Фаворитка

      Теплая апрельская ночь. Ветви сирени постукивают в тонкое стекло узловатыми сучьями, словно прося хозяйку впустить в гости свои побеги, распахнуть створку хоть на немного, чтобы скромная комнатка погрузилась в свежий и глубокий аромат пурпурных цветов. Но Жозефина не открывает. Она стоит напротив зеркала, вытаскивая из волос острые шпильки. Медленно строгая прическа становится мягкой, свободной, светлые пряди неторопливо спускались к лицу, острому и точеному. Не такому красивому, как прежде, в юности, когда женщина ещё была нянечкой принца Лиама, когда она была молоденькой и глупой, боящейся каждого косого в её сторону взгляда, но ещё не потерявшему своего благородства и достоинства в холодных глазах и сомкнутых бледных губах. В свете тревожных огней ее отражение было изящно, в темноте очертания тела совсем потерялись бы, так она была тонка и незаметна. Всю жизнь женщина была словно тенью, невидимой и незначимой, совершенно не ценной. Невольно ее силуэт стал серебряной паутинкой, растворившейся в ночном воздухе, хрупким и лёгким, какой так просто смахнуть одним движением.       Жозефина смотрит на себя, беря в руки гребень. Она думает, проводя им по волосам, думает, когда металлические зубцы проходятся между прядями, думает, когда нечаянно царапает сама себя и тихо шипит от боли.       Думает о том, что гребень ее обычный, как у всех служанок. А у королевы расческа мягкая, приятная. Она не дерет, не тянет, ей проводить по волосам блаженство, одна только радость.       Всё Лилит… Она не даёт Жозефине покоя, в мыслях все горит ее силуэт, ее образ, дерзкий и властный, покоряющий. Лилит вправе получать, что пожелает. Она чужая, она не отсюда… И она может позволить себе завладеть кем угодно. Доля Лилит — приказывать, удел Жозефины — покоряться. Только теперь женщина опасается, как бы ей не привязаться, не поверить бастардке, самозванке. Сумасбродке, возомнившей, что она может заполучить кого пожелает, лишь помани пальцем. Лишь проведи рукой по щеке. Лишь обхвати за плечи…       Жозефина задыхается от воспоминаний. Она прижимает к груди гребень, закрывает глаза. И вновь видит Лилит, ее пронзительный зелёный взгляд, что полоснул женщину по душе в самую первую их встречу. Тот взгляд был не таким, какие обычно отспускали служанкам. Так можно смотреть на давнюю, но нелюбимую знакомую. Свысока, холодно и надменно, но узнавая, а ведь прежде они никогда не встречались.       Зелёные глаза отныне преследуют Жозефину. Они смотрят на нее с картин, с портретов предыдущих королев; они блестят изумрудами на перстнях вельмож; они сияют в каплях росы на полупрозрачных листьях шиповника и розы в королевском саду. И они отравляют Жозефину из раза в раз, как королева пожелает с ней увидеться.       Все началось с простых касаний. Какие сначала Жозефину пугали. Лилит дотрагивалась невзначай, гладила плечи, брала женщину под руку в моменты бесед. Улыбалась и смотрела странно испытующе, словно желая подспудно чего-то тайного, запретного.       После Жозефина узнала. И от этого знания ей тяжело, ей жарко и невыносимо от самой себя. Ей сложно думать о подобном, ей, никогда не нарушавшей никаких запретов, ей, со всегда спокойным сердцем, волнуемым разве что благополучием принца Лиама, ей теперь нести и прятать в душе непосильный секрет чужих и собственных мучений. Невыносимо вспоминать, но вместе с тем так сладостно… Сладостно и обжигающе стыдно думать об их связи. О связи, какой королева пожелала ради забавы. О связи, какую служанка вот-вот готова принять за правду, за что-то подлинное, настоящее.       Жозефина понимает, что для Лилит она всего лишь развлечение. Боящаяся всего скромная наставница принца — прелестная цель для властной королевы, какой только и надо, что упиться своим влиянием, тем страхом и благоговением, какое она вызывает в сердце каждого подданного. Ей только и надо, что утонуть в напуганных глазах, из каких тонкими ручейками потекут слезы, только и надо увидеть, как перед ней невольно подкашиваются колени…       Жозефина безвольна, женщина знает о собственной слабости и совершенно ничего не может с ней сделать. Ей стыдно за то, какой она становится покорной рядом с Лилит. Жозефина знает, ей лишь пользуются, играются, стоит сохранять трезвость ума, но… Но сердце, охладевшее и пустое, вот-вот готово разбиться. Треснуть и впустить внутрь разошедшейся ткани что-то чужое, инородное. Вот-вот женщина готова проникнуться настоящей симпатией к той, кто никогда не ответит, никогда не разделит эту привязанность.       Опасно. Жозефина понимает, что ходит по краю. Вернее… Ее поставили на тонкую режущую леску, а она, безвольная, не смогла противиться. Теперь ее ведут, держа за руку, ей играются, а Жозефина в шаге от того, чтобы забыться, в дюйме от пропасти, что сулят неверные объятия, жгучие и болезненные.       Но сердце как назло манит опасность. Манит огонь волос и колючесть глаз. Манит та Лилит, в чей плен теперь стремится душа и сердце бедной служанки. Ведь тело ее королева и без того себе уже присвоила.       Перед глазами блестят светлячками те страшные и вместе с тем тянущие своей неправильной манкостью эпизоды. Они, переливаясь, как кусочки побитого витража, скребут обколотыми краями по душе. Залюбуешься и забудешься. Неосторожно коснешься, поранишься. Жозефина ещё держится, ещё балансирует, не желает падать с той лески, пусть даже она режет босые ноги. Нет, Лилит не настолько всесильна, чтобы получить ее совершенно. Жозефина не хочет большей боли.       Она оглушена потоком собственных мыслей, совершенно не слышит ни аккуратного стука в дверь, ни скрипа половиц, ни шуршания по полу длинного подола. Жозефина не слышит ничего, кроме бурливой волны собственных терзаний. Эта глухота каждый раз и подводит ее.       Прикосновение к плечу выводит из окутавшей поволоки мыслей. Пальцы холодные и тонкие, острые, с длинными ногтями. Угловатые ладони, родинка на запястье, маленький порезик на большом пальце. Жозефина знает ее руки в совершенстве, знает, что они могут быть жёсткими, могут быть заботливыми, могут бить, могут гладить. Благо, королева до того была к ней милосердна, ни разу не замахнулась, не ударила. Разве что царапала слегка…       Женщина знает в её руках каждую линию, она целовала их не раз, проводя губами по тонким, прошитым голубой ниточкой венкам на тыльной стороне ее ладоней.       Жозефина вздрагивает, поворачивается мгновенно. Она опускает голову, кланяется, придерживая подол ночной сорочки. Волосы спадают на лоб, ласкают щеки, струятся волнами по плечам, стоит драядке присесть в реверансе.       А Лилит забавно. Она осматривает скромную спальню, в какой из примечательного есть разве что зеркало в пол и туалетный столик, на каком стоят несколько зажженных свечей. Тюлевые занавески, нежные, светло-сиреневые, обрамляют окно над кроватью, стекают на пол, как пролитый нечаянно кисель. Вязко и плавно. В полумраке комната кажется полупрозрачной, невидимой. В ней пахнет цветами, ладаном и воском. Так же пахли и волосы Жозефины, в какие королева отныне любила утыкаться лицом. Глупышка, дрожала всем телом, когда девушка прижималась к её спине, когда обнимала руками за талию, когда без слов просила тонкие пальцы перестать так нервно мять край голубого подола. Ее боялись, а Лилит усмехалась. Право, что в ней такого страшного? Она же не дикарка с острыми зубами, не человек с руками в жирном машинном масле, пахнущий гарью и дымом. И даже не мужчина, неотёсанный и грубый. Так чего же ее бояться? Глупенькая, но такая прелестная в своем неоправданном страхе, Жозефина королеве совершенно нравилась. Когда правительница решила однажды скоротать вечер, и взгляд ее невольно зацепился за голубенькое шёлковое платьице, расшитое белыми розочками, Лилит и не думала, что привяжется так крепко. Как развлечение, заменившее собой одну долгую и скучную ночь, переросло в череду свиданий? Как королева Долины теперь невольно смягчается, видя служанку? И как так вышло, что Селене отныне иллюзорный мир кажется дороже ее настоящего? — Ваше Величество, — выдыхает Жозефина, когда королева ненавязчиво тянется, забирает из подрагивающих рук женщины гребень. Драядка безвольно разжимает пальцы, выпуская холодную металлическую расчёску.       Дыхание сбивается, когда Лилит касается пальцами ее порозовевшей скулы. На лице распускаются нежными бутонами весенней вишни пятна смущения, к глазам подступают капли росы. Жозефина не знает, что ей делать. Она хочет и оттолкнуть и поддаться. Королевская власть над ней все-таки слишком сильна, как ни противься, не пытайся сбежать. Потому Жозефина льнет к прохладной ладони, глубоко и горько вздыхает. Запах духов Ее Величества какой-то свой, особенный, ни на что не похожий. Это аромат бумаги, но не пергамента, не свитков, к каким привыкли в Долине. Бумаги, пропитанной чернилами, какой-то не по-настоящему светлой и чистой, выбеленной. Запах краски, терпкий, строгий, такой не расписывают полотна. На секунду, прикрыв глаза, Жозефина видит бумажные листы, какие, словно голуби, взмахивают чистыми крыльями, вылетая из тонкой щели и тут же падая куда-то вниз. Странное видение… — Ты не пришла, — прошептала Лилит, проводя рукой по плечу женщины. Тонкая кружевная ткань мялась под пальцами, вышитые цветы казались слишком чистыми, невинными. Такие встречи отныне не редкость, а словно все происходит заново. Селена сначала касалась ее невзначай, желая или позлить или смутить, отыграться, не придавая особого значения своим желаниям. Один вечер что-то поджёг между ними, заставил притянуться, прильнуть друг к другу с желанием.       Лилит развернула служанку к себе спиной, так, чтобы видеть ее и себя в зеркальной поверхности, сверкающей таинственным светом в озарении тлеющих свечей. Положив руки Жозефине на плечи, королева уткнулась носом ей в шею, в нервно пульсирующую венку. — Простите, я забыла… — произнесла женщина на полувыдохе, смотря на два их силуэта во тьме через полуопущенные ресницы.       С каждым мгновением, проведенным рядом с королевой Лилит, Жозефина чувствовала, как сыпется ее воля, ее желание сопротивляться и бежать. А не пришла ведь она специально. Жалкая попытка вырваться, отпустить руку, какая ведёт ее по тонкой леске. Спрыгнуть со струны, спастись от того огня, который манит, печет своими жгучими языками лодыжки. А нужно ли Жозефине то спасение?       Руки девушки скользнули ниже, ладони прошлись по шее, вниз к ключицам. Твердые пальцы сжимают плечи, ногти цепляют полупрозрачную ткань. Грудь начинает тяжело вздыматься, когда королева обжигает заострённый край уха служанки палючим дыханием. — А я ведь ждала тебя,— прошептала Лилит, перебирая концы завязок на ночной сорочке драядки.       Девушка чувствовала, как хрупкое и беззащитное существо трепещет под ее пальцами, как сердце Жозефины тревожно колотится. И королеве преступно нравилось ощущать тревогу и испуг той, кто прежде сама заставляла Лилит тайно бояться. Маленькая приятная месть. — Ждала, что ты навестишь меня… — выдохнула королева, прижимая к себе Жозефину настойчивее, крепче; ловкие пальцы тянули за шнуровку, расправляясь с узелками на груди. Женщина дрожала, чувствуя, что вот-вот силы оставят ее, колени ослабнут, и она просто свалится на пол, опьянённая и сожженная. А сгорать ей было нельзя. Из пепла не восстают; ее сердце, Жозефина чувствовала, если воспламенится, то уже полностью, без остатка, насквозь будет прожжено. А лечить его будет некому. Лилит играется с ней, как с птичкой из тонкой бумаги. Запускает ее над горящим факелом, забавляется, смотрит, как та перелетает через огонь. И если птичка сгорит, королева не будет жалеть. Она найдет себе новую, сложит ее из пергамента, не посмотрев на черные огарки. Потому, как бы ни был манящ огонь, бросаться в него опрометчиво.       Когда прохладная ладонь скользнула в вырез ажурной ночной рубашки, расшитой лёгкими кружевными цветами, когда пальцы королевы нахально смяли горящую от волнения грудь, Жозефина воспротивилась: — Нет…не принуждайте… — выдыхает она, запрокидывая голову на плечо королевы. Слабая попытка отнять руку Лилит затухает, не успев разгореться. Кисть Жозефины падает плетью, стоит королеве сжать пальцы сильнее. Не больно, но настойчиво. Словно говоря, что у служанки нет выбора.       Лилит держит в своих руках крепко, но не жёстко. Хотела бы Жозефина — отбилась, вырвалась. А она то ли настолько боится, то ли совершенно не против. Лилит надеется на последнее и опасается первого. Она не желает быть причиной чьего-то страха.       Селена на самом деле теперь волнуется. Она нечаянно нашла себе отраду, упоение в этой напуганной непонятно чем служаночке, какую девушка обзывала про себя прежде старой каргой, хотя сначала связь их была лишь пробой. Лилит стало скучно, она подвыпила в тот вечер после своей коронации, и взгляд невольно зацепился за голубенькое платьице, за светлые ленты в русых волосах. Она помнила немногое, но то, что осталось обрывками лоскутков-мыслей о том вечере, королева вспоминала с горячей радостью. Дыхание в темноте, влажные ладони, сердце трепещет в груди. Рваные толчки и вздохи, градом катящиеся из глаз капли слез. Свои и чужие. Слезы истинного блаженства, эйфория с привкусом дрядского вина. И все это за шторкой в стенной нише. Селена зажимала ей рот, несильно, совершенно не грубо, но ощутимо, чтобы не кричала, не вздыхала слишком уж громко. Даже будучи пьяной Селена старалась рассуждать трезво.       Жозефина была не против… Или она настолько испугалась? Опять девушка уповала на одно и опасалась другого. Свою совесть королеве хотелось сохранить чистой. Даже если миры не настоящие, а персонажи в них — лишь плод ее воображения. — Настолько боишься меня? — прямо спросила Лилит, не отнимая руки. Напротив, она стала поглаживать кожу пальцами, вырисовывать ногтями узоры, медленно спускаясь все ниже. Уткнувшись носом в плечо женщины, она терпеливо ждала.       Селена подавила желание скрестить пальцы на удачу. Все же, какой властью не обладай, чувствам приказывать будешь все равно не во власти. А заставлять она никогда не станет. Ведь любить по принуждению — одно лишь страдание, никому в самом деле не нужное. Не любовь это тогда — только мучение. А королева Селена отнюдь не тиранка.       У Жозефины сбилось дыхание. Она чувствовала, как по плечам проходится дрожь холода, как соскальзывает ткань рубашки с плеч, все сильнее оголяя ее тщедушное тело. Как руки Лилит все сильнее забирают ее в свой плен, зажимают в капкан, из какого рваться больно, а оставаться в нем — верная смерть. Ее бы оттолкнуть, но Жозефина не может. — Будьте благоразумны. Так не может продолжаться долго… — выдыхает она, еле связав пару слов. Где-то внутри затягивается тугим узлом жгущее, горящее желание. Пальцы Лилит, всё они, проклятые, распаляют в женщине те чувства, какие испытывать драядам просто неприлично. Постыдно чувствовать такое плотское в своем воплощении вожделение, такое низменное, презренное влечение, какое уничтожает все здравые мысли, все опасения, все те воздвигнутые запреты, камешек за камешком сложенные лишь желанием блага для своей неспокойной души. Увы, сердце хочет вновь почувствовать жар того дыхания, уже добровольно отправиться и пройтись по той леске. Ее не поведут, она и сама встанет, чтобы некогда сухое и пустое сердце содрогнулись в блаженной судороге. — Отчего же? Королева может позволить себе все, что пожелает, — шепчет Лилит, мягко поворачивая голову женщины к себе. Они встречаются глазами. Зелёными и серыми. Просящими и полными тревоги. — Вы наивны, если считаете, что власть даёт вам свободу, — ответила Жозефина, боязливо переведя взгляд на губы королевы.       Осторожно, нельзя рассматривать так пристально. Можно заглядеться и вновь забыться. Вновь. Жозефина целует ее не в первый раз, но плавится, дрожит и сыпется, когда королева властно накрывает ее губы своими. Остаются яркие следы — королева любит красную помаду, потому отпечатки на шее и ключицах, на запястьях, коленях оставались отчётливые, видные. Утром они говорят о безумии ночи, о ее безволии и безмолвно укоряют, стыдят Жозефину за то, что она, как не хочет, все тянется и тянется, все ближе подпускает. — Наивна? — спрашивает Лилит, наклоняясь ближе. Они почти соприкасаются носами. Руки королевы сжимают сильнее, платье скатывается по предплечьям, собираясь на локтях. Жозефина чувствует себя статуэткой, какую легко поднять и покрутить в руках, как вздумается. И, если вздумается, разбить ее труда не составит тоже. — Раз уж я наивна… — продолжает Лилит, забираясь рукой под белую сорочку женщины. Подол струится по ноге, скатываясь прохладной волной, рука королевы касается бедра. — …мне нужен кто-то, кто подскажет? Советник или, может, король?       Ладонь поднимается выше. Горючее желание подбирается все ближе, обжигая греховным огнем некогда пресное сердце.       А Селене забавно. Для нее этот мир нереален, но возгоревшие чувства действительны. И чувства говорят ей, что упрямство Жозефины и ее напрасная боязнь ей совершенно не нравятся. — Что скажешь, может, нам объединиться с людьми? — Лилит запускает вторую руку в русые волосы, вцепляется в них, оттягивает, заставляя смотреть в глаза. Селена забавляется, а ведь служанке правда страшно. Она не понимает, к чему клонит Ее Величество. — А что, я стану женой Деймона, построим мост, объединим Долину с Альтергроу… — продолжает она, наклоняясь к уху драядки, касаясь губами мочки уха. — А вот тебя мы выдадим замуж, — девушка усмехнулась, почувствовав, как женщина машинально дернулась. — Что, разве не нравится? Я думаю, будет забавно. А жениха тебе я выберу сама. — Мне о замужестве думать уже не пристало, — хмыкнула Жозефина.       Селена мысленно похвалила себя. Она услышала, как голос женщины перестал дрожать, он стал почти ровным. А ведь чтобы успокоить ее, приложить усилий надо немало. — Кто это сказал? Выдадим тебя за советника Реймунда, думаю, вы поладите, — Лилит явно издевалась, но по-доброму. Она желала отвлечь, притупить этот иррациональный страх. Потому что… Жозефина была ей не так и безразлична. Будь то страсть без любви, Селена бы не стала тратить время попусту. Все же Лилит — королева, прикажи она — ей подчинятся. И если в первый раз почти так оно и было, то после уже другое, что-то более личное звало Селену к Жозефине, неприметной и тихой, к нежной, совсем не такой, какая она была в Тотспеле. Селене теперь кажется, что она просто не успела ее узнать. — Ты ему как раз не нравишься, — смеётся королева, игриво ущипнув Жозефину. Кожа служанки мягкая, теплая, светлая, совершенно без изъянов. Селена не в первый раз любуется ей. — Да и он мне тоже! Болтливый и невыносимый человек! — вспылила Жозефина, вскрикнув от неожиданности. Щеки залились румянцем, когда драядка почувствовала прохладу пальцев Лилит, то, как девушка царапает внутреннюю сторону ее бедра под белым лёгким подолом.       Стоит с этим покончить, стоит оттолкнуть и забыть, ведь ей определенно играются. Не нужна королеве служанка, не нужна ни для чего, кроме постыдной интрижки. Драядку весело вжимать в стены, мять, щипать и тискать себе в удовольствие, для большего она Лилит ни к чему. И даже понимая это, Жозефина не бежит, не вырывается, стоит и завороженно смотрит на королеву, какая в свете свечей кажется ее искушением и болью во плоти. И любуется ей, понимая, что пропала, и притом давно… — Да? — наигранно кривит губы Селена, видя, что довела Жозефину почти до края. — Такой импозантный мужчина, да ещё и…язык у него при деле, странно, что тебя не влечет к нему. Кто же тогда, а? Кто нравится тебе?       Своими же руками Селена скидывает ее в пропасть, вонзая пальцы в податливое тело. С протяжным криком женщина срывается и летит вниз, упоенно произнося одно лишь слово: — Вы!..       Все повторяется в который раз. Перед зеркалом на полу сплелись в объятиях две женщины, обе вожделенно поющие о той симфонии страсти, какую они могут играть лишь дуэтом. Платья — белое и красное, волосы — рыжие и русые, в поблескивающей раме заточены два силуэта. С губ Жозефины срывают поцелуи властно и требовательно, а она с упоением отдает их сама. В объятиях Лилит ей спокойно, пусть Жозефина и понимает, что ее отбросят как ненужную, и близость их ничего в самом деле не значит. Королеве нужно лишь ее тело, ее податливость, а женщина готова отдать ей себя всю без возврата. Лилит ведь не возьмёт… — Зачем это все?.. — на полувыдохе спрашивает Жозефина, выгибаясь в спине. Она по прежнему смущается своей наготы, всего того, что они творят под покровом ночи в её собственной спальне.       Никогда прежде Жозефина не водила к себе любовников и не ходила к ним сама. Ей бы не влюбляться, не тянуться сердцем ни к кому совершенно, чтобы не вытворять подобных глупостей. Ведь знает, прекрасно понимает, что ждёт ее дальше, а все равно прыгает в ту бездну, Геенну Огненную объятий королевы. Горит в ней, забываясь, теряясь и умирая, ведомая не разумом — страстью, какая переросла в любовь запретную, неправильную и обреченную. — Зачем? Может, ты мне нравишься, — усмехается Селена, слыша тяжёлый стон драядки. Королева запрокидывает голову, сама топясь в экстазе.       Руки скрещены между собой, любовницы ласкают друг друга иступленно, порывисто.       Да, любовницы. Жозефина обречённо вздыхает, понимая, что с королевой ее связывает только порочное желание и смятые шелковые простыни по ночам, что перетекает в утро. Больше ведь нет ничего. Искреннего, доброго между ними быть ничего не может… — Не нравлюсь, просто влеку… — обречённо вздыхает служанка, отворачиваясь. Щеку колет жёсткий ворс ковра, как пощёчина обжигает он лицо.       Хочется расплакаться, в груди свербит, но Жозефина терпит. Она продолжает двигать рукой, лаская королеву, льнет к ней сама, позволяя вонзать пальцы, а глаза полнятся слезами. Хочет ли она быть фавориткой королевы, получать ее внимание, чувствовать тепло рук и жар ее дыхания на шее? Ловить взгляды и поцелуи, приходить по вечерам? Но хочет ли она любить ее безответно? Хочет ли, будучи ближе к ней всех прочих, принадлежать ей, но самой не владеть? Властительница и сама принадлежит себе меньше, чем принадлежит она своему королевству, что уж говорить о любви, так ещё и к служанке… Королеве под стать если не король, то пусть граф, вельможа. Мужчина… А не она.       Селена медлит. Смотря на рассыпавшиеся по ковру волосы служанки, на ее точеный подбородок и тонкий нос, ей становится неловко. Она чувствует, что перегнула, как не старалась смягчать. Селена не привыкла выражать чувства словами, не привыкла говорить о чем-то личном. Тем более с Жозефиной, какую она прежде лишь ненавидела. Девушка и не думала, что могла ее как-то обидеть… — Ты… плачешь? — спросила она, проведя рукой по влажной щеке Жозефины. — Глупенькая…       Селена наклонилась, стала покрывать скулу женщины тёплыми поцелуями. Уже не тянущими, не сжигающмми. Ищущими доверия. Какое девушке правда нужно.       У Жозефины дрожат губы и горит лицо. Распластанная на полу, подмятая под Ее Величеством, она чувствует себя тем пеплом, что остаётся после сжигающего страстью пожара.       А все же она протягивает руки, обнимает королеву за шею, тянет к себе, желая уткнуться в плечо носом. И горько разреветься от своего сердечного бессилия. — Что вы со мной делаете, Ваше Величество… — вздыхает Жозефина, перебирая рыжие пряди. — За что Тар так немилостив ко мне? — За недоверие, — вырывается у Селены. Она поддается навстречу рукам, позволяет гладить себя по голове. Ласка Жозефины ей приятна, она льнет сама. — За то недоверие, что прежде оказывала тебе я.       Волосы королевы пахнут чернилами, нереальными, не из их времени. Кожа белая словно бумага. Лилит не отсюда и говорит загадками, но Жозефина словно понимает их. Она через полуприкрытые веки видит ванну и свечи, видит королеву без сознания, со лба которой она стирает испарину мокрой тряпкой. Видит, как Лилит смотрит на нее искоса, явно сторонясь. В этом полусне-полубреду Жозефина — госпожа, а Лилит — прислуга. В этом наваждении женщина тянется к ней, а девушка отталкивает. А здесь наоборот.       Миры Таролога так цикличны. Вот только Селена теперь понимает, что своими поступками заставила страдать не только себя, но и других. Другую. Какая здесь ни в чем не провинилась, а мучается от своего же страха привязаться и опалиться. — Прости меня, — шепчет Лилит ей в висок. Обхватив женщину под грудью, королева прижала ее к себе спиной. Теперь вся та страсть, какая обуяла обоих, казалась чем-то далёким. Потому что между ними все же есть что-то большее, чем смятые простыни.       Жозефина проваливается в сон стремительно, так, словно ее опьянили какими-то травами или крепким вином. Проваливается, понимая, что хочет простить ее. Селену… Чужое имя мелькает искрой на грани сознания, на следующий день женщина его, может, и не вспомнит.       Ветви сирени все так же постукивают в окно, подталкиваемые лёгким ветром. Дереву невдомёк, что в комнате, в какую оно так хотело пропустить узловатые сучья, произошло нечто большее, чем ночь между любовницами. Откровение, узримое зеркалом в блестящей раме, не скроется от одного внимательного взгляда. Пусть свечи догорят под утро, Таролог безошибочно различит двух женщин на полу, какие уснули не в страстных, а в доверительных объятьях друг друга. И будет этим весьма доволен.