Постой и останься в этой комнате чёртовых десять минут.

— Постой.       Она замирает, опираясь руками об оконную раму, уже готовая к тому, чтобы выпрыгнуть и исчезнуть в ночи. Лёгкое напряжение читается в её силуэте, когда она выпрямляет спину и оборачивается к нему. На светлом лице ни одной эмоции, лишь едва заметная заинтересованность в глазах, она склоняет голову набок в ожидании. — Тогда, в Раккун-Сити, — начинает он и голос внезапно проседает, — как ты выжила? — Ох, Леон, — она улыбается уголком рта, — девочки никогда не выдают своих секретов. — Я серьезно! — Он повышает голос, а потом также резко переходит практически на шепот, — я скорбел по тебе шесть лет, Ада. Шесть. Ёбаных. Лет.       Леон смотрит на неё из-под бровей, поджимает в какой-то странной обиде губы и надеется увидеть хоть какое-то подобие сожаления на красивом лице. Но в ответ получает только прищур темных глаз и сложенные на груди руки, она хмурится и опускает голову, словно обдумывая его слова. Напряжение в воздухе повисает тяжелым одеялом. — Не думаю, что оно того стоило, — тихо произносит Ада, поднимает взгляд и, наверно, впервые за эти шесть лет Леон видит, как спадает чужая маска напускного безразличия. Она обнажается перед ним, буквально на долю секунды, и это странно, непривычно и совсем немного колет куда-то в районе сердца, давая призрачную надежду. — Тогда почему ты не сказала?       Ада молчит, но Леон и не ждёт от неё ответа, не ожидает даже насмешки или смены темы. Она всегда была для него загадкой и даже тогда, в лифте в лабораторию, когда ему казалось, что она открылась перед ним, сейчас он понимал, это была откровенная ложь. — Это всё, что ты хотел? У меня есть незаконченные дела. — Ада готовится уйти, заканчивая разговор очередным побегом, замирая, как только чужая рука хватает её за локоть. — Прекрати убегать от меня, — голос Леона дрожит, — Постой и останься в этой комнате чёртовых десять минут и хоть раз ответь мне.       Она снова оборачивается, сбрасывая его руку с себя, глядит с неприкрытым недовольством и Леон ощущает легкое дежавю. — Хорошо. Но я отвечу ровно на один вопрос, если тебе так хочется. Так что советую хорошенько подумать.       Он спрашивает практически сразу, не раздумывая ни секунды: — Тогда, шесть лет назад, в лифте. Это была ты или желание манипулировать? Это единственное, что я хочу знать.       Ада замирает, словно теряется от этого вопроса, но буквально через секунду тихо смеётся под нос, обхватывая себя руками: — Это правда то, что волнует тебя всё это время? — на лице Леона ни капли смеха, только хмурые брови и полный тоски взгляд серых глаз. В груди от этого что-то оседает тяжелым камнем. Ада прячет это лишнее сейчас чувство как можно дальше. Она прекращает смеяться и смотрит на него с какой-то не присущей ей нежностью.       Подходит к нему практически вплотную, даже на каблуке своих сапог она ниже его, но Леон всё равно теряет рядом с ней всю свою уверенность, особенно когда руки в чёрных перчатках ложатся ему на плечи. Она зарывается пальцами в чужие волосы на затылке и мягко улыбается уголком рта, после чего прикрывает глаза и касается его губ в мягком поцелуе. Почти инстинктивно он кладёт руки на её талию, ощущая под пальцами ремень кобуры, невольно раскрывая губы навстречу. Ловит чужой выдох и словно просыпается, мгновенно разрывая поцелуй. — Это ответ на твой вопрос? — спрашивает она сквозь усмешку. Прекрасно знает, как влияет на него и умело пользуется этим. Аде даже не нужно кокетничать или что-то делать, чтобы подчинить Леона себе, даже сейчас, встретившись после такого количества времени, она продолжает играть с ним, держа на коротком поводке, словно ручную псину. — Это не ответ.       Она целует его снова, и на этот раз Леон отвечает сразу, почти отчаянно и прижимая гибкое тело к себе, пряча как можно глубже все свои сомнения. Чужая ладонь стекает на шею, царапая кожу перчатками. Мягкие губы раскрываются в ответ, впуская во влагу рта язык. Из горла невольно вырывается тихий скулёж, как только Ада оттягивает его нижнюю губу зубами. Смотрит на Леона, и в темных глазах ему видятся черти, пляшущие танго на его костях. Мгновенно меркнут мысли о том, что ему нужно спасти Эшли, что он всё ещё заражён, что буквально каждая секунда на вес золота. Сейчас есть только они и эта комната и чужие губы, припухшие от поцелуя и рука, толкающая Леона куда-то назад, пока он не замечает за ними пыльную софу. Ада отходит от него, проведя ладонью по чужому плечу. Присаживается, закидывая ногу на ногу и ждёт.       Он смотрит на неё и колени невольно подгибаются, а на щеках проступает краска, словно ему снова двадцать один и у него первый рабочий день в полиции. Опускается на колени перед длиной чужих ног в высоких сапогах, жмётся к ним щекой и закрывает глаза, как только чувствует руку на своих волосах. Ищет губами ладонь и невольно выдыхает, ощущая тепло кожи, а не холод перчатки. Целует и позволяет себе прикусить подушечки пальцев, слышит сверху недовольное цоканье и поднимает взгляд. Ада придерживает его рукой за подбородок и прожигает взглядом. В этом ни капли эротизма и в карих глазах неприкрытая угроза, но от этого жар прокатывается по позвоночнику, а собственные ладони начинают невольно потеть. — Не заигрывайся, Леон.       Её голос, тихий и спокойный, проникает куда-то вглубь него, оседая в голове. Он послушно кивает и позволяет себе устроиться немного удобнее, присаживаясь между чужими бёдрами. Ада отталкивает его ногой, вынуждая того опереться на руку и удерживать равновесие. Шпилька каблука упирается ему в грудь, а она смотрит на него в немом ожидании, и Леон понимает намёк, как только тянет вниз змейку молнии на её сапоге. Холод сменяется на одобрение, когда он снимает с неё обувь, рука гладит его по волосам, словно собаку: — Хороший мальчик.       Честное слово, он бы в жизни не подумал, что так разомлеет от этих слов. Почему-то чужое одобрение заставляет сердце качать кровь по венам с удвоенной силой, а собственные мысли уходят всё дальше за горизонт. Сидя в ногах, отдаваясь молчаливо в чужую власть, признавая своё поражение перед ней, он, как никогда, осознавал, насколько далёкой и недостижимой была для него Ада. Слишком неприступная и загадочная, сейчас она позволила снять с себя обувь и с холодным удовольствие наблюдала, как Леон касается губами её кожи, спрятанной под тканью капрона. Но даже так, эти прикосновения и грубые пальцы обжигали её, собственный пульс предательски учащался по мере того, как мужчина поднимался поцелуями от колена выше к внутренней стороне бедра.       Окажись они в другое время и немного в другом месте она бы без раздумий позволила бы ему взять себя, отдаться, подчиниться. Но сейчас они в старой пыльной комнате, мужчина перед ней медленно умирает, теряя драгоценные секунды жизни на то, чтобы побыть с ней. Потому что Ада позволила себе подпустить его ближе. Потому что тогда, шесть лет назад часть её действительно умерла. И шрам под ключицей, она знала, принадлежал не ей, а той женщине, которая тогда упала в зияющую пустоту. — Леон, — зовёт она и серые глаза смотрят на неё с такой лишней сейчас преданностью, — достаточно прелюдий, дорогой.       Ада встаёт и толкает его на пол, не даёт тому встать, седлая его бёдра, Леон, наверно, только сейчас в полной мере осознаёт, что возбуждён. Это слышно и по резкому выдоху и по тому, как он едва подавил вырвавшийся из горла стон. Она прижимает к полу чужие руки, не даёт сориентироваться и целует, жадно, почти плотоядно, забирая из лёгких кислород. Собственные губы начинает саднить. Ада жмётся грудью к его груди, чувствует, как на бёдра в похабном жесте ложатся чужие ладони и сжимают мягкость её тела. Она чувствует его напряжение, трётся и довольно улыбается в очередной поцелуй, как только слышит почти умоляющий скулёж. Леон совсем не изменился, снаружи лишь напускная грубость, но внутри всё тот же податливый новичок из Раккун-Сити, что и шесть лет назад.       Становится жарче, горячие пальцы подбираются под ткань платья, минуя пояс колготок, касаясь голой кожи бедра с такой силой, что Ада знает — останутся синяки. Разрывает поцелуй, почти сразу же прижимается губами к сильной шее, чувствуя на языке солоноватость чужого пота и вибрацию горла, как только с губ Леона срывается низкий стон.       Они бы и правда могли бы потрахаться прямо на этом грязном полу, в ровной мере наплевав на свои обязанности и то, что они снова по разные стороны баррикад. Хотелось забыть о вирусе, о том, что в чужой груди пускает свои корни паразит, о том, что она пообещала вытащить с этого острова Луиса. Хотелось забыться, но, к сожалению, жизнь Ады никогда не была легка, а Леон никогда не получал того, что хотел. — Десять минут прошли, красавчик, — выдыхает она в чужие губы и выпрямляется. Собственное возбуждение неприятно тянет внизу живота, а шум крови в ушах не даёт окончательно прийти в себя.       Потерянный взгляд Леона действует, как отрезвляющая пощёчина. — Какого чёрта, Ада?. — Таков был уговор. У нас у обоих есть незаконченные дела, Леон, — она подбирает с пола сапог, медленно, почти издевательски, застегивает молнию, — Вернёмся к этому «разговору» позже, и, кто знает, — Ада встаёт и поправляет кобуру, — может следующая наша встреча пройдёт так, как тебе этого хочется.       Она снова отходит к окну, готовится к тому, чтобы снова исчезнуть, оборачивается напоследок.       От чужого взгляда внутри неё что-то ломается. — До встречи, Леон.

Она уходит.