Каждое…

      Ши Гуан слушает внимательно и прокручивает каждое слово учителя, выжигая себе на подкорке. Его солнечные улыбки, тёплый взгляд, тихий смех утаскивает к ближе сердцу и прячет, чтобы не смогли вытащить никакие силы Неба. Теперь Ши Гуан чаще молчит, давая призраку наговориться вдоволь, чаще украдкой глядит, чаще прикусывает длинный язык, чтобы ненароком не обидеть ранимую по-детски душу. Юноша усвоил урок, очень хорошо. Пусть Чу Ин говорит, пусть канючит, пусть дуется, пусть шутит, пусть читает нотации, пусть играет…только бы не исчезал, не бросал, не оставлял. Только не это, только не снова.       Ши Гуан купил ноутбук и вернул мастера в мир го. Восторженный визг, заполнивший в тот момент маленькую комнату, надо было слышать. Чу Ин кружился и сиял. И если бы не призрачное тело, учитель бы снёс тумбу и кровать. Юноша еле успевал отвечать на вопросы разгоряченного духа, пока доставал покупку. Ответы были никудышные, вечно невпопад. Как бы отчаянно не думал Гуан, мысли сворачивали не туда при виде ярко светящихся чайных глаз. При улыбке, похожей на распускающийся белоснежный тюльпан, мозг отключался. Они провели за монитором до глубокой ночи, пока у Гуана глаза не слиплись.       Сказать, что на следующий день на него велась охота — ничего не сказать. Юй Лян и Фан Сюй заходили с двух флангов. Если от одного Гуан убегал, то незамедлительно попадал в другие руки. Ши уже посещала мысль, что у ребят мозг один на двоих. Но тогда они превзошли сами себя. Шисюн и шиди заканчивали не то, что фразы друг друга — предложения. Если бы не мастер Юй, то Гуану пришлось раскрыть тайну: кто такой Чу Ин.       Он обязательно им расскажет, но не сейчас. Не тогда, когда счастье можно спугнуть. Ведь кто знает, что завтра. Разбудит ли Чу Ин его утром вновь? Он тут надолго лишь по его словам, ведь уходит призрак внезапно. Сколько бы ученик не смотрел на часы для него всегда неожиданность, когда наставник превращается в дымку. Он боится, что утром больше не увидит жемчужного цвета порчу.       Гуан начинает рисовать Чу Ина в перерывах, когда мастер исчезает в мир грёз. Маленькое хобби держится в секрете. Ничего постыдного там нет, Будда упаси. Юноша просто не уверен, что его закорючки можно показывать. Оказалось, очень сложно передать яркий, тёплый взгляд, плавность чернильных бровей, красоту тонких губ, про улыбку и говорить нечего. А элегантные движения веером, изящество тонких, фарфоровых пальцев вызывали особые трудности. Гуан попробовал работать в цвете, чтобы передать с помощью красок мягкость голоса и сладость тона мастера, сравнимой с пением гуциня под умелой рукой. Получилось лучше, чем предполагал юноша. Акварель отразила ту легкость и воздушность, от которой теплеют щеки.       Благодаря милости Небес теперь во сне Чу Ин и Ши Гуан могут полноценно взаимодействовать. От этого одновременно и сердце тает, собирается по кусочкам, склеивается, и разрывается на мелкие обрывки, которые доедает голодная стая воронов.       Они наконец могут обняться. Оказывается, руки мастера теплые, даже горячие. Юноша искренне верил, что они холодные, будто свет луны. Гуан наконец может почувствовать веер на своей макушке, слышать тонкий запах персика, который всегда следовал за Чу Ином. Можно теперь не ставить камни за учителя, а смотреть, как длинные, фарфоровые пальцы, словно Небеса заранее дали ему руки идеальные для го, берут камушек в форме чечевицы и аккуратно кладут на пересечение линий, создавая узор на гобане весьма сложный, витиеватый, но оттого интересный и прекрасный, будто росписи мороза на стекле. Гуан безмерно счастлив видеть, как учитель довольно улыбается точь-в-точь как кот, объевшийся сметаны и мяты, когда прокручивает гоиси в пальцах. Хотя лучше бы юноша смотрел на доску, потому что он напрочь забывает, какие позиции там у камней и какая у него была стратегия. И он, как перепуганный воробушек, начинает мельтешить и бегать глазами в панике по строениям белых и черных. Чу Ина с каждым разом это начинает сильнее беспокоить.       Чернильные брови сходятся у переносицы, тяжелый вздох и тихое: «Сяо Гуан, внимательней, пожалуйста», а потом: «Сяо Гуан, что с тобой? Не бойся, расскажи, что тебя тревожит». У молодого игрока уже заканчивается фантазия, потому что придумывать постоянно вечную чушь не получается. Учитель недовольно, расстроенно смотрит, однако не донимает вопросами. Думает, что Гуан сам потом обязательно расскажет. А Гуан ничегошеньки не скажет. Ни за какие коврижки!        В дневное время мастер может появляться на два-три часа. И это ужасно, и неудобно. Гуан привык, что если разговаривает, то должен видеть собеседника. Смотреть ему в глаза, понимать реакцию. Теперь, чтобы увеличить количество проводимого времени с учителем, приходится мысленно перекидываться фразами. Пришлось отказаться от столького, а прибавился один несчастный час. Ши Гуан не жалуется, ни в коем случаи. Он пытается свыкнуться с этим. Принять факт, что теперь ему не увидеть хитрого прищура, зардевшихся бледных ушей от глупой шутки, слегка сморщенного носа и поджатых губ от неправильного хода. Не увидеть горящего взгляда, который вспыхивает мириадами звёзд при упоминание го. Не видеть весело поднятого уголка рта и смотрящих вверх глаз, говорящие одно: «Какой же ты ещё ребёнок!».       Не видеть краешком глаз, когда кажется, что выхода нет, надежды нет, белую дымку за спиной. Спокойную, уверенную, от которой тревога исчезает, и в голову приходит верный ход. Не чувствовать затылком стража, защищающего с тыла одним взглядом, одним присутствием. Не видеть человека, который соткан из миллиона светлых, лунных нитей, затмевающего светила в ясную зимнюю ночь. Гуан скучает даже по смешной шапке.       Но сложнее было в первый день. Когда о времени ничего не было известно, о мире грёз, ни о чём. Только радость, неверие и боль.

***

       Тогда первые яркие лучи пробрались сквозь шторы и упали на лицо. Ши Гуан не хотел вставать, вертелся и нежился в одеяле, словно воробушек в вате, пока не услышал мягкое, тихое: «Сяо Гуан». Сон рукой сняло! Ши вскочил с кровати и тут же на неё плюхнулся. Перед ним стоял мужчина в жемчужном шёлку и цвета киновари внутренним воротником, контрастирующей с фарфоровой кожей. И искрящийся теплотой в глазах, и с той самой улыбкой. Ши Гуан, ни на миг не задумавшись, пытаясь крепко ухватиться дрожащими руками за талию, глухо упал на пол, не встречая никакой преграды. Слабые всхлипы прервал ласковый, знакомый до щемящий боли в груди голос. — Это не сон. Я с тобой. Я рядом, сяо Гуан. Я не исчезну больше, обещаю.       Мастер повторял одни и те же слова, терпеливо, мягко, спокойно. И повторил столько, сколько потребовалось. Пока ему не поверили, пока не перестали говорить глупости, пока не перестали изводить своё сердце паникой, цепляясь за воздух. Объяснить юноше, что заключил с богами договор, что выиграл эту партию — ещё труднее. О цене он скажет позже. Когда-нибудь.

***

      Бледно-персиковые тени сверкают на солнечных лучах мелкой утреней росой, добавляя элегантности и печальной задумчивости. Глаза напротив цвета шоколада внимательно смотрят, созерцают, будто перед ними нечто волшебно-удивительное. Небожитель с самих Небес. Ши Гуан думает о инее, о морозах на окнах, о серебряных нитях на дорогих одеждах, когда мягкое, тихое разбивает его витание в облаках: — Сяо Гуан, ты сделаешь следующий ход? — Конечно, я просто думаю…       Чу Ин скользит взглядом по доске и поджимает губы. Тонкие блекло-вишневые лепестки превращаются в полоску. Он поглощён красотой черно-белого рисунка. Юноша не смотрит на камни. — Малыш Гуан, — вкрадчивое, что по легким начинает плыть жидкий огонь. — скажи мне, пожалуйста, что с тобой происходит.       Ученик бросает взгляд на напряженные брови, потом в глаза, блеснувшие беспокойством. И спешно опускает свои думы на гобан, судорожно пытаясь вспомнить, что он вообще делал. Гуан чешет затылок и уверено, как ему кажется, отвечает: — Да нормально всё со мной! Я думаю. Чу Ин удручено вздыхает. Чайные глаза, которые в начале партии сияли огнями и затмевали солнце, теперь тусклее серых туч. Секундная стрелка неумолимо идёт. Мастер отворачивается. — Думай, — он шумно раскрывает веер и медленно помахивает им. Шелковистые нити вздымаются, хватаясь за плечи. «Да что не так?! Чего он ко мне цепляется? Всё хорошо же было…»       Юноша неуверенно косится на человека в белой парче, потом прищуривается на сплетение черных и всё же ставит камушек. Тихонечко так, будто пылинка упала на пол. Сильнее помахивая бамбуковым веером, учитель наклоняется над доской. Ши Гуан замечает, как у Чу Ина дернулся уголок рта. — Черный камень на 8-6.       Ши Гуан медленно кладёт. Капелька пота бежит с виска, руки начинают потеть. Он не понимает, что делает не так. — Сяо Гуан, твою душу ничего не волнует? — чернильные брови поднимаются, чего-то ожидая.— Посмотри внимательнее. Никаких сомнений, странностей на доске? «Чего ты хочешь от меня?! Ну, черных больше, и что дальше?»       Юноша тянется за новым камушком, чаша далеко от него стоит. Армия черных наступает, сжимая противника. Строй, правда, странный, однако белых — несчастная кучка. Это не проблема Гуана. Он прокручивает отполированный госи, удивительно плохо сегодня играет призрак. Ученик фыркает. Тут явно что-то не так. — Прекрати под руку говорить — сбиваешь.       Чу Ин шумно выдыхает и звонко, оглушительно звонко для юноши, захлопывает веер. В голосе непривычные стальные нотки: — Давай на этом закончим. Подсчитай территорию.       Гуан резко поднимает голову, отрываясь от гобана. Он хлопает пушистыми ресницами и жуёт губы. Чу Ин никогда не прерывал партию, даже когда подопечный играл откровенно дурно. Он всегда ждал двух-трёх камней в кулаке ученика. Гуан отрицательно машет руками. Он не верит. — Но у нас ещё полчаса! И чего ты сразу сбегаешь?       Дух замирает, долго всматривается на встревоженное лицо и качает головой, закрывая глаза. — Исход этой партии предрешен. Лучше обсудим её.       Гуан выпячивает нижнюю губу. Он похож на щеночка, которого обидели ни за что. Призрак же, напротив, как ледяной свет луны. Юноша поник от уверенности мастера. Неужели, ему, мальчику, любившему машинок и роботов, не превзойти мастера Южной Лян? Ему не приблизиться к идеалу? Гуан тихо бурчит: — С тобой он всегда предрешен.       Призрак хмыкает и как будто не в силах смотреть на ученика, вновь отворачивается: — С такой игрой — безусловно. — О чем ты? — Гуан хмурится и трёт руки об тёмные джинсы. Он изучает, буровит доску всем своим видом и отчаянно ищет ошибку.       Чу Ин вздыхает и говорит с нажимом: — Мы играли в одноцветное го, но отчего же ты мне об этом не сказал? — веер залетал зигзагами над ходами ученика. — И выяснил я это не в начале партии, а в середине.       И правда, последние ходы делали только черные камни. Точнее парнишка брал только те камни. Он совсем забыл, что играл белыми. Почему каждая их партия заканчивается такой глупостью? — Я не выспался, — Гуан сглатывает. Это первое, что приходит в голову. Очень хочется схватиться за неё и побежать под одеяло. — Как неубедительно! Я думал за такое время, что ты размышлял во время игры, можно было придумать отговорку новую и правдоподобную, чтобы отвязаться от меня. Однако видимо не судьба, — голос почти незаметно дрожит, губы тоже. Длинные пальцы обоих рук сжимают несчастный веер. Гарда недолго, но жалобно скрипит.       Ши Гуан скатывается с кресла и кисло смотрит. Ему нечего сказать. Слова исчезли из памяти, только звонкая тишина в голове. — У тебя скоро соревнования, — мастер встаёт с места. Свет через его тело проходит мутным лучом.— Малыш Гуан, так дальше не может продолжаться. — Я знаю. Знаю!— отмахивается ученик, вскакивая. Нужно быстрее убрать чаши и доску, чтобы не видеть свой позор лишний раз.       Веер направлен прямо на макушку мохнатых волос. Им трясут, угрожают, словно это может причинить хоть какой-нибудь вред. Гуан опускает плечи и прикусывает язык. Он знает: партия ужасна, но хуже разочарованные нотки в тоне гуциня. Юношеское сердце попадает в стальные тиски, которые сильнее сжимаются от каждого слова.       Чу Ин наклоняет голову, пытаясь заглянуть в глаза: — Ты играешь так уже две недели. Это катастрофа. — С Юй Ляном и Фан Сюем играю нормально. Да, иногда я там тоже туплю и косячу. Но всё будет нормально, я постараюсь, — юноша старается не пересекаться взглядами, полностью сосредоточившись на камнях. — Сяо Гуан, эти ошибки не от незнания, а от твоей невнимательности. То, что твориться с твоими партиями меня беспокоит, — Чу Ин обессилено машет руками. Ткань шуршит и теребит мысли. Мастер вздыхает и трёт висок. — С Юй-сюном ты играешь более-менее, но со мной из рук вон плохо. Просто ужасно!       Пока призрак читает нотацию, ученик стратегически идёт в противоположную сторону, подальше. Вдруг в него от негодования всё же кинут призрачный аксессуар. Он быстренько разворачивается и мельтешит к чайнику. Спасительный кипяток, сладости и лиственный чай — мелочи, чтобы задобрить.       Наставник прекращает свою пламенную речь, застывает, заметив трусливо бегущего юношу в кухню. Дух оборачивается то в сторону кресла, где пять минут назад находился ученик, то обратно на двери кухни, открывая и закрывая рот. Он устало потер лоб веером и аккуратно сел. Призрачные шелка проходят сквозь кожзам, переливаясь, как облака.       Ши Гуан застаёт учителя потускневшим. Чу Ин смежал веки, подперев голову ладонью, будто он держит тяжелую гирю. На переносице образовалась тонкая, маленькая морщинка. Молодой игрок переступает с ноги на ногу, пока на него не посмотрят исподлобья. Гуан отшагивает назад и смущенно шепчет: — Ой, я тебе забыл заварить. Сейчас.       Наставник выпрямляется в ту же секунду и расплывается в мягкой улыбке, озаряя тихим светом комнатку. Юношу не волнует, что призрак не может взять чашку, выпить чай. Он всегда приносит ему порцию, ведь знает, как важно это для Чу Ина. — Нет, сядь, пожалуйста, — призрак указывает на кресло, но видя, как подопечный пятится, нарочито строго говорит. — Сию же секунду, сяо Гуан. — Будет допрос с пристрастием? — юноша играет бровями и улыбается, ставя поднос. И думает только о том, чтобы провалиться сквозь землю. Желательно прямо сейчас. — Нет, я лишь хочу разобраться в том, что тревожит твою душу, — чайные глаза, которые прятались за пушистым веером ресниц, едко ввинчиваются в худощавого воспитыника. — С господином Ши или госпожой Ши что-то случилось*?       Гуан вытягивает лицо и отрицательно машет: — Нет-нет! Слава небесам, с ними всё в порядке.       Чу Ин вздыхает с облегчением. В умело подведённых глазах затаилась радостная улыбка, скрываясь в легких морщинках у своих краешков. Свет от души ласково касается столика, озаряя вельветовым мерцанием. Ши Гуан сам невольно поднимает уголки рта. Однако потом чернильные брови устремляются к переносице. Бархатный голос растворяется в полном сосредоточении: — У твоих друзей проблемы?       Два кубика сахара летят в ароматный кипяток, ложечка скользит в руках. Ши Гуана это мало волнует. Его беспокоят фарфоровые пальцы, которые сильнее сжимают гарды. Нога юноши непроизвольно дёрнулась. «Интересно, он придушит меня, когда узнает истинную причину?»       Ши беззаботно хмыкает и открывает пачку печенья: — Нет, вроде у них всё хорошо. Думаю, если и есть трудности, то ничего серьёзного.       Дух кивает, лицо светлеет и принимает детскую беспечность. Аксессуар раскрывается и прижимается к груди, черные иероглифы сверкают глянцем. Чу Ин не оставляет попытку посмотреть в глаза, пробраться в душу подопечного. Однако ученик упрямо пялит в чай, в котором кружит чаинка. Он оторваться не может. Тихо дует, и пар летит на прекрасное лицо. «Слава небесам, он не может знать каждую глупость, которая мне в башку приходила. И приходит!» — А твоё здоровье, как оно? Тебя ничего не беспокоит? — на всякий случай спрашивает Чу. Если бы он услышал хоть одно бухиканье, то паршивец уже сидел в больнице, у врача под строгим присмотром.       Чу Ин, расслаблено сидевший, нахмурится, когда вместо ответа Гуан начинает пить чай да так, что кажется проглотит чашку. Будто маленький, нахохлившийся воробушек пытается поглотить огромную лужу, аж булькая от старания. Но шутливый тон развеял тревогу: — Я недавно ходил на обследование. Сказали, что я здоров, как бык. Из-за этой радостной новости теперь следующая неделя у меня будет занята любимым огородом. По заверением моей мамы, он жаждет со мной встречи, — поставив чай и отломив кусочек от печенья, Ши направил его в рот, сощурившись от сладости. — Правда, я таким же желанием не горю. — У меня остаётся только одно предположение, — Чу Ин довольно откидывается на спину кресла и весело помахивает веером, напоминая всем своим видом объевшегося сметаны кота. «Ой, чувствую, добром не кончится! Может не надо? Нам вместе ещё жить и жить».       Ши Гуан вцепился в упаковку печенья, быстро, рвано дыша. Голос мелко подрагивает, вопреки усилиям. — Валяй. — Ты влюбился!       Чу Ин радостно выпаливает и светится так, что подопечный жмурится. Гуан же кривит губы, передергивает плечами и нервно хохочет.       Ну, вот. Момент настал. Как бы Ши Гуан не бегал, куда бы не уводил. Его поймали, словно яркое утро после холодной ночи. Наверно, всё же было наивно надеяться, что дух, которому больше пятнадцати веков, который живёт третью жизнь, ощущает твои эмоции и чувства, (пусть самые яркие, но ощущает) и поселился в твоём сердце, не заметит горящих щёк и ушей, долгих взглядов и попытки их спрятать. — Я угадал! — довольный прищур в детской улыбке и победоносно поднятые кулаки. Чист и невинен даже в этом веселье. — Честно говоря, я хотел задать этот вопрос первым, но побоялся, что ты запаникуешь от неожиданности, а не от его сути.       Юноша пытается улыбнуться, но получается плохо. Смазано. Гуан трёт шею, будто от этого действия мысли сами придут к нему в голову. В комнате резко стало жарко, невыносимо жарко. — И кто она, похитительница твоего нежного сердечка? — поднимая то одно, то другое плечо, дух загадочно улыбается.       Удар в поддых. Вот так без предупреждения. Со всей мочи. Воздух исчезает из лёгких. Они горят, не в силах качать его вновь. Гуан чувствует холод, пробирающий. И его не спасает ни лето за окном, ни солнечная погода, ни горячий чай на столике. Как будто погас свет на всей Земле только для одного Ши Гуана. Горло сдавливает тысяча рук, спазм колит язык. Сердце оглушительно булькает в холодную темноту и сжимается. Замирает, боясь, что его найдут и побьют снова. В глазах образуется постыдная соленная плёнка.       Она. Этим всё сказано.       Наконец, Ши Гуан моргает и опускает голову: — Ты же обещал, что не будет допрос с пристрастием! — Какая она? — Он..а...эм.онааа, — Гуан смотрит в светящиеся лицо полное невинного любопытства и замирает.— Она выше меня ростом! Представляешь?       Чу Ин чуть-чуть округляет глаза. Но потом придвигается ближе и тепло улыбается, опуская взгляд и закрывая веером губы. — Тебя это беспокоит? — Нет. Меня устраивает. Ещё у неё длинные-длинные волосы цвета вороного крыла, — выпаливает юноша и прячет взгляд. Он скользит по чёрным локонам напротив. — Когда она торопится, то ветер их подхватывает, и они льются рекой. Когда она улыбается, на левой щеке, словно на бархате, мило выступает ямочка.       Чу Ин завороженно слушает, словно нефритовая статуя под лунным светом в одинокой тиши. На левой щеке счастливая, яркая полуулыбка. Дух искрится и светится. Гуан тоже.       «Она» любит звонко смеяться, но скрывает это. Смех детский, искренний, чистый, прячет за веером или рукавом. Её радость озаряет не только «её» лицо, но заставляет хохотать самого Гуана. Голос похож на цинь, мелодичный и правильный. Элегантный и воздушный во всех смыслах. «Она» любит помаду цвета приглушенной черешни. Тушует её, что на солнце отдает светлым, мягким оттенком. Почти не заметным, на самом деле. Красный и белый идут «её» фарфоровому лицу. Когда же эта удивительная особа обижается, скорее канючит, то надувает губы, что кажется ещё чуть-чуть и они задрожат, хмурит изящные, будто ветви ивы, чернильные брови. Они становятся галочкой на добродушном лице, а нос забавно дергается, будто у зайца. Один вид напоминает скулящего щеночка. Сердце у «девушки» нежное, доброе, олицетворение белого лотоса. Убеждения подобны нефриту.       Гуан хочет сказать это, но боится выдать себя с головой. Он итак много уже наговорил. Уши предательски зарделись и стали напоминать яшму. — А чем она увлекается?       Черными и белыми камушками на гобане. Их рисунками, которые открывают витиеватые мысли и души. Любимая драгоценность. Страсть, которая убила. — Пишет картины. Говорит, что по узору красок можно многое понять о человеке.— робко шепчет Ши.       Призрак понятливо кивает, сжимая веер от нетерпения. Мысли в лохматой голове, словно голодные чайки, рвутся стучат и кричат, но Гуан вовремя кусает кончик языка. Боль физическая сейчас способна затмить слёзы от безысходности. — А как вы познакомились? — Случайно, это было в дождливый день. Она зашла в «Чёрное и белое». Промокла с головы до ног. Я одолжил ей зонтик, — он счастливо хихикает, вспомнив что-то. — Молодец, повел себя, как благородный, воспитанный человек, — веер довольно взлетает в воздух и качается в так мыслям хозяина. — Ты открыл чувства?       А смысл? Гуан же не дурак. Он знает, он точно знает, что в сердце ему не пробиться. Там одна хозяйка, возлюбленная жена, одна цель и смысл существования — игра, которой больше двух тысяч лет. Ради неё можно умереть и возродится. Уже третий раз. Ради неё можно перетерпеть всё: муки, пытки, кривые взгляды, гадкие слова в спину, скалы, море, одиночество длинную тысячи лет. Глупого, упертого подростка в конце-концов. — Не думаю, что это возможно.       Ему никогда не услышать «А-Гуан». Он это знает. Гуан ухмыляется и берет чашку. Жаль, что кипяток не может затмить жар около сердца. Подопечный не обращает внимание на потускневшего учителя, как тот жуёт губы. Чу Ин открывает рот, чтобы спросить и тут же беспомощно закрывает. — Мне жаль, сяо Гуан. Если ты так решил, значит будет лучше так, — веер глухо стучит по бедру.— Однако позволь узнать, как же зовут эту удивительную даму.       Ши Гуан закашлял, поперхнувшись чаем. И что тут можно было ответить? Судорожно мотая, головой он ищет ответ в потрёпанном журнале, в старой газете и корешках книг. Однако на нижней полке столика не было ничего полезного. Дух же глазет на всю кутерьму из-под веера, глаза блестят мириадами чаинок. Невесомые шелковые одеяния, подобно облачным лепесткам, расцвели на кресле: он придвинулся ближе. — Мэн Лу, — быстро бормочет куда-то в глухую пустоту юноша. Бесцветный голос отскакивает от стен и катится по полу.       Игривость призрака испаряется. Аксессуар медленно опускается. Дух наклоняет голову на бок и ошарашенно смотрит, будто пытаясь рассмотреть до сих пор невиданное. Будто там не мальчишка, в которого дух вложил всю свою душу, будто не тот человек, с которым видится каждый день и ночь. Мастер, запинаясь через слово, тихо произносит: — Ты…только что…соврал…мне.       Ложь не была спутницей в их отношениях. Да и что можно скрыть от человека, которой видит каждый твой шаг и слышит мысли? Наверное, только влюбленность в него.       У Гуана дёргается глаз, венка на тыльной стороне вздувается, и он массирует висок. Нет, ему не стыдно, совсем. Ему нечем дышать. Теплые лучи солнца заливают мебель и духа жидкой позолотой, даря атмосферу уюта и спокойствия, сейчас такого чуждого и недостижимого, что хочется сбежать и кричать во всё горло. Тонкие губы дорожат, и взгляд у Чу Ина до невозможности печальный. Знает, на что нужно давить. Юноша тряхнул головой, приводя мысли в порядок. — Значит: хочешь знать правду? — Да, хочу, — призрак поднимает подбородок, вскакивает с кресла и угрожает веером.       Солнце алеет на горизонте. Гуан тоже встаёт, упёрает руки в бока и шипит: — Зачем?! — Тебе станет легче, мысли приведутся в порядок — лучше будешь играть. С души камень спадёт, которой давит на тебя. Наконец, увидишь доску и камни,— бурча, заканчивает призрак.       Гуан хватается за волосы и тихо смеётся, зажмуривается, потом закрывает лицо холодными руками. Нога толкает маленький столик. Вот откуда это упрямство у призрака? Почему он даже мысли не допускает, что сделает хуже? Самое больное, что призрака волнует только одно… — Ты думаешь только о игре, только го! Вот зачем тебе знать имя?! Зачем?!— срывается Гуан. Горло саднит и в носу щиплет.       Ученик кружит, ругаясь себе под нос. Чу Ин хмурится и сопит в ответ. Он задыхается от возмущение, от такого поведения. — Неправда! Я думаю в первую очередь о тебе. И не разговаривай со мной в таком тонне. Никто на меня не повышал голос, и впредь не желаю.       Ши останавливается, зажмуривается. Во рту пересыхает. Он уже минут десят орёт тут по чём зря. С обвинениями кидается. Чу Ин же не виноват в своём внимании. Он беспокоится вот и всё. Гуан взлохмачивает сильнее макушку, теперь это точно походит на гнездо. Ученик обессилено трёт глаза. «Знаю, знаю. Бай Цзыцю так бы не поступил. Бай Цзыцю — прекрасный человек не то, что я! Тупица!»       С Бай Цзыцю духу было проще. Одна страсть, одна любовь. С ним Чу Ин мог сам играть, а не ждать положенного времени, мог чувствовать себя живым. — Причём здесь сяо Байлун? — Мне не стоило кричать на тебя, извини, — игнорирует мальчишка.       Потому что Белый дракон притом. Глухая, глупая ревность. Ученика всегда задевало сравнение. А тут! Вначале ходы и понимание го лучше, чем у Ши; потом нежные воспоминания Чу Ина и впадание в прошлое. У Гуана всё перемешалось в кучу: и зависть, и восхищение, и жалость к этому человеку. Ведь он почти никогда не играл сам, он жил и умер во имя своего призрачного наставника, так и не увидев фонариков. Он даже их не смог созерцать. Он также утонул в его глазах. — Малыш Гуан, — глазки напуганного котёнка. От этого выражения на душе у юноши скребёт совесть и сдаётся гордыня со страхом.       Голос не дрожит, пусть, что будет. На миг Гуану и вправду легче: — Хорошо, я скажу. Человека, который дорог для меня, в которого я безнадёжно влюблен, зовут…       Трезвон разрывает комнату, перед креслом никого нет. Никто не стушевался, никто нахмурился, никто… Ноги Гуана не держат отчего-то, стали ватными и мягкими. Гадкое солнце слепит и жжет, пыль скрежетом ложится на язык. Зубы сводит. — Да замолчи же! Без тебя знаю, что два часа прошло! — кулак опускается на часы. Те пискнули и погасили. Тишина обволакивает холщовой тканью, связывая.       На месте остаётся лишь дымка. Клубочек благовоний витает около столика и чаш, окрашиваясь в цвет сусального золота. Призрак растворился. На сегодня его время подошло к концу. Глаза красны, по щеке одинокий горячий ручеёк. Юноша прячет лицо, закрывая ладонями, и надеется, что и этой ночью он услышат мягкое, тихое: «Сяо Гуан».