевер?       — Это важно, — жмет плечами Леголас. — Мы, эльфы, в деревьях, цветах и…       — Травах, — подсказывает Фарамир.       — И в травах много понимаем.       Фарамир хохочет. Эльф хлопает ладонью по стене и тоже ухмыляется.       — Эй, Леголас, — наконец зовет Фарамир. — Ты ничье время не крадешь.       Эльф кивает.       — Гимли скоро приедет.       Эовин досказывает Элборону сказку про мангаса, огромное многоголовое черное чудовище, чьи глаза горят огнем. Фарамиру кажется, что он узнает в нем Балрога. Элборон хочет слушать дальше, но его глаза уже мутные от подступающего сна.       Фарамир ждет Эовин на пороге. Сегодня сказку расскажут и ему — а он поделится своей.       В цветущих садах Итилиэна царит спокойствие. Эфель Дуат усыпан синими незабудками. Элборон седлает рыжего коня с седой гривой и уносится в степи, на губах обсыхает молоко, под упряжью — вышитое конским волосом знамя.       Ветер бьет в лицо и свистит в ушах, воздух пропах горькой полынью. Возвращаясь домой, Элборон сорвет полынный цветок, и жена бросит полынь в отвар.       Им не увидеть будущее, а на теплый свет в окнах никто не отзовется. Смех фей растворился в крике чаек.       Чотгор больше никого не заставит потерять время. Эльфы никогда не заставят человека потерять чувство времени — не на этих берегах.       Но кто-то да примет молитвы.