молочная кассета

— Осаму Дазай, — Чуя с интересом разглядывал бинты на руках своего некогда напарника, пока тот равнодушно сидел у окна, читая очередную скучную книгу. Солнце резко решило выглянуть из-за завесы тёмных, грозных облаков, ударив по такой чувствительной роговице Чуи, отчего тот слегка морщился, прикрывая яркий свет пред собой рукой, но всё же посматривая на него сквозь пальцы. Хлопок страниц ударил по ушам Чуи: ранее заинтересованный лишь в чтении Дазай обратил на него своё внимание. — Слушаю? *** — Да, возможно, — Чуя держал телефон прижатым к щеке плечом, слегка кашляя от усталости, параллельно разглядывая бумаги, раскиданные по всему столу. — Я не знаю, может… — парень обратил внимание на настенные часы, что уже давно пробили полночь, после, тяжело вздыхая, возвращаясь глазами к кучке макулатуры, в которую каждый раз, по обыкновению, грозно тыкал ручкой перед тем, как подписать. Телефон переместился в ладонь, позволяя шее небольшую разгрузку, пока Чуя отвечал голосу по ту сторону экрана, продолжая подписывать эту нескончаемую стопку документов. Тупая бюрократия… Голос на том конце, наконец-таки, соизволил попрощаться, после чего послышался такой желанный, характерный для завершения звонка писк, и только после этого Чуя смог спокойно разложиться головой на столе, потирая тылом ладони свои уже слипающиеся веки, спустя время и вовсе опуская их. Яркие лучи пробивались сквозь толстые грубые занавески, оставляя от себя лишь светлую полосу, раскинувшуюся по всей комнате, совсем слегка освещающую её. В их проблесках виднелась парящая в воздухе пыль. Тихое тёплое утро и могло быть таким, если бы не звенящий второй час будильник Накахары. Чуя уже жалел, что выбрал именно эту мелодию, устало поднимаясь из-за стола и выглядя при этом не слишком энергичным, но всё же делая небольшую зарядку. Его тело просто трещало по швам от сна на этом неудобном, твёрдом столе. Никогда больше. Спустя час парень уже был готов к работе. Отпивая кофе из утончённой, маленькой чаши, по-аристократически оттопыривая мизинец, Чуя рассматривал список сегодняшних дел, который ему каждое утро любезно подкидывал на стол заведующий. Пора бы уже научиться пользоваться защёлками на дверях. Горячая жидкость приятно обжигала горло — это то, за что его так любил Накахара, ведь сам кофе едва ли мог добавить ему хоть каплю сил проживать новый день. Но это ли так важно? Отставив чашу в сторону, Чуя стал натягивать на себя пальто, хоть и не совсем понимал, зачем продолжает носить его: на улице май месяц. Но он не любил изменять своим привычкам, предпочитая и вовсе жить по старым тенденциям, прижившимся под самыми сухожилиями. Ах да, сегодня ему предстояло посетить больницу для планового осмотра. О своей записи к врачу Накахара знал ещё несколько заранее, и не сказать, что это вызывало у него какие-либо позитивные эмоции. Нет, как бы не так. Он не боялся игл и уколов, ему просто не нравилось, что больница истощает его, словно поглощая все жизненные силы, заставляя их кануть в лету, и каждый раз после посещения больницы он чувствовал себя дурно. Но что поделать, если это всего-навсего плановый осмотр, что нужен ему по работе? Чёрт её дери. Уши обдувал приятный, уже почти летний ветерок, создавая странное, даже игривое настроение: впервые за долгое время оно было выше среднего, чему Накахара был предельно удивлён. Уже почти два года он не ощущал такой лёгкости на душе, и с чего бы? От яркого неба да расцветших на клумбах цветочков? Кстати, цветы и взаправду были миловидными. Столь разноцветные, что глаза тотчас разбегаются! Чуя поймал себя на том, что пялится в клумбу посреди улицы, присев на корточки. Ну, что же, времени ещё предостаточно, всяко лучше, чем проводить его в затхлых коридорах. Изящные лепестки цветов развевались под дуновением еле ощутимого ветерка, и это вызвало у Чуи лёгкую, пробирающую всё тело дрожь. Краем глаза Накахара заприметил маленькое тёмное пятнышко, что пряталось в тени цветов от ярких солнечных лучей, мирно посапывая под шелест травы. Обратив на него свой взор, он распознал в нём чёрного пушистого котёнка. — Завидую твоей беззаботности, — по-доброму шептал Чуя, вздыхая и слегка откашливаясь себе в кулак, позже наклонившись к коту, чтобы ласково, дабы не спугнуть, провести ладонью по мягкой, как шёлк, шёрстке, чувствуя при этом необъяснимое умиротворение. Из некоего транса Накахару вывел громкий рёв проезжающих мимо автомобилей. Он же в городе. Да. Точно. Тут ездят машины. Бывает иногда. Переведя свой взгляд на наручные часы, парень недовольно цыкнул и поднялся, по инерции оступаясь и едва не теряя равновесие, забавно размахивая руками в попытках ухватиться за воздух. Всё же устояв на ногах, тяжело вздыхая, парень одарил всё ещё спящее существо прощальным взглядом своих каштановых глаз. Он любил котов. Даже был когда-то хозяином одного. Чуя по привычке отряхнул колени брюк от городской пыли, после оставляя это дивное место позади себя. Как ни странно, но практически сразу Чуя столкнулся со странной серостью этого старого города. Никогда ещё Йокогама не казалась такой депрессивной и по-новому контрастной. Город будто давил на него одним своим существованием, чего на памяти Накахары ещё никогда не случалось. Он так страстно любил Йокогаму, что мог даже в кучке всякого мусора вдоль неблагополучного района найти что-нибудь красивое. Но, если вспомнить, сколько он работает в последнее время, всё это можно спихнуть на самую обыкновенную усталость. Чуя сошёлся на том, что именно так оно и было. Он всё же страшный трудоголик, не видящий света белого. На горизонте показалось большое здание поликлиники. Накахара уже успел позабыть, какая она была огромная: удивлялся этому каждый божий раз. И, честное слово, тошнотворнее вещи в жизни вы не встретите. Здесь вам и злющие на весь мир старики, устраивающие скандалы с поводом и без, и навязчивый запах спирта, коим пропах уже каждый дюйм этого многострадального места. Впрочем, процедуры проводились достаточно заурядные: общие анализы, походы по разным врачам, штампики поставить тут да там, ну и всё. И Чую это более чем устраивало: зачем ему задерживаться тут на ещё несколько бесконечно неприятных и едва ли комфортных часов? Плащ Накахары висел на нём наопашку, пока тот выходил из поликлиники с насупленным лицом. Ему снова впихнули этот магнитик, что получают дети после сдачи крови, будто это такой уж героизм. И, несмотря на недовольство Чуи, медсёстры лишь отмахивались, усмехаясь: магнитик всё же оказался у него в кармане. А позже окажется в куче таких же, нелюбимых и явно лишних, магнитиков. Накахара клянётся, скалясь в сторону этого неприятного здания, что никогда снова сюда не вернётся. По крайней мере, до следующего медосмотра. И так каждый раз. *** День поистине оказался сложным, и не столько поставленные задачи были тяжёлыми, сколько они просто казались нудными. Чуя снова сидел за своим рабочим столом, потирая макушку и потягивая кофе. Смотря на то количество бумаг, которое ему нужно прочесть и подписать — он приходил в ужас. Такое ощущение, что он копил их всю жизнь, а не они сами, по обыкновению, падали в его руки после полуночи. Стоило бы уже давно нанять секретаря… Часы на стене так раздражающе тикали, что Чуя, ей богу, каждый раз отвлекался на этот звук, но он слишком серьёзно подходил к своей работе, чтобы, ну, знаете… Просиживать штаны почём зря. Время тянулось как-то неестественно медленно. Тиканье часов заставляло Чую невольно отсчитывать каждую прошедшую секунду, казалось, будто работы никогда не станет меньше — всё это ощущалось нескончаемой пыткой, проверяющей его нервную систему на прочность. На смену недавнему утреннему солнцу нежданно пришла яркая луна, отблески которой пробирались сквозь оконную раму, оставляя за собой следы на половице и стенах. Сильная усталость будто обрушилась на его плечи тяжёлым грузом, который он уже не был в состоянии нести, да и хотел разве? Его мысли были наполнены соблазнительным желанием завалиться спать, по-хорошему бы не на твёрдом дереве, от которого потом щёки по-смешному деформируются. Всё это могло продолжаться ещё достаточно долго для того, чтобы Чуя снова уснул на своём рабочем месте, если бы только не раздавшийся по всему кабинету звонок. Чуя был в замешательстве, настолько, что аж отпрянул от стола в небольшом испуге. Глаза нервно бегали по комнате в поисках источника звука. Он точно не был готов к тому, что ему позвонят посреди ночи, ещё и на стационарный телефон. Когда в последний раз он был в эксплуатации? В прошлом столетии? Всё это вызывало у Чуи смешанные чувства, но не без доли интереса. Это явно взбодрило Накахару, и он стал чуть более сосредоточен, чем был буквально несколько секунд назад, когда услышал своё полное имя на том конце провода. — Слушаю? — недоверчивым тоном вопросил Чуя, приложив трубку к уху. По ту сторону стали слышаться только вопиющие, режущие слух помехи и обрывающиеся предложения, отчего Чуя сперва начал сводить всё это на розыгрыш каких-нибудь школяров. — Заняться нечем, что ли? — уже более сурово, словно по-отцовски, пригрозил парень. Внезапно помехи прекратились, и Накахара услышал чем-то взволнованный низкий голос. Ладно, это не школьники. Чуя успел перебрать в своей голове уже сотни возможных людей, которые могли бы позвонить ему в такое время. И это совершенно точно не был Дазай, хотя, о боже, это так на него похоже. Но если бы он вдруг хотел подшутить над ним, представившись работником поликлиники, тогда, наверное, у него это получилось. — Накахара, мы настоятельно рекомендуем вам как можно скорее явиться к нам за результатами анализов, — мужчина на том конце сделал небольшую паузу, видимо, сверяя даты. — Вы сдавали их 14.05.2014… Чуя ощутимо напрягся. С каких пор ему звонят по поводу анализов, которые он сдавал буквально несколько часов назад? — Обязательно звонить мне посреди ночи, просто чтобы… — кажется, Чуя был раздражён, но ему даже не дали закончить, и думается, что не из-за качества связи. — Вам вызвать скорую? У нас есть вся ваша контактная информация, и если это потребуется… После этого Чуя выпал в осадок. Он понял, что всё как-то… Стало серьёзным. Думал об этом по дороге в больницу, думал об этом в пустых белых коридорах, что всё так же по-старому пахли спиртом и хлоркой. Чуя был взволнован. И не столько из-за сложившейся ситуации, сколько из-за всей гнетущей атмосферы. Парень не находил себе места, сидя в таком тесном для него врачебном кабинете, свесив ноги с койки, перебирая собственную одежду в руках и ожидая, когда же главврач удосужится прекратить только недовольно мычать, рассматривая результаты анализов, время от времени поднимая глаза на него и обратно. Накахара слегка закашлял себе в руку, этим разбавив гробовую тишину, что повисла в помещении. Врач недовольно зыркнул на него, поправляя свои очки указательным пальцем. — Извините, — виновато процедил Чуя. — Вы кашляете уже седьмой раз за эти пятнадцать минут, — констатировал мужчина в белом халате, попутно записывая что-то в своём блокноте. — Что? — Накахара смотрел на свои руки, не зная, куда деть глаза. — Правда? Я как-то не заметил… — Давно у вас так? — врач продолжал что-то записывать. — Не знаю… То есть, — Чуя почесал затылок рукой, — у меня хроническая пневмония, и я не то чтобы замечаю это. — Как давно был поставлен этот диагноз? — врач встал из своего кресла, подходя ближе к пациенту. — Ещё в подростковом возрасте, может, лет шесть назад? — Чуя говорил с ощутимой неуверенностью, было понятно, что он не может помнить того, что было настолько давно. — Хорошо, есть какие-либо жалобы помимо кашля? — Нет, не думаю. Я чувствую себя нормально. — Выглядите очень худым, — окинув того оценивающим взглядом, констатировал врач, после замечая потерянный взгляд Чуи, что заставило его стать более тактичным. — Извините. Накахара самозабвенно помахал головой в одобрительном жесте. — Что же, — лекарь снова поправил оправу своих очков, — рекомендую вам сдать анализы ещё раз и обратиться к дежурному врачу. Моя смена уже заканчивается, потому не смогу повторно вас принять, — мужчина всучил бумажку с направлениями Накахаре, после наскоро ретируясь к входной двери. — Подождите, — останавливал тот его. — Что со мной? — Чуя был огорчён тем, что должен был приехать сюда так поздно и при этом даже не может быть осведомлён о собственном состоянии. Фантастика! Мужчина промедлил, стоя в проёме и обдумывая свой ответ: — Повышенный уровень метаболической кислоты, аспартатаминотрансфераза и аланинаминотрансфераза, и вам, конечно, это ни о чём не говорит, — врач сделал паузу, щипая себя за переносицу от усталости, — это может свидетельствовать о возможном скором отказе печени или других жизненно необходимых органов, поэтому, пожалуйста, пройдите повторное обследование. С этими словами врач покинул кабинет, оставив Чую в полном одиночестве. Последний был опустошён. Разве нормально вот так прямо говорить пациенту, что ему, возможно, скоро придётся умереть? А как же врачебная этика, или как там её… Оказалось, это лучшее, что может сделать врач: сказать правду. Не придумывать отговорки, не смягчать углы. Накахара понял это только спустя время. Спустя сотни проведённых анализов, спустя сотни тысяч утешающих фраз и мотивирующих слов. Но сейчас это ложилось бельмом на его кредо, отчего он жаловался пустоте на жестокость и несправедливость современных врачей. Обмякшие худощавые руки упали на его лицо, но он не мог плакать, да и не хотел. Внутри него не поселилась даже капля надежды или мысль о ней. В одно мгновение всё стало казаться таким бессмысленным. Всё стало по-своему, по-странному легко. Дазай, в меру простодушности своей натуры, назвал бы это «освобождением». И сейчас Чуя с ним согласен, сколько бы ни звал его «притрушенным» за глаза. Он даже не совсем понимал, почему конкретно сейчас Осаму всплыл в его памяти, возможно, смерть и Дазай, в его понимании, пересекались слишком сильно, но не настолько, чтобы соприкоснуться хоть раз. Звучит красиво, да на самом деле у еле сохраняющего бодрость Чуи не было сил, чтобы оценить лиричность собственных мыслей. Он, сидя в приёмном покое, пытался дождаться результатов анализа расширенного спектра, оставаясь хоть в полусознании. Выходило паршиво. Даже слишком, поэтому Накахара просто засопел, сидя на большом велюровом диване, опрокинув голову назад. Он был чрезмерно уставшим, поэтому, чтобы увидеть ту самую простодушную улыбку Дазая, Накахаре потребовалось как минимум пять минут, дабы продрать глаза и понять, что, собственно, происходит. — Что? — пальцы Чуи будто резко онемели, а он был загнан в угол, хотя это совсем не было так, просто Чуя уж слишком часто всё воспринимал в штыки. Парень скинул с себя чей-то плащ куда-то на пол от испуга. Он не припоминал его на себе до сна. — Пугливый… — стоящий напротив него Осаму выпрямился в спине, сводя руки на своей груди крестом. — Ты ничуть не изменился! Счастье-то какое. — Дазай? Да что ты... — Накахара неожиданно схватился за свою голову, ощущая в ней пронизывающую боль. Видимо, недосып даёт свои плоды. Осаму слегка переменился в лице, став будто более вовлечённым. — Что там врачи прогнозируют? — каким-то понимающим голосом просипел Дазай, приземляясь рядом с Чуей. — Зачем ты лезешь не в своё дело? Почему именно сейчас ты просто внезапно… Появляешься? — было видно, как Накахара путался в словах, как ему всё это тяжело даётся, от былой дерзости не осталось практически ничего. — Накаха-ара, — протянул Дазай, без зазрения водя своей ладонью по блестящим янтарным волосам, как делал когда-то совсем давно. Но реакции не последовало. Вообще никакой. Осаму удивился, не получая желаемой реакции, но промолчал. Парень слегка промедлил, когда поднимал своё зашарпанное, никому не сдавшееся пальто, что так одиноко валялось на холодном полу, а после уселся обратно. Дазай вдруг сделался задумчивым, знаете, так, по-лживому. — Я подарю тебе освобождение, — резко выкинул брюнет, будто даже не сильно подумав, попутно стряхивая пыль ладонью с собственного пальто. Реакцию Чуи ждать не пришлось: он будто завис в удивлённом, но в то же время заинтригованном выражении лица. — Давай, — Накахара запнулся, думая о том, стоит ли продолжать, — подари мне освобождение. Зрачки Осаму моментально сузились, было слышно, как от удивления темп биения его сердца изменился, ускорился. Он не ожидал, что именно Чуя разделит с ним его образ мыслей. Наверное, всё совсем плохо. Прибегая к настоящему, наверное, это единственное, что Чуе нужно было: вечное спокойствие, умиротворение и пыльное пальто подле рук Осаму, что заставляло его морщиться и чесать нос. Чуя снова сидел в чьём-то кабинете, считая количество книг на полках, пока дежурный врач просматривал результаты его анализов. Осаму не выходил из его головы. То ли от внезапного появления, то ли от его слов. Думалось Чуе, что это не так важно. Да и сам он не так и впечатлил, Накахара прекрасно понимал, что если тот захочет что-либо узнать — он узнает. И не стоит в этом даже сомневаться. От потока мыслей его отвлёк тактичный кашель врача, что сидел напротив него. — Извините, — первым начал Чуя, уж в который раз мысленно прощая самого себя. — Что же, На-ка-ха-ра, — лекарь произнёс его фамилию по слогам, этим будто готовя к чему-то, Чуя понял это преждевременно, — новости неутешительные, состояние у вас… — мужчина цыкнул, не давая себе права произнести слова «критическое», — неудовлетворительное. Тот моментально перебил его, не давая возможности продолжить: — Но я чувствую себя совершенно нормально. — Да, но… Понимаете, есть болезни, что протекают практически бессимптомно даже до самой страшной — последней стадии, — мужчина в халате почесал собственную бороду, с сожалением смотря на Чую. — Боюсь, по всем симптомам у вас цистическая болезнь, — врач заметил удивлённое лицо пациента, предостерегая себя от лишних вопросов, дополнил: — Это не то, о чём вы могли подумать, — тот развёл руками. — Понимаете, скорее всего, эта болезнь передалась вам генетически, один из ваших генов мутировал под давлением других. Это заболевание включает в себя проблемы с дыханием, частые инфекции лёгких, проблемы с пищеварением, а также с печенью и многим другим. Надо же, всё это описывало состояние Чуи с поразительной точностью. — Это возможно как-то… — Нет. — Совсем нет? — Нельзя, Накахара, совсем никак нельзя. Это хроническое состояние организма, что, в свою очередь… — после этих слов Накахара уже не слушал врача. Да и вряд ли хотел знать, что сейчас происходит с его внутренностями. Тело покрывалось мурашками, в конечностях появилась необъяснимая дрожь. Уголки губ парня слегка приподнялись, лицо насупилось, а грудь вздымалась быстро-быстро. Дверь со скрипом захлопнулась, отозвавшись эхом по пустому коридору. Глаза Дазая, что развалился на диване, втыкая в геймбой, переместились на неё, лицо смягчилось, а руки отложили игрушку. — Ну-с, что... — Я НЕ лягу в больницу, понятно?! — Чуя угрюмо приземлился на место подле Дазая. — Почему? — ПОЧЕМУ? — Накахара перевёл свой строгий взгляд на второго, зло фыркая в его сторону. — Я не хочу зря тратить время… — А «дома», — Дазай специально сделал акцент на этом слове, — чем будешь заниматься? — Осаму уловил недоумевающий взгляд Чуи, скрепляя руки в замок перед собой. — Работать, работать, работать... Я правильно уловил суть? — брюнет ухмыльнулся, понимая, что попал в точку, продолжая уже более грубым тоном. — Закрой рот и слушай, — Осаму учуял еле заметное желание напарника разомкнуть уста для возражений, — Чуя, у тебя нет ДОМА, у тебя нет РАБОТЫ, у тебя нет даже самого СЕБЯ. Больше нет, забудь об этом. На глазах Чуи незамедлительно выступили слёзы, которые он непроизвольно растирал по всему лицу руками. Он ещё не был готов смириться с такой реальностью для себя. Новой реальностью. Дазай томно выдохнул, вытирая слёзы Накахары рукавом своей кофты. — Просто смирись. Чуя шмыгал носом, сопя через него же: — Скажи, для тебя все, кто поступает не так, как хочешь ты — дураки? Дазай, выслушивая это, пожал плечами, откидываясь на спинку дивана и внимательно наблюдая за Чуей. — Не знаю, просто это глупо. — Вот как. — Угу, — утвердительно промычал Осаму, снова умещая в своих ладонях геймбой. *** Громкий кашель раздался по палате. Белый цвет будто пожирал в ней всё пространство, было тошно и тесно. Снова этот ударяющий в нос запах спирта, к нему начинаешь привыкать уже по истечении пятнадцати минут. Впрочем, даже этого, казалось, было слишком много. Рыжие, слегка вьющиеся волосы распластались по всей подушке, начиная гореть под ярким светом солнца. Началось лето. Три резких стука разрушили это витающее где-то в пространстве спокойствие. Дверь распахнулась, отчего в воздухе поднялась пыль. — Спишь? — зевая, промолвил Осаму, лениво проходя в комнату. Ответа от Чуи не последовало. Подойдя чуть ближе, Дазай заметил провода наушников, что вились на кровати. Брюнет ухмыльнулся, присаживаясь на матрац: — Ты же не слушаешь музыку, да? —…Ну и что? — Накахара закатил глаза от недовольства, вынимая наушник из уха. — Почему тогда игноришь? — Хочется. Чуя показательно перевернулся на другой бок, этим указывая на окончание диалога. — Я оскорблён до глубины души! — лицевая сторона ладони упала Осаму на лоб, пока тот с театральной наигранностью разыгрывал обиду. —… Дазай, — томно позвал Чуя, — скажи, ты так много говоришь о смерти, но ты когда-нибудь боялся её? Вышеупомянутый перевёл взгляд на катетер, что был установлен на бледной кисти руки Чуи, а его лицо сразу изменило свой эмоциональный окрас. — Может быть… В комнатку бегло вошла медсестра, чтобы подключить капельницу и убежать обратно, даже не ощутив всё напряжение, что повисло в палате. — Я вот очень боюсь, — без доли стеснения продолжил Чуя, укутываясь в простыни. Дазай обдумывал сказанное Накахарой, мотая пыль вздымающейся грудью. — Знаешь, это всё же паллиативное отделение, ты можешь поговорить с психологом, — парень достал маленькую книжку из кармана своего пальто, разворачивая её где-то посредине. — Я знаю, но не хочу, — Накахара лениво потянулся, всё же переворачиваясь на спину, — они даже ничего обо мне не знают. Глаза Дазая метнулись в сторону, будто он действительно думал над этим, но парень лишь пожал плечами, не находя ответа и продолжая бегать взглядом по тексту. — Может и так. *** — Тебе не надоело? — Чуя, имея очень напряжённый вид, выкинул жёлтую карту с надписью «Уно» на стол-поднос. — Что? — Дазай, сидя на другой половине койки, напротив Чуи, гаденько ухмылялся, сощурившись и играя бровями. — Сюда приходить каждый день? Достала уже твоя физиономия, — Накахара фыркнул, выжидающе поглядывая на чужие руки. — Не, — в руках Дазая виднелась всего одна карта против целых семи у Накахары, его лицо выглядело очень самодовольным, а пальцы крутили эту бедную картонку в стороны, — мне просто скучно. — Ходи или вали! — выкрикнул рыжеволосый, уже не выдерживая этой насмешливой морды. — Ладно-ладно, я просто не хотел, чтобы ты плакал, окей? — Дазай кинул на стол последнюю карту, громко выкрикивая «УНО!» на всю палату. — Да больно хочется плакать от игры с таким шулером! — Чуя прижал все свои карты к лицу от усталости, уваливаясь на кровать. — А вот на мне свои неполноценности не вымещай! У самого, вон, — Дазай резко вытянул одну карту из рукава Чуи, а тот даже не успел отреагировать. — И это я ещё шулер? — на лице Осаму показалась игривая усмешка. — Отстань, ты маньяк! — прикрывая улыбку картами, выкрикнул Чуя. — Типа карточный? — брюнет собрал все разбросавшиеся карты, дабы потасовать их для следующей игры. — Тихо! *** Чуя выглядел растерянно, когда перед входной дверью его палаты оказался мальчишка с метр ростом, вместо привычной каштановой копны волос. —…Привет? — Чуя присел на корточки перед ребёнком, заглядывая в его полные глубоких вод глаза. — Где твоя мама? — вопросил Накахара, оглядываясь по сторонам. — Здравствуйте, — неуверенно и официозно пробубнил мальчик лет семи, держа перед собой два стебелька белоснежных нарциссов. — Я слышал… — он заметно волновался, смотря в пол, — мама рассказывала мне, что больным людям дарят цветы, чтобы они скорее поправлялись… — тонкая кисть протянула Чуе этот маленький букет. — Это вам. Накахара был обескуражен таким подарком, это становилось милым от того факта, что это ребёнок. Но, по правде, он не знал, как реагировать. — Малыш… — Накахара посмотрел на него со всей нежностью и добродушием, что теплились в его сердце и душе. Неожиданно молодая девушка подбежала к ребёнку и растерянным взглядом пригвоздила свой взор на букет в руках Чуи. — Извините, Бога ради, — запыхалась она, — я просила его этого не делать, но он улизнул, — женщина подняла мальчика на руки, за ними же поднялся и Чуя. — Ничего такого, — Накахара неловко махал ладонями перед собой. — Лучше, вот, — Накахара перевёл взгляд на цветы, разделяя их и протягивая один ребёнку, — кажется, так всё же будет получше, — рыжеволосый улыбнулся, видя ответную улыбку и широко распахнутые голубые глаза мальчишки. Надо же, даже детей настигает такая напасть. Накахара всё время думал о тёмных кругах под теми яркими глазами мальчишки. Он даже не знал его имени, но этого и не требовалось. Цветок красовался в самодельной вазе из-под пакета сока, что стоял на тумбе. Он чем-то завораживал. Было в нём что-то такое… Сказочное. Да, это определённо то слово. Кисти рук были покрыты поцелуями-синяками от извечных капельниц. Ранее Накахара не слишком придавал этому значение, но в его мышлении будто что-то переменилось, сломалось. Чуя стоял напротив зеркала в собственной душевой комнате, разглядывая себя с разных сторон, то поднимая, то опуская футболку. Он снова похудел. Парень не мог в это поверить, ведь он не стал есть меньше или больше, но выпирающие, устрашающе острые рёбра никак не могли ему лгать. Подушечки пальцев еле ощутимо дотронулись до собственного отражения в зеркале. Было такое ощущение, что Чуя всё ещё не мог принять свою болезнь. Всё это казалось ему таким отдалённым, ненастоящим и будто совсем не его проблемой. // Он не смирился. *** — Чуя, что тебя не устраивает? — голосил Дазай. — Ты ведь сам писал о том, как хочешь выйти на улицу и… — Осаму, я определённо НЕ имел в виду, что ты должен буквально УКРАСТЬ меня с больничной койки посреди ночи! — судя по тону, Накахара не злился, но его попросту удивляла вся эта безалаберность. — Это паллиативная помощь. — Ты знаешь, как это абсурдно? — Чуя, — грубым тоном кинул тот, — ты на улице, — Дазай вскинул руки. Больничный сад оказался не таким уж и плохим местом при свете холодной луны. Тот подавил своё желание стать ещё более красноречивым, послушно осматриваясь по сторонам. — Да, думаю, ты прав, — Накахара сонно выдохнул, после истошно кашляя себе в кулак. — Вау, неужели мистер «я-всегда-прав» согласился со мной? Завтра пойдёт снег, — Дазай надуто расположил свои руки на поясе по бокам. — Не ёрничай, — Чуя присаживается на ближайшую лавку, вдыхая свежий воздух полной грудью. Да. Это определённо то, чего ему не хватало. Это совсем не похоже на тяжёлый заспиртованный больничный воздух. Дазай садится следом. Они просто сидят в тишине какое-то время, пока Осаму не накидывает своё пальто на плечи Накахары, и тот совсем никак не реагирует, лишь аккуратно переводит взгляд на виновника всего этого балагана. Именно сегодня ночь казалась по-новому светлой, яркой, абсолютно непривычной. Это придавало атмосфере какой-то загадочности, и Чуя был этим очарован. Цветы, что росли на клумбах вдоль тропинки, были едва различимы, но всё так же красивы. — Я рад, что ты вытащил меня оттуда, — Чуя чувствовал совсем небольшую вину по отношению к Дазаю, скопившуюся в горле комом. — Я знаю. — Я хотел сказать… — Пожалуйста. Удивительно, как Осаму мог понимать его с полуслова, как хорошо читал его язык тела. Каждый взгляд, вздох, движение — он всё подмечал и видел Чую так, как не видел никто, будто мог считывать его мысли. И, пожалуй, это создавало между ними особую связь. — Холодновато сегодня для лета, — кинул куда-то в пустоту Дазай, а из-под губ исходил пар. Его волосы слегка завились от влаги, и это выглядело забавно. — Возможно… Вокруг слышалось стрекотание сверчков, лёгкий ветер мотал ветви деревьев из стороны в сторону. Было так тихо и так спокойно, что Чуя мог поклясться, что тотчас бы уснул, как только его голова коснулась чего-нибудь мягкого. Не хватало только… На нос Чуи приземлилась одна капля. За ней вторая. Третья. Освежающие крупицы дождя приземлялись на тротуарную плитку одна за другой. Дождя, да. — Пойдём, Накахара, — Дазай поднялся со скамьи, протягивая второму ладонь, — прогуляемся? *** Чёрные мешки под карими глазами говорили об усталости и недосыпе. Чуя ворочался с одного бока на другой, конечно, подключённая капельница не давала ему такой свободы в позах, ведь рука всегда должна лежать под прямым углом, но всё же причина была не в этом. Чуя панически боялся засыпать. Сама мысль о сне вызывала у него параноидальный страх перед смертью, каждый раз, когда его глаза смыкались, сердце тотчас начинало биться в сто, а то и миллион раз быстрее. По крайней мере, так ему казалось. Пролежал так Чуя ровно до часу дня, пока не пришёл Дазай. — Привет, — промямлил Накахара, безэмоционально наблюдая за тем, как Осаму прикрывает входную дверь. — И тебе не хворать. Дазай прошёл в средину комнаты, после присаживаясь на стул возле окна. Бровь Накахары вопросительно выгнулась: — Это не смешно. — Кто смеялся? — Осаму оглянулся по сторонам. Показушник. — Ты, к примеру. Прикрыв ухмылку ладонью, Осаму продолжил: — Не было такого. К тому же ты раньше любил чёрный юмор. Чуя крутил свою волнистую прядь на указательном пальце от безделья. — Всё меняется. — Ага, — Дазай окинул взглядом цветок в самодельной вазе. — А это…? — О, красивый, да? — Вполне, — парень отвёл взгляд. — Кстати, — Дазай достал кошелёк, в нём виднелись несколько купюр большого номинала, — не хочешь чего-нибудь? Я схожу вниз, куплю кофе, помнится мне, что ты тоже его часто пил. Не «любил». Не «нравился». Пил. Я действительно совсем не меняюсь… Чуя неосознанно и вскользь улыбнулся своим мыслям. — Да, было бы неплохо… — Хорошо, тогда-а… — Осаму слегка протянул гласные, убирая чёлку с лица, будто вспоминая что-то, — три? — Две. — Не может такого быть. Ты, вообще-то, жуткий сладкоежка, Чуя! — Пф! — хмыкнул парень. — Мне казалось, что ты помнишь, сколько ложек сахара я сыплю в свой утренний кофе! И как он мог сказать Дазаю, что он прав, когда видел это не наигранное, действительно уморительное, весёлое выражение лица? Чуя не знал. Не знал и зачем согласился на кофе, когда чувствовал, как вот-вот провалится в сон. Обволакивающий сумрак убаюкивал, пел тихие колыбельные, поглаживая по макушке тонкими пальцами. Накахара издал грудной стон, переворачиваясь на спину. Он не спал, но и не бодрствовал. Он находился где-то «между». В прострации или вовсе за пределами нашей вселенной. Чуя не знал и знать вряд ли хотел. Веки Накахары резко дрогнули, сразу же приоткрываясь. Сам же он пялился в потолок несколько секунд, пытаясь прийти в чувства после нескольких часов глубокого сна или, может, полного безразличия и апатии. В тёмный, почти чёрный потолок. Дазай...! — Чуя подорвался с постели, хватаясь руками за разболевшуюся голову, внезапно его сердце забилось быстрее. Ему было до невозможного стыдно и жалостно. Он ощущал пронизывающую внутри злость на самого себя, она колола в груди, растекалась отвратительным кипятком по лёгким, обдавая паром лицо. — Проснулся-таки, — послышался будто из ниоткуда чей-то низкий голос, во всей этой умиротворяющей тишине тот казался только эхом — далёким и непостижимым. Глаза Чуи округлились, он заметил неприметного Дазая, всё так же сидящего возле окна. Луна уже давненько отсвечивала от оконной рамы, раскидывая по комнате белоснежный, но мягкий свет — свет спокойствия, полного умиротворения и, возможно, отчаяния. Дазай на его фоне казался бесформенным чёрным сгустком расплывающихся материй. — Осаму? Ты сидел тут всё это время? — будто бы не веря услышанному, переспрашивал Чуя, пытаясь убедиться в целостности собственного рассудка. — Чего? Нет, конечно, — половица под парнем скрипнула, и уже через несколько секунд он стоял, наклонившись туловищем к Чуе. Его чёрный плащ элегантно свисал с плеч, а руки были спрятаны в карманах. — Я залез через окно, — с невинным видом сказал тот, допуская маленькую ухмылку, позже переводя взгляд на распахнутое настежь оконце. Добившись этого выражения лица, в котором считывалось возмущение, гнев и некая наивность, Дазай не смог продолжать издеваться: — Ну, естественно, я этого не делал! — плечи Чуи опустились от успокоения, он выдохнул. — Да чёрт тебя знает! — прикрикнул Чуя, сразу закрывая свой рот ладонью от удивления. Он не собирался так кричать. Не хватало ещё всё отделение на шум поднять. Дазай лишь залился звонким смехом, пытаясь кусать губы и сдерживать эти порывы: — Чуя, — с искренней улыбкой на лице Осаму схватил того за скулы ладонями по обе стороны, заставляя Накахару смотреть ему прямо в глаза. В них было будто множество сапфиров, тысячи океанов, бесконечное пространство миллионов звёзд одновременно, — Чуя, ты моя первичная звезда, и если бы весь мир был далеко за пределами солнечной системы, был бы космосом, морской гладью или бурыми песками, мы бы были в нём звёздным дуэтом, своей собственной системой. Накахаре оставалось лишь ошарашенно смотреть в сверкающие глаза напарника, не зная, какие слова подобрать. Он никогда не видел, чтобы Дазай светился так ярко, как сейчас. В глазах его были сверкающие миллионы забытых, раскиданных мириадами галактик. — Подожди-подожди, — рыжеволосый махал руками перед собой, — что ты сказал?... Ты имеешь в виду... — Чуя тотчас отстранился в смущении, прикрывая свои горящие щёки тонкими пальцами. Палата вдруг полностью наполнилась светом ночных звёзд. Он проникал в каждую щель, закоулок и пробоину, проникал под корки сознания и глубины струн сердца. — Почему ты вообще так резко заговорил об астрономии? — Чуя пытался отойти от такого внезапного, но очевидного признания. — Я нахожу в этом свою романтику, — Осаму без доли смущения вновь ретировался к открытому окну, на подоконнике которого всё стоял забытый картонный стаканчик от кофе. Лёгкий ветерок обдувал его лицо, создавая ощущение лёгкости, свежести и комфорта. Листья на уличных деревьях тихо шелестели, а одинокий фонарь где-то вдали проливал свою блёклую лазурь на проезжающих мимо водителей. И никто из них, никто в целом мире не поймёт их так, как чувствуют, видят, знают друг друга они сами. Спустя время Чуя присоединился к Дазаю и его занятию по рассматриванию звёзд, иногда спрашивая его о тех или иных созвездиях, и, как ни странно, Осаму мог назвать их все, даже те, о которых Накахара знать не знал, хоть и любил посидеть над книжкой по астрономии часик-второй. «Остывший кофе и звёзды» — именно так Чуя назвал бы ту странную ночь. *** — Твои волосы отросли, — констатировал только что замеченный факт Дазай, очень заинтересованно поглядывая на рыжие пряди. — Да ты что? — Чуя исподлобья кинул на второго взгляд, полный сарказма и иронии. Он, уткнувшись в книгу, буквально каждые несколько минут поправлял свои рыжие пряди волос, что уже свисали чуть ниже плеч. Было бы странно, если бы Осаму этого не заметил. — Хочешь, я заплету тебе хвост? Чуя промолчал, отводя взгляд и прикусывая нижнюю губу. Его щёки заалели. Огненные, слегка завивающиеся локоны, что так приятно переливались под лучами саднящего глаза солнца, медленно, но ловко приобретали общую схожесть с низким хвостом. Дазай поглаживал прядки волос и тонкими пальцами аккуратно сплетал их, держа в зубах резинку. Чуя то жаловался на резкие движения, то просто недовольно мычал, но, скорее всего, он был просто обескуражен действиями Осаму. По правде, он не помнил, чтобы кто-либо касался его волос с такой нежностью и аккуратностью. И что у него только в голове? Через несколько секунд неопрятный хвост уже красовался на макушке Чуи, несколько выпущенных прядей торчали в разные стороны, слегка спадая на плечи, что придавало причёске объёма и делало её слегка милой. — Готово! — Дазай с улыбкой презентовал своё творение Накахаре, фотографируя их двоих на фронтальную камеру своего побитого телефона. Он очень гордо показывал эту фотографию Чуе, будто не хвост сделал, а самолично создал все семь чудес света. — Ты до сих пор ходишь с этим телефоном? Он был куплен ещё при мне, — Чуя разглядывал фотографию с полуразбитого экрана, замечая белоснежный цветок, находившийся в его волосах, от удивления потянувшись к нему рукой и нащупав лепестки, обернулся на самодельную вазу — нарцисс пропал, после взгляд устремился на самодовольную рожу Осаму. — И когда ты только успеваешь такое проворачивать... — уставше и монотонно, на выдохе пробормотал Чуя, поворачиваясь лицом ко второму, после заточая Дазая в своих мягких объятьях, укладывая голову тому на плечо. Тёмные локоны смешались с янтарными. В палате повисла тишина. Не неловкая, не неприятная. А скорее точно до наоборот. Было просто приятно находиться вот так, рядом. Снова. Осаму неумело уложил свои руки на лопатках Накахары, слегка сжимая его футболку. Чувствовалось, как Чуе нужно было это, хоть он так отчаянно пытался отрицать свою психологическую потребность в некой близости. Конечно, он в этом нуждался, как и любой другой умирающий человек. *** Утром Накахара узнал, как выглядит скорбь. Ранним таким утром, когда за окном была темень, а ночная смена медсестёр ещё не закончилась. Он прочувствовал её на себе, только услышав истерические вопли женщины в коридоре. Он узнал, что такое скорбь, он её увидел. Увидел заплаканные голубые глаза, красное, опухшее лицо матери, чей сын только недавно преподносил цветок, что находился у него в волосах, в качестве подарка. Растёкшаяся тушь размазалась по всему её лицу. Чуя, может, и хотел бы помочь ей, но медперсонал делал это явно намного лучше, чем смог бы он. Наверное, так и правильно. Это не давало ему покоя. Теперь не давало. Он совсем недавно видел его. Слышал его. Он знал его. Как человек может в один момент взять и исчезнуть? Это не укладывалось в голове Чуи. Это всё приносило уйму боли и столько же непонимания. Что ему делать дальше? — Мне страшно, — Чуя перебирал простыню меж собственных пальцев, обращаясь к парню напротив. Дазай отвлёкся от своей книги, которую не мог дочитать, кажется, целую вечность. Могло показаться, что он был очень вовлечён, но на деле только делал вид, перечитывая одну и ту же строчку по нескольку раз. — Кажется, мы это уже обсуждали, — Дазай схлопнул две части книги, переводя взгляд на Накахару, чрез несколько секунд ретируясь на больничную койку Чуи. — Я знаю. Я знаю. Я знаю, — каждое слово звучало всё громче, переходя от тихого шёпота до почти крика. Осаму сидел в оцепенении, не зная, как реагировать, пока Чуя всё больше и больше впадал в истерику. Его спина тряслась, а по щекам текли слёзы, приземляясь на те самые простыни, создавая на них мокрое пятно, и как бы сильно Накахара ни пытался остановить их кистями своих рук — выходило паршиво. — Чуя, я... — Осаму не знал, куда деться, какие слова подобрать. Его собственные руки прилипли к лицу, скрывая отчаяние, пока истерика Накахары только усиливалась. Несколько мгновений, и Дазай буквально вжимает Чую в свою грудную клетку, держит его за предплечья, ногти впиваются в кожу Накахары до белизны, а слёзы второго впитываются в футболку Осаму. Чрез ещё несколько мгновений Дазай, ухватываясь за спину, приподнимает его, опуская на ноги лишь за пределами угрюмой, давящей комнаты. Был ли это эффект неожиданности? Возможно. Но Накахара поутих, пока держал Осаму за руку буквально одним указательным пальцем, а тот тащил его за собой сквозь лестничные больничные пролёты. Волосы Накахары распустились, а лепестки белоснежного, но уже увядшего нарцисса посыпались на холодный кафель. Ночная тишина врезалась в уши, тёмное небо, что могло гореть лишь благодаря звёздам и главному ориентиру — молчаливой луне, давило на сознание. Поднимался необычайной силы ветер, да такой, что волосы разлетались в стороны: что у Чуи, что у Дазая они лезли в лицо, мешали смотреть друг другу в глаза. Они с Осаму всё же очень похожи. Чуя не отпускает его холодную руку, хоть и держится не слишком сильно. Чуя всецело оглядывал его изумлённое лицо перед тем, как остановить Дазая прямо-таки посреди улицы. Они далековато зашли. За небольшим холмом слышалось, как протекает река Оока, очень давно никто из них не посещал это место. Долго возясь со словами, перебирая их в голове и теребя себя за одежду, Накахара выпалил: — Осаму, у нас с тобой одна душа, — Чуя поправлял лезущую в глаза пресловутую прядку, поднимая глаза на взъерошенные каштановые волосы, что делались таковыми от ветра, позже на насупленный, сморщенный лоб с взведёнными к переносице бровями и, наконец, глаза, что были полны странным потрясением. Его рука падает чуть ниже левого плеча — на сердце. Чуя чувствует подушечками пальцев, как сильно оно бьётся. — Одна... — На двоих, ты хочешь сказать? —...Да, — слегка промедлив, утвердительно бросает Накахара, кашляя. Дазай на мгновенье делается серьёзным, смотрит куда-то вдаль, куда-то сквозь Чую, после выдыхает, скрывая свои яшмовые глаза под веками. — Не помнится мне, чтобы ты верил в переплетение судеб, — с нотками скептицизма в голосе ответил Осаму, попутно вынимая из кармана своих штанов пачку табачных. Чуя вопросительно смотрит, стоя напротив: — А мне — чтобы ты курил, — Накахара перемещается чуть ближе к Дазаю, прижимаясь к нему плечом, выставляя ладонь и прося одну. — Всё меняется, Чу, — Осаму, заметив руку Чуи, лишь ухмыляется, послушно захватывая ещё одну сигарету из пачки. — Что-то подсказывает мне, — продолжил Дазай, томно вздыхая, — что в твоём состоянии курить — затея не из лучших. — Не включай своего этого моралиста, Дазай, терпеть не могу, — Чуя, всё же получая сигарету в свою ладонь, осторожно смотрит на неё какое-то время, будто не совсем имеет представление, что конкретно ему нужно с ней делать, и неудивительно: он курил какой-то жалкий месяц в свои шестнадцать лет, и то просто потому, что проиграл Осаму в споре. Это всё было так давно. — Хочешь прикурить? — с озорной ухмылкой со стороны Дазая послышалась насмешка, но Чуя уже давным-давно не вёлся на неё. — Не знаю, наверное. Сигарета удобно расположилась меж двух его пальцев: средним и указательным, а сторона с фильтром практически сразу примкнула к обветренным губам Дазая; Накахара же внял и повторил. Подушечка большого пальца заскользила по кремниевому колёсику зажигалки. Созданная трением искра разрослась в небольшой яркости огонёк: он колебался и пульсировал от сильного ветра, приобретая самые разные формы, а пространство вокруг украшал приятным оранжевым светом. Штакет соприкоснулся с пламенем. Дазай вдохнул едкий дым, что быстро проникал в его лёгкие, чрез мгновение так же спешно выдыхая. Поднося кончик своей сигареты к другой, дрожащей, Осаму повторяет сделанное ранее. Накахара не знал, делает ли всё правильно, но не сводил глаз с лица Дазая. Он казался очень сосредоточенным, уверенным, но в какой-то степени и неосторожным: в этом был весь он. Подрагивающие из-за ветра пальцы Чуи то и делали, что то отстранялись, то снова примыкали к устам, пока грудь неустанно вздымалась-опускалась, гоняя дым по лёгким. Это те же сигареты... — мысленно удивился Чуя. Накахара продолжал наблюдать за Осаму, что так заворожённо уставился на ночное небо. Звёзды, как всегда, дополняли этот миловидный пейзаж. Думалось, что они могут украсить абсолютно что угодно, стоит им только появиться или сверкнуть. Дазай всегда задерживал своё внимание на звёздах неоправданно долго, будто пытаясь разобраться в этих крошечных материях, которые могли бы поместиться на самом кончике пальца, если бы только действительно были такого размера. — Даже без конвульсий в этот раз, — констатировал Дазай, намекая на запомнившуюся навсегда историю из их общего прошлого. Их шестнадцати лет. — Я просто не могу поверить... — Чуя нахмурился, его брови съехались к переносице, — просто не могу поверить, что ты всё ещё помнишь это. Прошло пять чёртовых лет! — Но всё так же забавно, нет? Накахара неодобрительно зыркнул на второго, а Осаму лишь пожал плечами, не желая получить по лицу. И то ли от этого сильного прохладного ветра, что будто смывал давнюю, пятилетнюю усталость, то ли от накативших чувств, или, может, от выкуренной сигареты, по основанию которой он стучал указательным пальцем, дабы стряхнуть пепел, но Чуя чувствовал себя так спокойно. Умиротворение дурманом ударило в голову, и даже издёвки Дазая воспринимались не столь враждебно. — Да, забавно, — с неким сарказмом бросил Накахара куда-то в пустоту, обращаясь, скорее, к мирозданию. — Хорошо-хорошо, не смешно, — Осаму, приняв своё поражение и не желая спорить, выставил ладони перед собой, меж пальцев всё ещё держа догорающую сигарету. В груди теплилось чувство ностальгии. Оно отдавало гулом в уши, сердце, голову, разливалось по всему телу, отчего солнечное сплетение болезненно скатывалось вниз-вниз-вниз, позже в животе завязываясь в узелок из чувств. Чуя не сводил глаз с ресниц Осаму, с лёгкого румянца на щеках, с бликов его глаз, что красиво переливались на свету. Под вереницами отцветших сакур место казалось поистине волшебным и даже несколько странным, нереальным. В то же время улицу заполонила давящая тишина. Она душила, заставляла почувствовать себя удручённо, заставляла принимать самые неординарные решения. Вот, что обычно происходило. Но рядом с Дазаем Накахара не чувствовал этой мнимой неловкости, этого странного, еле уловимого замешательства, плывущего в воздухе, во мраке. Где-то там. Чуя оторвался от разглядывания и так знакомых черт, прибившись взглядом к темнящему рассудок громадному лесу. Казалось, будто это старая, дремучая и непроглядная роща, но на деле там было не больше нескольких деревьев. Накахара помнил это наверняка: раньше имел возможность прогуливаться здесь, не слишком задумываясь о красоте представшей местности. Чуя поморщился от сильного, но тёплого ветерка, что заставлял его волосы вновь трепыхаться в воздухе. Это пробирало до мурашек, а дышать полной грудью становилось и вовсе невозможно. Сигарета меж пальцев Чуи скоропостижно дотлела и отправилась ему под ноги, после потушенная белой подошвой кед. В то же время Дазай не выкурил и половины, он делал это долго, растягивая никотиновую эйфорию, словно жевательную резинку. Сердце пробило удар. Мягкий, приторный взгляд, сухие подушечки пальцев на чужих щеках по обе стороны, из под уст шёл пар, мотая его туда-обратно, пока грудь вздымалась с необычайной частотой. Ещё удар. Губы — к губам, глаза — к глазам. Эти карие зеницы могли окунуться в душу, могли запечатать в себе все раны, обиды, раздоры, приголубить и понять, простить. Удары. Удары. Удары о грудную клетку. Чуя отстранился, переводя взгляд с медовых, почти кофейных глаз на малиновые губы. — Какой ужас, — самокритично, но с неким безразличием в тоне констатировал Накахара, пошатываясь назад на ватных ногах. — Да уж, — в глазах Дазая что-то блеснуло, а сам он вытер свои влажные губы бинтами, проезжаясь ими от тыльной стороны запястья до предплечья. — Кстати, — голос Осаму звучал так, будто только что не случалось ничего странного или даже немного отвратительного, будто это ничего такого, — у тебя от волос сигаретами разит. Вот уж чего-чего... — но этого Накахара не ожидал. Конечно, это всяко лучше неловкости, которую он мог бы испытать, если бы Дазай просто молчал. Уголки его губ слегка приподнялись, но глаза оставались такими же убийственно холодными. *** В последнее время погода то и дело выдавалась не слишком доброжелательной к ночным побегам из отделения. Одна капля на нос, вторая — на лоб. Будет дождь, — устало констатировал Дазай в своих мыслях, поднимая голову на выкрашенное в ужасающий тёмно-синий небо. — Будет дождь, — ещё раз, но уже вслух и более разочарованно пробубнил Осаму. Пока он поднимался по лестнице на третий этаж, в отделение паллиативной помощи, парню думалось: сколько раз он ступал на каждую из ступенек? Ступал ли он идентично прошлому разу? Или нашёл места, которых подошва его туфель ещё не касалась? — Один, два, три, четыре, — шёпотом, про себя проговаривал Дазай, считая каждый свой шаг. Он знал, что от первого до третьего этажа ровно тридцать шагов; шесть ступенек по четыре, плюс по два шага на площадке каждого пролёта, итого двадцать четыре плюс шесть, получается тридцать. К палате Чуи, что нумеровалась тридцать шестой, нужно было как минимум одиннадцать шагов, ведь она находилась в самом конце коридора; Дазай каждый раз пытался сделать десять, но это казалось невозможным: были шаги размашистыми или «носок к пятке», всё равно выходило это отвратительное число. Осаму смирился с этим едким «сорок один», но ровно до того момента, пока не найдёт способ ступить сорок. Как всегда: постучать в дверь, услышав её протяжный скрип, высунуться из-за проёма, поздороваться, пошутив при этом самую отвратительную и чёрную шутку на белом свете, закрыть дверь. Несколько наперёд чётко расписанных действий: Стук в дверь, скрип, проём, поздороваться, дверь. Стук, скрип, проём, приветствие, дверь. Стук, скрип, проём... Стук. Скрипа не последовало. Дазай опешил, застыв в немом шоке. Стук. Скрип. Проём. Приветствие. Дверь. Дверь была хлипко закрыта назад, а через секунду в палату снова постучались. Сейчас должен быть скрип. Его не последовало. Осаму снова застыл подле приоткрытой двери, ручку которой держал в собственной запотевшей ладони. Надо попробовать ещё раз. Но до того, как ручка вновь успела подтянуться на себя, парня окликнули, хватая за запястье. — Если что, те мои слова о том, что я ослаблю петли двери, чтобы она на тебя упала, были шуткой, — саркастично так выкинул Чуя, еле стоявший на пороге, держась лишь за руку Дазая. Осаму раскачивался на ногах, не желая думать о том, что весь его тщательно спланированный порядок действий нарушен, но и виду подать нельзя было. Он обдал Накахару своим оценивающим взглядом сверху-вниз: вновь похудевший, вместо щёк — впадины и резкие, острые скулы. О них, казалось, можно порезаться. А волосы... Не яркие, не огненные, даже не русо-рыжие, а просто бесцветные. Будто он сам весь и полностью был бесцветен: бесцветная больничная одежда, что уже свисала с него, хоть несколько недель назад сидела вполне по размеру; бесцветна кожа, миловидные карие глаза уже не были прежними, а на руках, что еле сжимали его кисть, выступали не присущие ему вены. — Было бы неудобно, если бы она упала на твоего врача, — нервная улыбка выступила на лице Осаму, пока руки заводились за собственную спину. — Жаль, что я этого не сделал, — Чуя пожал плечами, спешно ретируясь к койке. Даже если Накахара не признавался или сам не хотел верить, то Осаму прекрасно видел и даже больше: чувствовал ухудшения в его состоянии. Каждый день он будто... Был всё более вялым, всё менее жизнеспособным. Всё менее... Чуей. От этого и появлялись их ночные похождения и лазанья по отделению: Дазаю просто не хотелось, чтобы этот день с Накахарой ускользал из-под его ладоней. Дазай занял своё почётное место: на стуле, что располагался у окна, напротив кровати Чуи. Погода не давала и надежды на приторные солнечные лучи, распоряжаясь грозовыми тёмными тучами как хотелось. Осаму это не нравилось. Он смотрел в завсегда открытое окно, видя, как Йокогаму накрывало знаменем хмурой и непристойно жестокой властительницы Темпестас. — Как дела? — вдруг вопрошает Чуя, переводя свой взгляд с окна на Дазая и обратно, этим разбавляя тишину. — Ого-о, — протянул тот едва ли удивлённо, — сдаётся мне, ты впервые спросил меня что-то такое за всё это время, — Осаму наигранно кивает, как бы «соглашаясь» с самим собой, подставив при этом указательный палец к губам. — А твои как? — Некрасиво вопросом на вопрос отвечать, — Накахара резко отвернулся в противоположную сторону, откашливаясь в свой кулак. — Всё нормально? — Дазай бросает обеспокоенный взгляд на Накахару, а тот, в свою очередь, вскидывает ладонь в знаке «стоп». Один, два, три, четыре, пять, шесть... Нога Осаму поднималась-опускалась в нервном тике, пока тот тяжко наблюдал за приступом Накахары. ...Семь, восемь, девять, десять... Приступ не прекращался. — Чуя! Стул упал на спинку, скрип прорезиненной подошвы о половицу, серьёзные голоса врачей и медсестёр эхом отбивались о коридорные, пропахшие спиртом и хлоркой стены. Гром. Следы той крови на его постели, что растекалась, растекалась, растекалась; становилась чернее, всё гуще, слаще, приторно сладко. Кисло. Это чёрная дыра. Его персональная чёрная дыра под тонкими рёбрами. Она размазывала его по асфальту, она расползалась, становясь всё больше, всё обширнее, но в то же время и вовсе не имела границ — эти невидимые материи, как всегда, складывали лишь простого, обыкновенного Дазая со всеми признаками обсессивно-компульсивного и тревожного расстройств, вырисовывали в нём ровные, мягкие линии, они же ломались, бились, искажались, пороча его душевность. Осаму, сидя в тёмном коридоре и поджав ноги, мог только считать, считать до тысячи, считать розетки, считать количество выбегающих и вбегающих в палату Накахары медсестёр. Все они — новые лица, и все они были отличными от предыдущих. Дазай не выдерживал всего этого давления, пыли в воздухе и его собственную всепоглощающую дыру: Ватные, трясущиеся ноги, на которых он еле передвигался, довели его до кофейного автомата; во рту ощущался привкус желчи, а в глазах всё плыло, было затуманено собственным разумом и его злыми шутками; по всему телу расползался табун мурашек, они кусали и щипали его кожу, пока парень то и дело мог только трястись, оперевшись об этот глупый и неуместный кофейный автомат. Было паршиво. Ком в горле поднимался лишь выше. Один, два, три, четыре, пять... — губы Осаму шевелились немым подсчётом цифр в собственной голове. Свист в ушах понемногу угасал, унося за собой и бешеный такт ударов его сердца о собственную грудную клетку. Тревога начинала пропадать, похоже длинноволосой девице в белых одеяниях: цокнула каблуком и ушла, сверкнув лишь подолом своей прелестной юбки. Дазай осел на лавку, стоящую вдоль стены, опустив лицо в ладони. Его спина прерывисто опускалась-поднималась, а сквозь щели между пальцами сочились солоноватые слёзы. Внутри бушевала злость, уныние и страх, и первая эмоция подавляла все остальные. Хотелось ударить что-нибудь или сломать. Хотелось просто снять это напряжение, что терзало его изнутри и всё давило, давило, давило. Ещё и этот автомат, что стоял напротив, гудел подобно старому холодильнику, раздражая лишь своим присутствием. «Ну что ты жужжишь, не видишь, в каком я состоянии?» — думалось Дазаю. Капли слёз стекали и размазывались по лицу, а Осаму говорил с кофейным автоматом. Просто невероятно, — парень ущипнул себя за переносицу, кусая и без того покалеченные, налитые кровью губы. Несколько секунд они пробыли в напрягающей тишине, и будто нарочито продолжающееся жужжание автомата разбавляло её. — Да хватит! — крикнул слёзно Осаму, резко поднимаясь и ударяя железяку твёрдым ботинком, гул не прекратился, а вот сам автомат даже колыхнуло. Руки спрятались в карманы пальто, оттягивая его, а Дазай, щурясь, смотрел на мигающую прямо над ним лампочку, имея при себе лишь желание выбить её к чёртовой матери. Такими темпами я точно с ума сойду... — Осаму понуро улыбнулся, присаживаясь обратно на лавку. Даже в собственных мыслях он не позволял себе думать о нём. Он. Он. Он. Парень поморщился, точно укусив дольку лимона, параллельно начиная хрустеть пальцами. Он не мог ни о чём думать, но и не думать не мог тоже. В голове стоял сущий туман, болото, громадный лес и непроглядная тьма. Она пожирала и обгладывала его сердце до последних сухожилий. — Господин Осаму? — из тёмного коридора донёсся звонкий женский голос, женщина в сестринском костюме обеспокоенно приблизилась к парню, но тот измученно остановил её выдвинутой перед собой пятернёй с растопыренными пальцами. Женщина в белом же тактично отошла, став вдоль стены напротив. Пахло химозно: краской, а ещё разочарованием, смертью и, чёрт возьми, затхлым спиртом. Смертью... — мысленно улыбнулся Дазай, считая языком ряд зубов, — так непринуждённо. Женщина разбавила эту гнетущую атмосферу, что лежала удушающим пластом в воздухе: — Вам нужна помощь? — женщина перевела взгляд на измученное лицо Дазая, нахмуриваясь. — Ничего не нужно, — отмахнулся тот, впиваясь глазами в наручные часы. — Знаете, что до Накахары... — медсестра прятала руки за спину, переминаясь с ноги на ногу. Осаму перевёл взгляд на сестру милосердия. Она дрожала, была бледной и напуганной. Ну точно стажёрка... — мысленно констатировал Дазай. — Впервые такое? Глаза женщины округлились, а сама она резво помахала головой. — Понимаю, со мной тоже. Она отвела глаза в сторону. — Что до господина Накахары, — женщина сглотнула, смотря в пол, — его состояние стабилизировалось, но... — Но? — Врачи прогнозируют, что ещё одного такого приступа он... — медсестра запнулась, вместо этого медленно мотая головой и со скорбью смотря в безэмоциональные глаза Дазая. — Понимаю, — еле заметно кивая, ответил Осаму. Неожиданно для себя парень заметил, что в лампочке над ним вовсе не колыхалось напряжение, кофейный автомат не издавал отвратительных звуков, а коридор не наполняла тьма. Всё было как обычно. Мир был таким же, каким был час назад. И два. И три. Дазай резко поднялся со скамьи, поправляя на себе одежду, и направился к выходу, а напряжённый взгляд сестры наблюдал за его удаляющимся силуэтом. На улице угрюмо бушевал дождь, стуча о зелёную листву и барабаня по зонтам мимо проходящих. Осаму ступал с ноги на ногу, ловя на себе осуждающие взгляды людей. Конечно, он мог бы взять зонт в любом кафе или магазине, но вместо этого предпочитал мокнуть, стоя под ним. Было в этом что-то... Своё. И Осаму не был уверен, что правильно думать обо всём этом... В таком ключе. Казалось, будто одновременно его терзала излишняя горечь, что так неприятно ощущалась на языке, и некое забвение, что так омерзительно растекалось по всему телу. Он определённо ничего не чувствовал, но это и есть чувства, разве нет? Осаму нервно держался за холодные от дождя железные балки, что как бы обрамляли большой мост, на котором он и стоял. В ладони находился небольшого размера телефон, брызги дождя о который раздражающе прилетали Дазаю по лицу, но его это не волновало; ему хотелось написать Чуе, спросить о его дне, пошутить какую-нибудь гадкую шутку с такой же улыбкой, но всё это было ненужным. Ужасным, эгоистичным барахлом, блефом и притворством. Лицо упало в изгиб локтя, пока спина содрогалась. Вернувшись домой, Осаму ещё долго рассуждал о ценности жизни как таковой, лёжа на мокром от дождя спальном футоне. Он крутил дымящийся штакет меж пальцев, будто это была какая-то игрушка, в итоге потушив его об открытый от бинтов участок кожи, тихо шикнув. Вряд ли сегодня он сможет спать. *** Было сложно пересилить себя и переступить порог уже столь презираемого места. В голове всплывали приятные моменты его походов за кофе для Чуи или их побеги к северным звёздам, за которые Осаму позже слёзно отчитывался. Вспоминать всё это — больно, приходить сюда — неприятно. В какой-то момент Дазай начал задумываться о том, что его походы в больницу всего этого не стоят. Не стоят его капитально расшатанных нервов и бессонных ночей, которые он приправлял своей никотиновой зависимостью. Бессонница с запахом никотиновой зависимости... Как-то так ты бы сказал, да? Романтик чёртов, — Осаму вымученно улыбнулся своим мыслям, заводя отделившуюся прядь волос за ухо. Дазай поймал себя на том, что ковыряет носом ботинка шахматную плитку около тридцать шестой палаты, не решаясь войти внутрь. Ему страшно было увидеть Чую под множествами трубок, капельниц и приборов. Страшно было увидеть его измученные впалые глаза, иссушенные губы и обтянутые кожей кости. Рука рывком всё же дёрнула по ручке. Но дверь не поддалась. Рука соскользнула прямо по слабенькой пластмассовой ручке, отчего её хотелось не открыть, а треснуть хорошенько. От недосыпа, что ли? К обычной дверной ручке в один момент появилось столько неоправданной ненависти и злобы, что Дазаю мыслилось, будто он начинает сходить с ума. Ему бы было достаточно просто увидеть, достаточно просто посмотреть на живого Чую. Секунду. Минуту. Сколько угодно. На Накахару в сознании, который всё ещё сможет поговорить с ним, посмеяться и, Господи, треснуть. Руки снова пробрала дрожь, и от былой уверенности не осталось и следа, будто он и не стоял под этой дверью уже туеву кучу времени, пытаясь собраться. Опять становится страшно, но все эмоции растратились ещё буквально с десяток минут назад. Теперь дверь открывается без проблем, но с глухим грохотом врезается в стену, заставляя виновника чужих беспокойств подпрыгнуть на месте. А перед глазами вымученного никотиномана предстаёт тревожная картина. И то ли это обман зрения, нервы, галлюцинации от бессонницы, то ли Накахаре действительно стало худо жить на этом свете. Но он на ногах, и это... Уже успех. Но всё же его руки на блестящем подоконнике, и одна нога уже собирается ввысь, на уровень туловища. И это уже не смешно. Дазай старается контролировать своё выражение лица, глаза и брови оставались прежними, такими, какими он и рисовал на себе всё это время — спокойными. — Жить всё-таки надоело, да? — корча гримасу напыщенной грусти, которую он едва ощущал, и дуя нижнюю губу, спросил Осаму, скрещивая руки на груди и стараясь незаметно приблизиться к больному. Осаму нежно, устало так протягивает руки к Накахаре, аккуратно укладывая свой подбородок тому на плечо. Он вдыхает еле ощутимый запах химии вперемешку с ментоловыми конфетами, проезжаясь ладонями по выпирающим лопаткам, слегка ощутимо вжимаясь в них пальцами. — Тогда я с тобой, — тепло прошептал Дазай парню на ухо, улыбаясь и смотря в открытое окно измученным взглядом. Листья опадали с желтеющих деревьев, вырисовывая картинки на болотистой земле. В его затуманенном сознании и правда промелькнула мысль о том, что предложить парное самоубийство — ничего себе такая идея. — Ты о чём вообще? — сипло вопросил Чуя, словно был слегка сонный, но видно же, что этот сон с него как рукой сняло. Он вздрагивал от абсолютно любого прикосновения, будто вот-вот развалится на мелкие, маленькие стёклышки. — Рад тебя видеть, — второпях ответил Дазай, отрываясь от второго и переводя взгляд на больничную койку. — А что ты делаешь? — Жду звёзд, — тяжело признался тот, будто ему было в тяготу и слово сказать. — Они, мой дорогой, ещё не скоро взойдут, — ласково промурлыкал Осаму, играясь с медными локонами рукой. — Вон, лучше приляг, — Дазай указал взглядом на расправленную кровать, — я позову, когда появятся. — Мгм, — одобрительно промычал Накахара, послушно приземляясь на мягкую постель, сразу же накрываясь пуховым одеялом, — уж не подведи. Второй заботливо улыбнулся, после потянул за верёвочку у окна, дабы опустить тканевые ролеты на стекле и, в конце концов, создать для сна благоприятные условия. — Верни, я не хочу спать, — капризно тянул Накахара, тихо вздыхая. — Не-е, — второй показал язык, насмехаясь. — Ну и иди в задницу, — Чуя перевернулся на другой бок, дабы не видеть надоедливой рожи, а на чужие смешки ткнул средним пальцем, даже не думая поворачиваться. Уголки губ Осаму мгновенно опустились, а лицо стало походить на измученное бельмо. Дазай тихо опустился на свой стул, сразу же откидываясь на спинку и упираясь макушкой в белую стену, дырявя потолок взглядом с забавно приоткрытым ртом. — Лучше б шёл домой да поспал, хуже меня выглядишь, — раздалось откуда-то со стороны Накахары, и Осаму готов был поспорить, что его лицо не выражало абсолютно ничего. И если бы только Чуя не повернулся к нему спиной, другой бы в этом убедился. Дазай молчал. Хочется домой, — подумал Осаму, засматриваясь краешком глаза на сопящего Чую. Но он останется здесь. Прикованным к этому ужасно неудобному стулу всем своим нутром. В горле стоял невообразимо тяжёлый ком. Останется. Стоял. Ком. Мысли разделялись на отдельные слова, жужжащие и оглушающие заголовки, из которых было невозможно сложить цельную картину. Средь белых стен. Среди капельниц. Среди пищащих, давящих на мозг звуков. Среди чужих, безымянных душ, лишённых личности и самопознания. Ради всего этого он не пойдёт домой. Осаму усмехнулся своим лживым, пропитанным самой настоящей фальшью домыслам, пытаясь тихо «ломать» пальцы и собственное мировоззрение. Глаза устремлялись в потолок, теряясь в его подавляющей белизне. Клонило в сон. Дома скучно. Дом пуст, и всё, на что он годен — так это вот так распивать в нём саке́ и тушить о паркет сигареты. Дом... Его сложно назвать домом. А вот тут ему действительно нравилось. Нравилось. Здесь, рядом с Чуей, которому он помогал по собственной инициативе, составлял компанию, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Накахара чувствовал себя одиноким? Осаму прикрывал веки, слыша тихое копошение в палате, из-под ресниц разглядывая размытые силуэты белых халатов и мнимой строгости, что не давала запоминать лики. Он является причиной, помогающей ему не возвращаться. Не возвращаться. Больше никогда не возвращаться. Вся эта меланхоличная атмосфера отдаётся горькостью на языке. Больные дети. Больные старики и даже приходяще-уходящие. Больны здесь абсолютно все. Ужасающее чувство, ожидание скорой смерти, серость жизни, потеря какого-либо смысла. Становишься самым нервным человеком в мире в попытках избежать всего этого кошмара. Все звуки обостряются, бьют под дых, и удар отдаётся в барабанных перепонках. Заставляет следить за каждым чужим вздохом, взглядом, кривым движением, словно чья-то мамочка. Противно. Противен тут только он, и сам себе. Дазаю противны все его мысли, перечащие здравому смыслу и какой-либо морали... Но он будет скучать по всем этим угрожающим, иногда мягким взглядам, которые он коллекционировал у себя в памяти. Он. Ему. — Господин Осаму? — послышался со стороны входной двери тихий женский голос. Дазай встрепенулся, вздрагивая и оглядываясь по сторонам в поисках источника. — Уже поздно. Приёмный час уже давным-давно закончился, — она вздохнула, — но сёстры просили вас не трогать, — женщина прошла в глубь палаты, меняя раствор в капельнице. Осаму был в напряжении. Он спал? Как долго? Не зная, что ответить, тот лишь со странной улыбкой смотрел в спину медработнице, надеясь, что она сама проявит инициативу в их, таких коротких и несколько обременительных, взаимоотношениях. Этого не произошло. Она хмыкнула, с тихим скрипом скрываясь за деревянной навесой. От происходящего его передёрнуло в конечностях несколько раз. Развернувшись к окну, он отодвинул ткань на стекле, вглядываясь в ночную тьму и мягкий свет уличных фонарей, что разливали свою блёклую вязь бьющего в глаза мерцания. Парень с трудом поднялся с кресла, опираясь ладонью о пластиковый подоконник. — Чуя, — шептал Дазай, дёргая Накахару за плечо, — просыпайся. Пациент промычал грудным стоном, переворачиваясь на другой бок и будто снова проваливаясь в сон. У Дазая были противоречивые мысли на этот счёт: разбудить или оставить беднягу досыпать свои заслуженные часы? Но, в конце концов, он ведь пообещал. И кто знает, выдастся ли ещё одна такая возможность в будущем? — Просыпайся, — уже слегка «громким» полушёпотом промурлыкал Осаму, дёргая Накахару резче, — звёзды. Ещё с не до конца сформированным недовольством Чуя всё же разомкнул глаза, слегка приподнимаясь на локтях, после многозначительно цепляясь взглядом за тёмный силуэт рядом стоящего. На миг это даже заставило Дазая засомневаться, не ошибся ли он в собственном выборе. На несколько секунд в палате повисла давящая тишина, которая, по ощущениям, продлилась гораздо больше пары-тройки секунд. — Да, звёзды... Звёзды мои звёзды, — прорываясь сквозь сон, со слышимой загрубелостью голоса неожиданно мирно пропел Накахара. — Спасибо, — он кивнул в благодарном жесте. — Ну-у! — довольно протянул второй. — Обещал ведь, — с некоторой кичливостью хвалился Осаму, будто и сам не проснулся несколько минут назад по счастливому стечению обстоятельств. Чуя хотел было подняться с кровати, но руки его будто не держали. Они легко дрожали, а сам парень вновь был пригвождён к мягкому матрасу спиной. — Стой, не спеши, — остановил его Осаму, слегка прихватив за плечи, — я помогу. Тебе напрягаться сейчас ни к чему. Накахара ничего не ответил, отводя взгляд в сторону, но и сопротивляться не стал. Взяв его под руку, Дазай создал собою опору, что позволило Чуе наконец-таки увереннее встать на ноги. Подойдя в своеобразном «тандеме» к окну, Дазай помог Чуе усесться на подоконнике, после поднимая ролеты за верёвочку у окна. Осаму ждал какой-либо восторженной реакции, но её не последовало. Они смотрели в полупрозрачное окно, в котором еле можно было различить их собственные тёмные силуэты. В небе виднелся скоп рассыпчатых, сверкающих белых тел, что обгладывали тёмную пелену. Бросая свои короткие взгляды на Чую, тот не до конца понимал — с таким видом он размышляет о чём-то неизбежном, таинственном и великом, или его просто вновь ведёт в сон, и он вот-вот задремлет? — Для чего ты ждал звёзд? — не выдерживая гудящей в ушах тишины и собственных мыслей, всё же задал вопрос Осаму. — Мне казалось, что я люблю на них смотреть, — тяжело вздыхая, почти разочарованно произнёс Накахара. — Больше не кажется? — хихикнул Дазай, сам мало понимая, что именно это могло значить. Выдержав очередное многозначительное молчание, пациент ответил: — Не кажется. Осаму еле заметно переменился в лице. Оно было... То ли испуганным, то ли удивлённым, или и то, и другое одновременно, и какую из эмоций действительно ощутил Дазай в тот момент — понять просто невозможно. Он и сам не знал, о чём уж тут говорить. Всё это ненадолго. — Чуя действительно так жесток? — изгибаясь в улыбке и спине, вопрошал Дазай, подхватывая того под руку, дабы спустить с пластмассового «сиденья». — Хватит, — серьёзно выкинул Накахара, хватаясь за чужое плечо, — хватит постоянно... Дазай перебил и так хилую речь Чуи, дотрагиваясь правой ладонью к тонкой талии, на которую, если честно, было даже страшно смотреть. Он обвил её угловатыми пальцами рук, еле ощутимо сжимая, пока свободная обрамляла чужую ладонь, позже поднимая её в невесомости — вверх, на мотив вальса. Сильно дрожащие колени Накахары подкачали, и он почти упал всем телом на второго, но Дазай быстро среагировал, перемещая правую ногу назад, заставляя Чую хило податься за собой. Осаму двигался размеренно, переступая с ноги на ногу, ведя при этом за собой Накахару, стараясь сбавлять темп, когда он совсем выдыхался. Сердце Дазая билось слишком быстро для медленного по своим мотивам вальса. Он кусал губы и иногда с грохотом ударялся локтями об углы или другие высокостоящие предметы в комнате, но продолжал. Волосы мотались от движений в сторону и лезли в лицо, но на это не обращалось никакого внимания. Жутко. Мусор. Очертания. Очертания. Очертания. Очертания. Очертания. Чуя был абсолютно внешне безэмоционален. Уголки губ даже не дрогнули, а глаза скользили взглядом куда-то по прямой и назад. По прямой и назад. По прямой и назад. …Куда-то сквозь Дазая, рассекая его одним лишь своим созерцанием, стараясь почти не спотыкаться, путаясь в собственных ногах. Паркет. Штакет. Рубцы. Осаму спрятал глаза под ресницами, считая про себя такт до четырёх. Их нелепые тени раскачивались по всей комнате, пока прорезиненная подошва туфель Осаму издавала скрипы от трения с половицей. В полной тишине. — Хватит, — умоляющим тоном вскользь прошептал Накахара, до боли сжимая вспотевшую ладонь Дазая. Сколько же усилий ему понадобилось, чтобы сжать её до такой степени? Осаму удосужился остановиться, наконец вновь открывая глаза и устремляя свой обеспокоенный взор на чужой лик. Они так и стояли друг напротив друга, смотря в карие, бездонные, абсолютно неживые глаза. Лживые. Меланхоличные. Абсолютно идентичны во всех смыслах и пониманиях глаза. *** Осаму читал. Много. Постоянно. Лишь тогда, когда приходил проведать Чую. Лишь когда мог чувствовать истинное уединение. Накахара мало говорил или, можно сказать, не говорил вовсе. Общался жестами или мимикой, хоть это и не было особо нужным: Дазай понимал всё по глазам. Одного лишь взгляда было достаточно, чтобы Осаму мог понимать, когда Чуя хочет съязвить, когда ударить, а когда что-то очень любезно попросить. — Чуя, послушай! — уголки губ Дазая быстро устремились по направлению ушей, в молочные страницы лежащей на коленях книги был пригвождён его взгляд, пока голос намеренно делался ещё более монотонным, чем был до того. — «Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хоть на один локоть?» — величественно так произнёс Осаму, почти сразу залившись звонким смехом, пошатываясь затылком вниз. — Это про тебя, про тебя! — парень ткнул указательным пальцем прямо в сторону мирно лежащего, но пылко сверлящего его взглядом Чуи. — Осаму Дазай, — резко раздалось по палате режущим звуком, растаптывая всю эту напущенную атмосферу и сровняя её с землёй. Чрез оконную раму в палату проникали горящие лучи солнца, отпечатываясь на блёклом лице Накахары. Тот, в свою очередь, прикрывался от саднящей глаза звезды ладонью. Сердце Осаму забилось в несколько тысяч раз быстрее. Его биение отдавалось в ушах гулом, тотчас заставляя пальцы дрожать. Две части книги с хлопком ударились друг о друга, а Осаму с некоторым напряжением сверлил взглядом плитчатый пол, стараясь найти в комнате пятый угол. В конечностях чувствовался покалывающий мороз. Он расползался по коже мурашками, щипая и неприятно сводя мышцы. — Слушаю? — Дазай в оцепенении отвёл глаза в сторону окна, бегая потерянным взглядом по опадающим за ним листьям и уходяще-приходящим. Жмурясь, Чуя звонко закашлял себе в ключицу, после вытирая выступившие в уголках глаз слёзы ладонью. — Уходи, — проговорил тот на выдохе, будто испуская последнюю каплю кислорода в своих лёгких. Звук отбивался резкими ударами по барабанным перепонкам. Уходи. Смех, легко переходящий за грани обычного «смеха», ударяя фибрами по грудной клетке. Уходи. Кости ломит. Ломота везде. Она в голове. В сознании. В теле. В ужасно неправильной коже. Она тянет за поводок на шее, сдавливая горло и заставляя задыхаться. Захлёбываться в собственных эмоциях из слёз. Из черни. В глубине собственного всепоглощающего, всецелого эгоизма. Уходи. *** — Как же до жути несправедлив этот мир, — Дазай листал собственную галерею фотографий в кое-как ещё живущем телефоне, иногда прикусывая губу изнутри от того, как неприятно разбитое стекло экрана проходилось по подушечке его большого пальца. По улице выл холодный ветер, отчего нос и кончики ушей Осаму тотчас алели, примеряя образ зацветших роз, и это выглядело до жути забавно. Шумная, но такая успокаивающая река разложилась тонкой нитью вдоль парка и внушающе огромных деревьев. Скоро она замёрзнет, не оставив и малейшего шанса вновь услышать её успокаивающее и одновременно будоражащее течение. Фотографии перед глазами сменялись одна за другой: вот улыбающийся Чуя, вот его уродская шляпа, а вот и их напущенно «пафосный» снимок с сигаретами меж зубов. Дазай ухмыльнулся, дотрагиваясь растянутых в полоску губ подушечками пальцев. Тут им всего по каких-то шестнадцать лет. Они выглядят столь беззаботно, что в карих глазах, кажется, нет и места ничему, кроме азарта и подростковой страсти. Дазай сосредоточенно обводил взглядом и эту фотографию, не обращая никакого внимания на прохожих незнакомцев, что раскидывали носками собственной обуви опавшие листья по тротуарным плитам. Осаму мысленно прощается и с этим воспоминанием, зажимая большим пальцем на экране красную кнопку «удалить», очень стараясь не задерживаться на ней неоправданно долго. Но не выходит. Глаза скрываются под ресницами. Он снова вдыхает летний воздух в полную грудь, сжимая в ладонях чужие, изящные руки. На выдохе он ощущает вибрацию в собственных плечах, и только потом — в руках. Ногти тотчас принялись царапать заднюю крышку телефона, а зубы — кусать измученные губы. Больше он этого не вынесет. Хлюпанье воды раздалось в унисон с растёкшимся по грудной клетке облегчением внутри. Он опёрся плечом о покрытую инеем кору дерева, наблюдая за спокойным, как и несколько минут назад, течением реки. Руки сложились в карманы пальто, до боли сжимая их в кулаки. Ничего не изменилось. — Всё равно ты хотел новый.