On the Brink of an Abyss

Ему никогда не нравилась весна, особенно ранний апрель, когда снег только сходит, обнажая всю пустоту и безысходность зимы. Сквозь высокие стрельчатые окна его кабинета было видно парк с черными голыми ветвями, колышущимися на ветру, пожухлую прошлогоднюю траву и пасмурное небо, затянутое грузными свинцовыми облаками. Не самая воодушевляющая картина. Природа словно оплакивала кого-то значимого, слезами дождя скорбя о великой утрате. Терцо вздохнул. Он даже знал, кого именно — дядюшку Примо, который, несмотря на все ухищрения, тайные знания и ритуалы, не смог обмануть смерть. Было в этом что-то жуткое и кармическое: никому и никогда не удавалось ускользнуть от Мрачного Жнеца, будь ты хоть трижды магистром тайного ордена неведомых темных божеств. А в том, что Примо служил кому-то еще помимо Темного Владыки, Терцо не сомневался ни на минуту. И вот теперь дяди уже несколько лет как не стало, но годовщина его смерти послужила началом новой традиции: из года в год старший брат Терцо возвращался в аббатство, чтобы почтить память Примо, а заодно и нанести визит вежливости всем без исключения. Именно этого визита Терцо боялся и одновременно ждал с нетерпением. Он до сих пор испытывал противоречивые чувства насчет внезапного решения брата уехать в Италию и заняться виноделием. Подумать только! Ярый адепт Церкви — и вдруг решил удалиться от дел, занявшись сельским хозяйством? Просто немыслимо! Или он стал посвящен в слишком большое количество тайн? Настолько, что решил удалиться от Линкопии как можно дальше и не искушать себя лишний раз? Кто знает. По крайней мере, с Терцо он предпочитал об этом не говорить. Терцо провел по стеклу рукой в белоснежной перчатке, пытаясь нарисовать в облачке конденсата от дыхания грустный смайлик. Ему не нравились перемены, которые он все больше и больше замечал в брате: раньше тот любил шумные вечеринки, а теперь вдруг сделался отшельником, но это пугало Терцо не так сильно, как тот факт, что Секундо решил отдалиться от когда-то любимого брата. Пережить это было непросто, ведь с самого детства они были неразлучны. Брат всегда был рядом, помогал, подсказывал. А что теперь? Иногда он даже не брал трубку, ссылаясь на важные дела. Да какие у него могут быть дела, если на винограднике всю важную работу делают упыри?! Терцо дернул плечами и посмотрел на позолоченный циферблат больших напольных часов. Бронзовый маятник бесшумно раскачивался из стороны в сторону. Отчего-то при его виде у Терцо возникли ассоциации с гильотиной, и он поспешно отвернулся к письменному столу. Ровно пять минут до намеченного визита Секундо. Теперь они встречаются по расписанию. Уж лучше бы он не приходил — оказал бы бесценную услугу! В досаде Терцо ударил кулаком по столу, и откуда-то из стопки документов и неразобранных писем вывалилась открытка с великолепной панорамой театра Массимо в Палермо. На мгновение Терцо задержал дыхание: он так заработался, что совсем забыл об открытке, и, если бы не эта нелепая случайность, она бы так и лежала, похороненной под грудой бумаг. Бережно, словно величайшее сокровище, он поднял открытку и пригляделся к фотографии на ней. Эти маленькие кусочки картона — все, что осталось у него от еще одного дорогого человека. Терцо неизменно получал открытки с самыми живописными видами Италии и короткими, греющими душу посланиями каждые несколько недель. И так уже много лет. С одной стороны, приятно знать, что о нем все еще помнят — друг иногда еще и звонил, — но ведь этого мало. Да и что может заменить живое общение, когда ты можешь видеть своего собеседника и смотреть ему в глаза? Терцо прижал открытку к груди, чувствуя, как чаще забилось сердце. Почему все так? Почему те, кого он любит, оставляют его? Сначала дорогой друг, а затем и старший брат. Если поначалу от этого было невыносимо больно и пусто, то теперь он научился справляться. Постепенно, но жизнь стала идти дальше. Приняв титул Папы, Терцо взвалил на себя непомерное количество работы, лавируя между мессами, проповедями в аббатстве, написанием музыки, репетициями и подготовкой к турам. Вертелся, словно белка в колесе. Все ради того, чтобы не думать, не вспоминать о том, что нещадно хотелось — нет, не забыть, а скорее скрыть из поля зрения. Ведь время, как известно, лучшее лекарство от всех болезней. И теперь он боялся только одного: как бы он ни старался, настанет день, когда он не сможет больше бежать и выпадет из этого самого колеса. Что будет тогда? Ничего. Он просто переведет дыхание и начнет все сначала. А что он, собственно, мог сделать? Да, у него есть власть, есть сила и знания, но иногда Терцо все казалось пустым и бессмысленным. Он не сумел удержать рядом с собой тех, кого любил, не мог вырваться из нитей собственной судьбы и никогда не сможет стать свободным. Да, он Папа. Он звезда. Его вожделела чуть ли не большая половина аббатства, не только люди, но даже упыри. Это, конечно, грело душу, но в чем смысл всего этого, если его слава и есть главный источник несчастья? Разве популярность способна вернуть ему близких, или сделать лучше его отношения с аббатисой? Скорее уж, чем популярнее он становится — тем больше у него возникает проблем. Часы пробили ровно пять. Терцо вздрогнул. Задумался и не заметил, как пролетело время. Как только часы замолкли, в дверь постучали, и не дожидаясь ответа, в кабинет вошел Секундо в сопровождении своей «траурной процессии» из упырей в черных балахонах. Как пунктуально с его стороны. В этом, как и во многом другом он подражал покойному дяде. Даже его упыри носили практически такие же одеяния, разве что Секундо снабдил их черными лакированными масками-баутами, на которых плясали блики от света ламп. Когда вся свита оказалась в кабинете Терцо, а Секундо вальяжно расположился в одном из гостевых кресел с богатой обивкой и резными ножками, устроившись напротив стола, один из упырей закрыл дверь. Затем они, словно безмолвные гаргульи, встали по обе стороны от Секундо. Упыри сверлили Терцо своими черными, блестящими как вулканическое стекло, глазами с разноцветными радужками. В их взглядах не было злобы, разве что настороженность. И любопытство. Но Терцо все равно было не по себе от одного их присутствия. Не то чтобы он не любил упырей — скорее, предпочитал иметь дело с людьми. С ними было куда проще и не так напряженно. Исключением из правил был разве что Омега: пожалуй, только он понимал своего патрона с полуслова и был шатким мостиком между Терцо и остальной свитой. — Братец, — сказал Терцо, окинув процессию многозначительным взглядом, — я, конечно, рад тебя видеть, но мне бы хотелось поговорить с тобой наедине. В этот момент Терцо казалось, что он, затаив дыхание, прыгает со скалы в морскую пучину. Он не знал, о чем говорить с братом, тем более, в присутствии упырей. Но одно он понимал совершенно точно — чем раньше они начнут, тем скорее все закончится. — О, — Секундо улыбнулся, сдвинул на кончик носа темные очки, подмигнул Терцо, а потом водрузил их на место, — тебе совершенно не о чем беспокоиться. Можешь спокойно говорить при моих ребятах о чем угодно. Я полностью им доверяю, а они — мои глаза и уши. Терцо кивнул. В душе разгоралось пламя обиды и негодования — Секундо прекрасно знал, как Терцо относится к упырям. Но обсуждать при них такое, о чем и не каждому человеку захочешь поведать? Это было уже слишком. Теперь придется держать себя в руках и думать, прежде чем говоришь. Кем бы ни были эти упыри, им нельзя знать слишком много. — Хорошо, — Терцо постарался, чтобы его голос звучал расслабленно. — Как твои дела? Как виноградник? — Все в полном порядке. И, если тебе интересно, дела идут все лучше и лучше. У меня появилось несколько постоянных клиентов, да и наша Церковь с удовольствием покупает у меня ритуальные напитки. Но, — он усмехнулся, — тебя ведь не особо интересует вино? И вправду — Терцо никогда особо не занимали подробности винодельческого бизнеса брата, но не о погоде же с ним говорить? — Не то чтобы, — Терцо пожал плечами. — Мне, конечно, хочется узнать, как у тебя дела. Но сейчас должность обязывает спросить, как прошла месса в память о дяде. — Да как всегда, — Секундо подпер голову рукой. Терцо мог бы поклясться, что тот изучающе его разглядывает. — Кстати, говоря о нашем дяде... Я все хочу спросить тебя, — в этот момент его голос изменился, сделавшись серьезней. — Почему это твой друг никак не может оторвать свою крысиную задницу от стула в канцелярии Палермо и лично почтить память дядюшки? Можно подумать, что дядя Массимо мало для него сделал. Потрясенно отшатнувшись от стола, Терцо понял, что все еще сжимает в руках открытку из Палермо. Да, Секундо никогда не любил его друга и даже говорил, что тот плохо влияет на Терцо. Но много-то брат понимал... — Не стоит судить о нем так строго! — Терцо снова подался вперед. — Он теперь кардинал и очень занят. Да ты же сам когда-то был кардиналом. Представляешь, как у него много работы? Особенно сейчас, когда отец находится в Италии. Мне даже думать страшно, как сильно страдает вся канцелярия от выходок этого старого... Его речь прервал смех Секундо: — О, Терцо, не говори мне, что до сих пор сохнешь по этому крысенышу. А давно бы пора перестать. Раз уж теперь он кардинал, тебе точно ничего не светит. Забыл разве, что случилось в Палермо? Снова Палермо. Сердце Терцо неприятно заныло от воспоминаний. Сколько раз можно напоминать о том случае? Нет. Это было давно, и тогда он был гораздо моложе, не в себе к тому же, пытался снова жить после поспешного отъезда лучшего друга. Наделал сгоряча много ошибок. Благо, об этом почти никто не знает, да и Секундо может только догадываться. — Да не было ничего в Палермо, а что было, то давно забыто, — отмахнулся Терцо. — И мне сейчас совсем не до того. Все время уходит на подготовку к туру. — Рад видеть, что ты наконец-то занят делом. — А могло быть иначе? — Терцо развел руками. — Не представляешь, как много у меня работы. — Прекрасно представляю, — Секундо вскинул бровь и снова поправил очки, — но скажи мне, Терцо, смена состава группы тоже входит в эту самую работу? — Что ты имеешь в виду? — Терцо нахмурился, внимательно наблюдая за каждым движением брата. Если он собирался сказать что-то, что было неизвестно самому Терцо, стоило этим воспользоваться. — Группа похожа на большой живой организм, и каждый Папа, меняя состав, создает совершенно новое существо. — Да нет же, Терцо, — Секундо покачал головой, в свою очередь, наблюдая за Терцо через стекла темных очков, — группа скорее похожа на большой инструмент, который каждый Папа настраивает под себя. Это разные вещи. Ты же помнишь, что все подчинено Его воле? Кто на самом деле играет на инструментах? Терцо закатил глаза. Ему ли не знать о том, что зачарованные инструменты, на которых играют упыри — дар самого Темного Владыки. И эти инструменты не каждого могут к себе подпустить. В этом Терцо лично убедился еще задолго до того, как принять сан. Однажды, будучи еще мальчишкой, он забрался в ризницу, чтобы хоть одним глазком взглянуть на чудесные музыкальные инструменты, которые «делают упырей одержимыми музыкой». С виду это были самые обыкновенные, ничем не примечательные гитары, синтезатор и барабанная установка. Терцо внимательно оглядел каждый из них, дернул пару струн, пробежал пальцами по черно-белым клавишам синтезатора, совершенно наплевав на гамму, постучал по тарелкам — и ничего не произошло. Чувствуя себя обманутым, он развернулся, собираясь уходить, как вдруг почувствовал… нечто. За ним будто бы наблюдали из темноты. Он отчетливо ощущал на себе этот тяжелый, но не лишенный интереса взгляд — его изучали, внимательно и скрупулезно, но только с одним-единственным намерением. Узнать, не сгодится ли дерзкий мальчишка, не проявивший должного уважения к зачарованным инструментам, в качестве жертвы, чтобы эти самые инструменты сменили гнев на милость? Терцо сглотнул. В этот момент он услышал звуки ударных, заставившие его подскочить на месте. Следуя их ритму, раздался низкий, рокочущий звук баса, за которым последовали другие гитары, а следом и клавишные взяли финальную ноту. В воздухе запахло морским прибоем и сырой землей. Непонятно откуда возникший в ризнице порыв ветра толкнул его, и Терцо явственно ощутил запах паленой ткани — подол его сутаны начал тлеть. В этот момент стало понятно, насколько он ошибался: он чувствовал себя нераздельным хозяином этих инструментов, когда, в сущности, они ему не принадлежали. Они не принадлежали никому, даже упырям, которые пытались на них играть. В страхе отшатнувшись от инструментов, Терцо потянул за дверную ручку и пулей вылетел из ризницы в спасительную тень коридора. В ушах еще долго раздавался прерывистый гул струн, стук барабанов, звук клавиш, совсем не попадающих в октавы, смешавшиеся в невероятную стихийную какофонию звуков. После этого происшествия Терцо думал, что ему не очень-то и хочется быть фронтменом, если в группе будут использовать именно эти инструменты. На его счастье, группа «взяла перерыв» в своем существовании незадолго до того момента, как сам Терцо появился на свет, поэтому некоторое время Терцо вынашивал планы для своего собственного проекта. А про тот случай он очень долго никому не рассказывал. И лишь желая убедиться, что не настолько умалишенный, насколько ему тогда казалось, много лет спустя, он рассказал об этом происшествии лучшему другу. Тот внимательно его выслушал, подумал несколько минут, а затем разумно предположил, что в тот раз Терцо легко отделался: с зачарованными инструментами нельзя обращаться без должного уважения. «Наверное, они хотели съесть тебя за такую дерзость», — будничным тоном сказал он тогда. Лишь много лет спустя Терцо убедился в правдивости этого предположения. Несмотря на все сковывающие чары, ритуалы и подношения для инструментов, они так и не смогли до конца его простить. Иногда ему казалось, что струны гитар сами собой вздрагивают, клавиши синтезатора наигрывают непонятную мелодию, а тарелки на барабанной установке покачиваются с чуть слышным звоном, но стоило только обернуться и повнимательней осмотреть инструменты, как наваждение рассеивалось. Папу, конечно же, они не смогут тронуть. Чего не скажешь о тех, кому предстоит на них играть. — Я знаком не только с теорией, но и с практикой, дорогой братец, — произнес Терцо вслух, все так же решительно глядя на Секундо. Тот только вздохнул и укоризненно покачал головой: — Тогда зачем ты ломаешь то, что прекрасно работало? Ты хоть представляешь, сколько сил мне пришлось потратить на то, чтобы собрать отличный состав? — Но ты собирал его под себя. О чем может идти речь? В душе Терцо надеялся, что Секундо сможет его понять. Он помнил, как долго и мучительно брат искал упырей, которые смогли бы пройти испытание магическими инструментами и, что еще важнее, сыграть написанную им музыку. Правильно передать все, что он вложил в слова и ноты. — Терцо, кажется, ты не понимаешь, о чем говоришь. Да, я собирал всех музыкантов заново, но в наших подходах есть одно существенное отличие. — Какое же? — Терцо невольно скрестил руки на груди, собираясь парировать любое замечание. — Я никого не прогонял, — вздохнул Секундо, — дядины упыри сами решили уйти. Они были слишком к нему привязаны, ведь они были не просто свитой. Они были, да и сейчас остаются кланом. Настоящей семьей, понимаешь? — Да, я понимаю, — кивнул Терцо. — Но пойми меня и ты. Я правда не хочу обижать никого из них, но они не могут дать именно то, чего ищу я. Звучание. То, что я хочу получить. Понимаешь, я вижу во всем этом огромный потенциал и ищу все возможные пути для его раскрытия. Я знаю, что мы можем лучше, гораздо лучше. И «Мелиора» — это только начало. Уверен, что со временем я смогу создать нечто еще более захватывающее. — Терцо, — Секундо покачал головой, — я нисколько не сомневаюсь в твоей гениальности. С детства я говорил, что у тебя получаются прекрасные песни, и со временем они стали еще лучше. Но пойми наконец, — он сделал знак, чтобы Терцо его не перебивал, — для того, чтобы найти идеальное звучание, сначала нужно найти гармонию и баланс. Упыри — живые существа, они чувствуют неопределенность и могут «подхватить» за тобой тот же раздрай, что царит в твоей душе. — Да нет у меня никакого раздрая, — Терцо недовольно нахмурился, — я всего-то хочу создать что-то на порядок лучше, чем все, что делал до этого. На это брат улыбнулся, встал с кресла и, в пару шагов оказавшись рядом с Терцо, похлопал его по плечу. — Гармония, Терцо, тебе нужно найти ее, — сказал он. — Перфекционизм — дело, конечно, хорошее, но это не всегда идеальный помощник, особенно для творческих натур. Подумай об этом, попробуй попросить совета у своих упырей. Возможно, они смогут помочь тебе. К тому же, это поможет вам укрепить внутренние связи. — Упыри... — задумчиво произнес Терцо. Он стал размышлять, что мог бы спросить у Омеги о музыке, узнать его мысли и предпочтения. Или, скажем, у Альфы. Что касается остальных — все это было довольно сомнительной перспективой. Как бы Терцо не пытался, он не мог и представить, как ведет задушевные разговоры о будущем музыкального проекта с Дельтой или Воздухом. — Вижу, что у тебя по-прежнему проблемы с межвидовой коммуникацией, если это можно так назвать, — похоже, от внимания Секундо не укрылось сомнение, охватившее Терцо в тот момент. — Все в полном порядке, — отмахнулся Терцо. — Я прекрасно справляюсь с упырями, к тому же... — тут он не смог улыбнуться, вспоминая прошлый сезон призывов, — мне кажется, что все мои начинания будут успешными. Удачные явления и хорошие приметы, сам понимаешь. — Ого, — Секундо на мгновение приподнял очки, чтобы взглянуть на Терцо, — не думал, что ты веришь в приметы. — Не верил до того момента, как сам не увидел. Представь себе, старый упырь из собора... помнишь этого сварливого, с манерами школьного учителя? Так вот, этот Штиль попросил призвать ему ученика-техника, и что ты думаешь? Я призвал упырицу! — Можно подумать, — Секундо улыбнулся, — ты никогда не видел упыриц. В этот момент Терцо и сам не смог сдержать улыбку: — Видел, конечно, но чтобы самому призвать — со мной такое впервые. Ты знаешь, я даже думаю, что смогу найти с ней общий язык. Я часто наблюдаю за ней, и она делает успехи, в музыке, конечно, больше всего. — Только не говори, что хотел бы забрать ее в группу, — проворчал Секундо. — Почему нет? — Терцо мечтательно улыбнулся, представив, как будет готовить свою новую подопечную к выступлениям. — Мне кажется, что она идеально впишется в нашу компанию. К тому же, она — что-то вроде моего личного символа удачи, как клевер с четырьмя листьями. — Это почему же? — Представь себе, после этого я решил попробовать совершить еще один призыв, и что ты думаешь? Снова упырица, водная на этот раз. И на нее, уж поверь мне, у меня большие планы. — Стоп, Терцо, — Секундо снял очки и строго посмотрел на Терцо, — скажи мне, сколько в итоге упырей ты призвал? — Семь, — смущенно признался Терцо. В этот момент он ощущал себя нашкодившим ребенком, которого поймали за очередной проделкой. В Церкви существовало нерушимое правило: призыватель может взывать не более чем к шести сущностям Преисподней друг за другом. Следование такому договору освобождало канцелярию аббатства от проблем, а Церковь — от лишних конфликтов с Подземным миром. Даже один неучтенный упырь мог нарушить равновесие, но в тот момент Терцо был слишком сильно окрылен собственным успехом, чтобы думать об общем балансе. — Вижу, ты и сам понял, во что вляпался, — многозначительно произнес Секундо, не сводя взгляда с Терцо. — Если я правильно понял, ты снова затеваешь перестановки в составе группы? Терцо молча кивнул. Ему было стыдно признаться самому себе, что в момент призыва им будто руководила иная сила, которая направляла его и дарила вдохновение. И он совершенно забыл про правила, которым неукоснительно следовал до этого самого момента. К счастью, никто не заметил его оплошности, а сам он сделал вид, что все идет как задумано. — Хорошо, — Секундо в задумчивости дотронулся до подбородка, — у тебя есть идеи, как можно исправить положение? Это, конечно, не такая большая, но довольно существенная ошибка с твоей стороны. Не думай, что я тебя укоряю, но вот Ведьма... ты же знаешь, она всегда тебя недолюбливала, даже если притворяется дружелюбной. — Конечно. А сама только и ждет, где я оступлюсь, — Терцо вздохнул, с горечью вспоминая общение с аббатисой, сестрой Император. — Послушай, раз уж я собираюсь взять водную упырицу в состав группы, ты мог бы забрать Дельту. Не думаю, что он будет возражать вернуться под твое покровительство. — О, — вид у Секундо был все такой же задумчивый, — он, может, и не будет против, но ты не думал о том, как он будет себя чувствовать, если ты попросишь его покинуть группу? Понимаю, что ты все равно бы попросил его оставить это место. — Да, я прикрываю собственную задницу, — раздраженно огрызнулся Терцо. — Ты знаешь, что я не люблю сообщать кому бы то ни было дурные вести, но других идей у меня нет. Мне правда жаль, что так вышло, Дельта — отличный басист. — Но новая упырица привнесет то самое звучание, которое тебе нужно, — закончил за него Секундо. — Да. К тому же, она сказала, что Внизу играла на арфе. Это довольно необычно, согласись? Возможно, у нее как раз и будут новые идеи. — Если ты сможешь сблизиться с ней так же, как с Омегой и Альфой, чтобы узнать ее мнение, — в голосе Секундо звучал явный скептицизм. — Ну, по крайней мере, я возлагаю на это большие надежды, — Терцо улыбнулся краешком губ. — Что же до Ведьмы, знал бы ты, сколько раз на дню мы с ней ругаемся из-за смены состава. Думаю, что еще один повод для ненависти с ее стороны не сделает особой погоды. К тому же, я усердно работаю, настолько, что мне удалось взять «Грэмми», а это, знаешь ли, уже немало. — Хочется верить, что все обойдется, — изрек Секундо, задумчиво глядя в окно. На несколько минут в кабинете повисла тишина, нарушаемая только шорохом балахонов упырей. Наверняка у них было свое собственное мнение по поводу происходящего: Терцо знал, что среди них были и те, кто покинул группу именно из-за него. Да, они могли его недолюбливать, но раз уж они здесь, и брат за них поручился... Терцо глубоко вздохнул, взглянув на брата. Что бы Терцо о нем не думал, но они никогда друг друга не предадут. — Похоже, надвигается буря, — вдруг сказал Секундо. Словно бы в подтверждение его слов, сквозь тяжелые свинцовые тучи пробилось несколько кроваво-алых закатных лучей, заливая кабинет багряным светом. В какой-то момент Терцо показалось, что позолоченные настенные панели со сценами из Книги Откровения окрасились кровью. Только собрав всю силу воли, Терцо оторвал взгляд от этой жуткой картины, и снова посмотрел на открытку, которую так и не выпустил из рук. Из всех выведенных красивым, ровным, практически каллиграфическим почерком строк, на глаза ему попались самые теплые за тот вечер: «Per favore, resisti, caro amico, non importa quanto sia difficile, resisti.»* Терцо вздохнул. Не раз он думал о том, что ему хочется стать птицей, взмахнуть огромными черными крыльями и взлететь ввысь. Быть свободным от оков, которые сдерживают его, не дают развернуться и делать то, что ему действительно нравится. Но как бы он не ломал голову, ему никогда не удавалось противостоять Церкви и тем правилам, которыми его ограничивали: не призывай более шести упырей за раз, не меняй состав, не пытайся найти идеальное звучание и сделать свою музыку лучше, чем она может быть. Эти запреты и правила убивали его изнутри. Он словно бы попал в бурю, которая так и норовила вырвать перья из крыльев и швырять его, словно тряпичную куклу, из стороны в сторону, до тех пор, пока он не усвоит урок. И каждый раз он должен отступать, чтобы оказаться там, где был — снова привязанным к земле. Он должен делать все проверенными методами, которые до этого использовали его отец, дядя, брат. А как насчет него самого? У него тоже есть мнение, и он не хочет быть бледной копией своих предшественников! Ведь разве это не его предназначение и судьба — вести их Церковь к славе? Пусть даже при этом и придется нарушить столько правил, сколько потребуется. Он снова посмотрел на Секундо. Конечно же, никто не говорил, что путь к успеху будет легким. Но Терцо готов к этому испытанию, и у него все получится, несмотря на трудности, с которыми приходится сталкиваться каждый день. Терцо улыбнулся собственным мыслям: по крайней мере, у него есть два близких человека, которые в него верят. А это уже немало.