Запись №38

      В руках Брюса был конверт, наспех сделанный из обычного серого листа бумаги. Чуть мятый, криво склееный, ещё и весь грязный, в красных отпечатках пальцев, да и просто пятнах разного рода происхождения. Машинное масло, жир от еды, дождевая вода, пыль, грязь — всё это блекло перед явным следом от губ, в самом углу лицевой стороны конверта. Чуть правее было крупно выведено «Бэтмену», всё той же красной субстанцией.       Целый месяц он не получал эти конверты. До тошноты противные, мерзкие, грязные конверты, которые ему ещё с первого дня хотелось смять и выкинуть. Это — одно большое недоразумение, которое в одной больной голове называлось «письмом». Возможно, даже «любовные». Первый подобный подарок Альфред обнаружил в почтовом ящике около полугода назад, через сутки, как пропал Джейсон. Отправитель писем, конечно же, предпочёл не попадаться на глаза Бэтмэну. Это было и вправду… Удивительно.       После всего того, на что насмотрелся Брюс, он ожидал чего угодно. Перед его носом должен был скакать сам дьявол, смеяться ему в лицо. Хвастаться ему, визжать на весь город, устраивать из этого очередной цирк. Лично в руки вручать очередную флешку, хвастаться таким сложным, бессонным вечером, который он, вообще-то, посвятил его приёмышу. Но было тихо. Ничего. Он просто пропал. Из жизни Бэтмена исчез Джокер.       Навряд ли нашлось что-то настолько важное, чтобы отвлечься от трепания нервов Бэтмена. Это был самый обыкновенный инстинкт самосохранения. Потому что Харви, заявившийся на записи 7, уже следующим вечером протирал лицом кирпичные стены, разбирая оставшуюся целуя часть лица. Кажется, одним ударом его лишили нескольких зубов. Он пусть и показал, куда его приводили, но это уже не имело никакого смысла. Пустая квартира, со следами крови. А был он в ней ещё месяц назад. А Брюс уже получил 3 записи.       Худшее, что только могло случиться, случилось уже 37 раз. Каждый раз, он смотрел, желая закончить всё как можно быстрее, но секунды тянулись неумолимо долго. Чем бы в этот раз не размахивал Джокер, орудие пыток слишком медленно опускалось на еле живое тело. Воздух покидал лёгкие защитника Готэма. Кулаки сжимались, и он был готов разбить экран.       В 38 раз он вставляет флешку. Она мигает маленьким красным маячком, безрадостно отражаясь в потускневших синих глазах. Один файл. Одно видео. От силы пол часа. Брюс понимает, что там. На экране завис кадр. Смазанное белое лицо, полное неподдельной радости. «Запускай» — говорит он сам себе. Нужно увидеть хоть что-то, хоть какой-нибудь намёк на то, где они могут быть. Не могло ведь быть всё так… Палец сам нажал на старт. — Бээээтмен!       Визгливо радостный голос ударил прямо по вискам, вызывая головную боль. Тело с камерой в руках сделало круг, а затем, всё остановилось. Камеру поставили, направляя прямо на стул. Не тело. Кусок мяса. По другому это было не назвать. Ни одна часть тела не осталась не тронутой. Руки, из-за их отсутствия, давно не привязаны к стулу. Левая нога, ещё где-то на 10 записи, была грубо отпилина по самое колено, и уже давно гноилась жёлто-зелёным мясом. Лицо… В нём было сложно рассмотреть человека. Это убивало Брюса. Всё то, что он делал, рушилось у него на глазах, а он просто сидел и смотрел. Более того, он сам посмел согласиться, что давно перестал смотреть на нечто живое. Две огромных впадины вместо глаз, беззубый рот. Да и в принципе… Какое-либо отсутствие кожи на голове. Это беззубое нечто выгрызало в нём дыру из ненависти, стыда, вины. Он ненавидел то, что видел, стыдился того, что ненавидел собственного сына, винил себя за то, что не смог это остановить. — Наш малыш Робин в последнее время чувствует себя хуже некуда…       Приторно сочувствующий тон. По полу ударил чем-то железным, желая привлечь к себе внимание. Не получилось. Грудная клетка медленно поднималась и опускалась, не реагирую на звуки вокруг себя. А слышит ли он вообще? В кадр вышел высокий, тощий, ужасно бледный, человек. Фиолетовые брюки, чёрно-белые туфли, и лямки на голое тело. Он махнул копной зелёных волос, поварачиваясь к камере. Самодовольная, абсолютно гордая, самая честная улыбка, которую он только мог из себя выдавить, оказалась на его лице. Правда, со стороны это всё ещё был звериный оскал, которым он одаривал жертву, в её последнии секунды. — К сожалению, дорогой, нам пора заканчивать! Как бы я не хотел продолжать наши свидания, всему хорошему приходит конец. Я понимаю, понимаю… Тебе сложно это признать… — он махнул ломом, рассекая воздух, беря его в обе руки. Замахивается… — Но уверяю тебя, нас настигнет хэппиенд! Бум, детка!       На глазах Брюса, лом не успел достигнуть грудной клетки Робина. Он застыл, в паре сантиметров. На самом же деле, Брюс всего лишь зажмурился. Глаза ничего не видели, но у него были уши. Звук переломанных костей вызывал мурашки по спине. Нечеловеческий хрип раздался откуда-то из глотки, и захлёбываясь в собственной крови, Робин упал на пол. — Упси-дупси! А ну-ка, на место! Плохой Робин, плохой! Я не разрешал тебе уходить из кадра!       Тело взяли за плечо, тут же подтягивая его, и садя обратно на стул. Джокер повернулся на каблуках спиной к камере, выкидывая лом куда-то за неё. Слишком быстро отбросил, слишком быстро потерял интерес… — Понимаешь, я представлял всё это… Куда романтичнее. Ты должен был гоняться за мной по всей Америке! От Готэма до Нью-Йорка! Я должен был сбегать от тебя месяцами! Ты должен был искать своего ненаглядного Джесонаааа!       Он противно протянул имя, которое никогда не должен был знать. Джокер наклонился назад, сильно изгибаясь в спине, чтобы точно смотреть в объектив. В таком странном положении он зашёл за спину Робина, начиная гладить его плечи. — А сейчас… Ты послушно сидишь на своей маленькой жёрдочке. А Робин почти мёртв. — Джокер наигранно всхлипнул, вытирая воображаемые слёзы, голос тут же изменился, на не ситуативно задорно весёлый, — Ну, почти мёртв! Будь оптимистом, Бэтси! Хотя, он явно не доживёт до утра!       В ушах звенел надрывистый смех. Брюс уже чисто физически не мог его слышать. Его тошнило… Пальцы запутались в собственных волосах, перед глазами плыло, а лоб сильно ударился об стол… Всё, абсолютно всё внутри него разрывалось… Горло раздирало отвратительное чувство, но ему оставалось лишь сглотнуть подступающий желудочный сок. — Я очень, ОЧЕНЬ долго думал, каким же образом, наш милый Джееейсон Тооод уйдёт наконец-то на покой.       Джокер достал из кармана раскладной нож, быстро доставая само лезвие. Сбоку от Робина он присел на корточки, начиная срезать с его жёлтой ноги гнилое мясо. Кровь и гной перемешались, стекая куда-то вниз. Тело Джейсона задёргалось, издавая болезненный хрип. Кусок мяса был быстро отрезан. Тонкие израненные пальцы с чёрными ногтями подхватили его, мотая перед глазами, осматривая. — Ничего достаточно весёлого я так и не придумал. Понимаешь? Я! Я не придумал, как убить малиновку… — Лицо исказилось в отвращении, непонятно даже к чему, к гнили, или к себе. Джокер встал, подходя ближе к Джейсону. Кусок мяса тут же оказался в глотке Робина. Из-за отсутствия зубов, он никак не мог помешать проталкиванию собственной плоти себе в горло. Рот ему зажали, надавливая на горло, вызывая глотательный рефлекс, — …в первые пять минут. Представляешь?! Я никогда ещё так долго не думал!       Джокер возмущённо развёл руками, смотря в камеру с самым настоящим осуждением. Он напрямую призывал Брюса постыдиться. Содержимое желудка опять взывало выбраться наружу, чему Уейн пока что мог сопротивляться. — Мой не самый здоровый ум решил обратиться к истокам. К истории! История пыток, ну разве не прелесть? Для этого мне пришлось покопаться в чертогах своей памяти. А это, знаешь ли, очень сложно! — осуждающий тон игрался с чувством тошноты Брюса, — И меня осенило! Ты, буквально, сам и подал мне прекрасную идею! — Джокер победно щёлкнул пальцами, подходя к камере, чуть ли не упираясь глазным яблоком в стекло. Зелёная радужка, ядовитая, не реалистичная, химозного цвета, а затем прижался вторым глазом, фиолетовым, таким же противно ярким. Белок глаза был весь в сдутых маленьких венках, которые вздувались ещё больше при его возбуждённом тоне. При моргании виднелись реснички, такие же ярко зелёные, и крашеное в чёрное веко, — Малиновка, друг мой. Само это имя. Приторно сладкое, пробирающее до слюны. А в голове один лишь цвет и образ… Образ яркой, красной птицы, с огненными крыльями. — Брюс сожалел о своей догадливости, — Кровавый орёл.       Вместе с задорным смехом, глаз отодвинулся от камеры. Да и Брюсу от стола тоже пришлось поскорее отодвинуться… Нечто жёлто-белое вырвалось из его горла. Горечь коснулась языка, призывая его ещё раз освободить свой желудок. Выходило из него всё то, что он чувствовал все эти пол года. Он достиг кульминации… Его сын, измученный, сломанная игрушка в не аккуратных руках, умрёт медленной смертью. Хотя, он не то что до утра, до самой кульминации не доживёт.       Подняв взгляд, Брюс смотрит в спокойное белое лицо. Джокер улыбается, спокойно, слишком неестественно для него. Лицо расслабленно, руки лежат на столе. — Ты прекрасен, Бэтси, в своей очаровательной глупости… — Джокер ударил руками по столу, быстро уходя куда-то за кадр, — Я дал тебе достаточно времени, чтобы ты порадовался! А теперь, настало время окрылить нашу птичку!       Джокер вернулся с верёвкой, на одной конце которой была петля, а через балку на потолке он перекинул второй конец. Петля быстро затянулась на тощей бледной шее, со следами удушения. Осознание происходящего слишком быстро доходит до Брюса. Пока Джокер молчит, он ничего не узнает. А смотреть на это не имеет никакого смысла. Он отворачивается. Смотрит назад, в темноту пещеры. Обычно, он уходил туда, желая скрыться от всего. Желая забыть то, кем он является на самом деле, стать кем-то другим. Брюс был слишком слеп, не осознавая, какому риску подвергает своих близких… Бэтмен, образ справедливости, отомщения, не мог помешать самому большому издевательству, которое он только мог видеть. Брюс хотел оглохнуть, ослепнуть, чтобы мозг перестал так болезненно реагировать. Он требует от своего сознания, чтобы перед глазами перестал появляться эта уродливая картина. Измученное тело, и счастливое лицо…       А за его спиной, мужчина, средних лет, смотрит прямо на него. Он мог быть семьянином, любящим отцом, мужем, тем, кому хрупкие существа доверили свои жизни, поверили его искреннему, чистому сердцу. Каждый день он работал ради них, занимался такими надоедливыми, нудными, рутинными делами, грея себя тем, что он им нужен, что он опора, тот, кто даёт шанс на счастливое будущее. На его лице отразиться яркая, неподдельная улыбка, полная заботы и любви. К горлу снова подступает тошнота.       Этот человек улыбается, нереалистично мягко, слишком не подходяще по ситуации. Его лицо, полное самых искренних эмоций, с глазами источающими любовь. Всё это должно предназначаться не ему, а той самой, выдуманной семье. На лице нет ни капли сожаления, хотя бы намёка на осознание того, чем сейчас занимаются его руки. Снятие кожи со спины, 4 крючка с каждой стороны, которые оттягивают бледный шёлк в разные стороны, заставляя его краснеть. Хруст рёбер режет уши, а затем, какой-то непонятный, до отвращения мерзкий шлепок. Джокер счастлив, демонстрируя Бэтмену то, к чему он так долго стремился.       Он ставит стул прямо перед камерой, садясь за стол, складывая перед собой руки в замок, перебирая большими пальцами. За его спиной труп, еле удерживающийся на одной, и то, сломанной ноге, его за шею тянут наверх, а внутренности раздирает воздух, который получил доступ ко всей этой кровавой каше. — Брюс. Нам нужно поговорить.       Он и забыл, когда успел повернуться к экрану. К лицу, полному обожания. Брюс откинулся на спинку кресла, издавая непонятный хрип, полный то-ли боли, то-ли отчаяния. — Не люблю повторяться, но твои мышиные мозги бывают просто невообразимо тупыми. Мы — одно целое. Мы отличаемся лишь немногим. Просто… Скажем так, я не любитель лишней резины, понимаешь? — Джокер тихо посмеивается, облизывая пересохшие губы, и разминая плечи наклоняется к камере, — И… Ты очень, очень сильно стараешься ввести в наши отношения кого-то третьего. А я очень ревнив, Бэтси, это так, на будущее. Чудо-мальчика я посчитаю за подарок в наш бесконечный медовый месяц, так уж и быть, я прощаю тебя! Но следующего болванчика я жалеть уже не буду, даже не проси! — Джокер подрывается с места, и, стуча каблуками, уходит куда-то за кадр, начиная говорить откуда-то со стороны, — Вот… Есть много вещей, которые я хотел бы тебе сказать. Но ты, Брюси, меня не поймёшь, как бы долго я не разжёвывал тебе всё. Вот оно! — Пришёл он с бэтарангом, и какой-то фотографией. Он демонстративно показал её в камеру. Семья Джеймса Гордона, он сам, дочь, Барбара, и вторая жена, Сара. Помахав фотографией, Джокер, посмеиваясь, подошёл к трупу Робина. На его лоб положили фотографию, тут же вонзили в неё маленькую летучую мышку, — Я знаю всё, дорогой. Считай это моим даром, и проклятьем! Я знаю всех, кто хоть немного дорог тебе. И я не прощу себя, если оставлю их всех в живых… Неужели, все эти плебеи стоят моего короля?       Брюс уже не в первые слышал эту шарманку. Король, что ищет счастья среди простого люда, и его верный шут, которого король ненавидит, презирает, но держит рядом, потому что тот смешон. Страшно узнать, как далеко зайдёт шут, ради того, чтобы король наконец-то одарил своим вниманием именно его. А Брюс уверен, когда-нибудь он узнает, и пожалеет об этом… — Приму молчание за знак согласия! Ну так вот, быстро разберём весь мой бред: я убиваю следующего Робина, если будешь долго крутиться рядом с Гордоном, я и с его семейкой что-нибудь сделаю, ииии… — Гласная протянулась на высокой мерзкой ноте, отчего в лице Брюс скривился, — Ох, кстати! Мы находимся сейчас в Метрополисе! Мы здесь уже около… Да без разницы! Подвальчик около магазина отвратительной бижутерии! Для приличия, даже грабить не стану, а то найдёшь раньше времени подарок! А его подарок — гнилой труп его приёмного сына. — Дорогая, мне пора уходить! Надеюсь, когда я вернусь, ты не будешь лежать в одной кровати с нашим соседом, и не достанешь его дочь из подвала, из-за сожаления! Ох, бедняжка Андреа… Громко смеясь, Джокер уходит из кадра. Запись останавливается.       Брюс сидит, опустошённый, наверное даже в слишком буквальном смысле. Весь этот кошмар, длившийся пол года, все 38 записей проносятся перед глазами.

***

      Взрыв прогремел прямо в здании полиции. Огонь разрастался быстро, захватывая каждый метр помещения. Люди высовывались из окон. Кто-то кричал, кто-то зашторивал окна от надоедливого света. Пожарные мельтешили, тянули шланги, врывались в чернеющее здание. В глянцевой поверхности защитного шлема отражалось пламя. Рыжий цвет игрался меж тёмных зданий, очерчивал высотки, мосты, берега. В нём тонули и терялись люди. Небо становилось светлее, скоро рассвет. В этом рассвете умирает пламя, забирая с собой обгоревшую игральную карту. Поверни голову чуть выше и правее, и пожалеешь, что вообще из дома вышел. На крыше стоял человек, и фиолетовая одежда выделялась, даже без отсвета пламени. Он нависал над городом, с гордо поднятой головой, с самодовольной улыбкой.       Он разворачивается, расставляя руки в стороны. Глаза неторопливо осматривают крыши зданий, всматриваясь в каждую мелкую тень, замечая каждую царапинку в бетоне, заглядывая под каждый мелкий камушек. Из всего этого безобразия уныния и скорби, в обелиске восходящего солнца, появляется ещё один человек. Слишком тёмный, на фоне рассвета. Как-будто бы пытается сбежать от всей той приторной чепухи, которую обычно дарит новый день. Горбиться, смотрит вниз, на лице нет и частички той радости, что выражает первый человек. А тот раскрывает глаза, с вожделением и желанием. Перед ним сам бог, в чёрном плаще, со смешными ушками, с величайшим горем на душе. Бэтмен идёт к нему, медленно, к своему обожателю, преданному другу, к тому, кто всегда будет отстаивать его честь. — Дорогая, я дома!       Бледное лицо искажается под чужим тяжёлым ударом. Снова по голове, никак он не научится. Насколько же глуп этот мышиный король, насколько бессмысленны его действия. Голубые глаза, переполненые, как самое солёное море в мире, смотрят на трепещущее тело, всё в судорогах, задыхающееся в собственном смехе. — Бээээтмен!       Затылок Джокера неоднократно встречается с бетоном, а тот не оказывает даже малейшего сопротивления. Он смеётся, громко, надрывисто, истерично, визгливо, мерзко, скрежуще. Брюса снова тошнит. Пальцы сжимают чужое лицо, зарываясь в зелёные, шелковистые волосы, пока с глаз срывается море. Оно течёт по холодной чёрной маске, обжигает кожу, исчезает в рыжей желетке, пропадает где-то в зелёной рубашке, и снова обжигает бледную кожу, до обморожения. Горло раздирает отвращение. К его маске прижимаются тонкие руки в фиолетовых перчатках, притягивая как можно ближе к себе. Бэтмен лицом упирается куда-то под бирюзовый шнурок галстук, и плачет. Тихо, без хрипов, стонов, и страданий. Слёзы катятся сами по себе, прожигая под собой всё. Где-то сверху, над ним, смеётся Джокер, обнимая за плечи, спину, шею, гладя где-то по затылку, между смешных ушек своего короля. Бэтмен пал так низко, что изливает душу прямо в грудь своего врага. А тот и рад. Он трясёт головой, смахивая капли крови с зелёных волос, облизывает треснувшую губу, и ложится прямо на бетон, укладывая на себя тяжёлое тело, накрывая их двоих чёрной мантией короля. Шут улыбается, смотря на затухающие звёзды, слыша, как где-то внизу всё ещё ходят люди, не зная, какая уничижительная картина для их короля картина происходит на крыше. — Дай мне ещё. Смех разносится над головами жителей Готэма. Неясный, неизвестный, новый, который они ещё не слышали, заставляя кости холодеть. Чьё бы это желание ни было, оно будет исполнено.