Ты знаешь

— Хен! — Юнги прыгает на него сзади, смеется на ухо, когда тот подхватывает его под бедра. — И тебе привет, — пыхтит, — может быть, слезешь, м? — Неа, — мотает головой, продолжая хихикать, а когда Чимин фыркает и отпускает его, вынуждая встать на ноги, капризно тянет, — ну хен. — Сколько раз тебе говорить, не прыгай на меня, — ворчит тот в ответ. — Но, — у Юнги в глазах блестят слезы, и он поспешно уводит в взгляд в сторону, — я просто рад тебя видеть. Чимин только удивленно глядит на него, растерявшись. Он уже думает попросить прощения за грубость, но звучит звонок, и через мгновение его оставляют одного среди толпы учеников. Опаздывать на математику — плохая идея. Учитель и так к нему неровно дышит, постоянно отчитывает (наверное, стоит хотя бы ради приличия писать конспекты и решать задачи, а не сидеть в телефоне), вызывать еще один прилив ярости нет ни малейшего желания. Лучше сидеть тихо и незаметно, насколько это возможно, когда всем прекрасно известна его нелюбовь к точным наукам и когда учитель злится на него из-за этого, ведь оценки-то высокие. Хотя, если бы не помощь Юнги, он бы обязательно по математике скатился с «хорошо» на «удовлетворительно», тот всегда его заставляет заниматься, решать, читать, разбираться, аргументируя: «Ты же знаешь, хен, тебе пригодится все это на контрольных и экзаменах». И ведь не поспоришь же с ним. Впрочем, не очень хотелось, слышать хвалу за каждое выполненное задание и заниматься вместе — слишком приятно, чтобы терять все это из-за собственной глупости. Чимин возвращается в класс, садится за парту рядом с Намджуном, увлеченно списывающего задание у Сокджина, которое через минуту уже будут собирать. Хмыкает понимающе, но из вредности все равно осуждающе качает головой. — Нет бы дома сделать, эх, Джун, разочаровываешь. Вот я, как ответственный ученик, все сделал дома да еще и сам! — Ага, когда следующий раз «сам» будешь делать, передай привет Юнги и скажи ему, что я восхищаюсь его терпением, — не отрываясь от тетрадей бормочет тот в ответ. — Последи за тем, чтобы меня не спалили. Чимин цокает, но все равно смотрит на дверь, выслеживая приход учителя, а когда он появляется, пихает в бок. Через мгновение тетрадь возвращается к своему владельцу. Намджун облегченно выдыхает: — Успел. Чимин посмеивается, доставая телефон из кармана, проверяет уведомления, и удивляется мысленно тому, что Юнги даже не написал ничего, хотя обычно закидывает их диалог тик-токами, картинками с мемами или фотографиями котят. Чимина всегда умиляло это. Его весь Юнги умиляет. Каждая черта вызывает прилив «ну какой же ты очаровательный», будь то привычка ходить за руку, лежать на плече или читать длинные лекции по поводу важности здоровья. Но больше всего ему нравится смотреть с ним ужасы, тогда Юнги становится по-особенному милым: прижимается к телу всем собой, зажмуривается и прячет лицо на груди. А потом, после фильма, строит великолепные теории о том, как бы в жизни вели себя люди в такой ситуации. Чимин просто слишком сильно в него влюблен. Он вздыхает, вспоминая влажный блеск в глазах, покусывает губы, ждет, пока сорок минут пройдут, чтобы сорваться к Юнги. Тот стал в последнее время невероятно чувствительным и ласковым, сердце сладко щемит от нежности к нему каждое мгновение, скрывать любовь становится делом невыполнимым. И если раньше ему просто нравилось идти, переплетя пальцы, то теперь Юнги нагло лезет в объятья, ворует кофту, чтобы закутаться в нее. Он младше и меньше по комплекции, поэтому одежда на нем висит, как на вешалке. Чимин шутил над этим, но ни худи, ни куртки, ни рубашки не забирал, жадно рассматривал его в своей одежде. Только после пары неудачных колкостей стал молчать, слишком уж не понравились слезы и робкий вопрос: «У меня некрасивая фигура, да, хен?», — после которого пришлось долго извиняться и засыпать смущающими комплиментами, чтобы даже мысли о некрасоте не появилось. Он по себе знает, как сильно шутки над фигурой могут пошатнуть уверенность в себе, особенно когда они звучат в сложное время. Самому пришлось вытаскивать себя из отвращения и ненависти к собственному телу. А началось все также безобидно, с беззлобного «ой какие у тебя щечки пухлые». Чимин не может допустить, чтобы Юнги проходил через ту же боль, тем более из-за него, пусть ему едва не удалось пустить его по тому же кругу ада, что и себя, за что его еще долгое время после мучила вина. Это раньше в ответ на грубые и глупые шутки звучал смех, сейчас они вызывают горькую обиду. И такие перемены напрягают; непонятно, почему всегда беспечный и озорной Юнги стал таким чувствительным и ранимым, но все разговоры и попытки выяснить, что происходит, ни к чему не привели, только к небольшим ссорам, после которых оба гордо расходились по углам, пока кто-нибудь не вернется с шоколадом примирения. И чаще всего этим кем-нибудь оказывается Юнги. Он покупает любимые сладости Чимина, вручает их безмолвно, и тот уже обнимает, утыкаясь в шею носом, чем заключает перемирие. Ему сложно первому приходить, чтобы извиниться, и дело не в гордости, а в робости и страхе. Кажется, будто над ним рассмеются и оставят одного окончательно, поэтому сожаление выражается лишь в безмолвной ласке. Хотя порою у него получается взять себя в руки и приходить первым, но все равно просьба о прощении выражается только в пирожном и неловких объятьях, тогда его до слез довести легко любым действием или словом. Одноклассники Юнги привыкли к Чимину и уже не удивляются, стоит ему прийти к ним в класс, только подружиться пытаются, удивляясь тому, что популярный и яркий омега дружит с невзрачным. Несколько альф пробовали начать с ним флиртовать, но тот лишь фыркал на них. Ему прекрасно известно каждое слово, которым они одаривали Юнги, обижали, называя бракованным, потому что запах вплоть до старшей школы не проявился; некрасивым, потому что зубы маленькие, от чего в улыбке обнажаются десна. Чимин порывался поговорить с ними, разобраться с каждым, но Юнги не позволил, пригрозил тем, что перестанет все рассказывать. Осталось только повиноваться. (и скрыть тот факт, что он с парочкой особо агрессивных поговорил один на один) Сейчас Чимин неуверенно проходит в класс и пораженно замирает на пороге, замечая кучку омег, наперебой говорящие уходить домой. Он тут же подлетает к ним, забывая обо всем. — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает, когда видит сгорбленного на стуле, едва не плачущего Юнги. — Хен, — тянет тот дрожащим голосом и подрывается к нему. Чимин обнимает его, прижимает к себе и чуть дергается, когда чувствует нос на шее. Юнги холодный, и это пугает. Бледная кожа стала совсем белой, на его бедрах завязан чей-то пиджак, и Чимин почему-то недоволен тем фактом, что на нем есть чужой запах. Он вдыхает глубже воздух и чувствует какой-то странный, едва различимый, тонкий аромат, но его забивают другие, слишком яркие и приторные, думать не получается, беспокойство вытесняет все мысли. — У него течка началась, а он домой не хочет идти, — поясняет один из омег. Теперь становятся понятны изменения в поведении. Видимо, чувствительность была всего лишь сигналом прихода течки, а не скрытием проблем, как изначально казалось. У Чимина перед ней появляется раздражительность и желание на все закатывать глаза, в такие моменты Юнги осторожно заботится о нем сильнее: кормит своими перекусами, угощает кофе и старается больше слушать, нежели говорить. И тому всегда в эти моменты хочется позорно скулить, признаваться в любви каждую секунду. — С ума сошел? — шипит на Юнги, когда до него доходит смысл сказанного, а паззл окончательно складывается. Он не может позволить ему провести первую течку в настолько ужасных условиях. Для каждого первый гон или течка — сложный период, который нужно проводить в полном комфорте. Если уюта не будет в эти дни, то все может обернуться сбитым циклом и даже потерей запаха, который набирает силу только, когда сущность чувствует себя в безопасности или рядом с парой. Чимин по себе знает, как важно спокойная обстановка сейчас, сам чуть не лишился запаха из-за упрямства, когда на следующий день собирался пойти на занятия (не потому что ответственность заставляла, а потому что хотелось доказать умнику-Намджуну: он сильнее каких-то там естественных потребностей). — Мы, конечно, дали обезболивающее, прокладку и даже пиджак, чтобы небольшое пятно скрыть, но ему нужно хотя бы полежать, а не сидеть на химии, — продолжают жаловаться омеги. — Спасибо вам, — благодарит Чимин с улыбкой, — я заберу его, предупредите классного, пожалуйста. — Конечно, — несколько омег кивают, и все расходятся, пока Чимин собирает учебники и тетради Юнги, жмущегося к нему ближе. Он берет его за руку, подхватывает портфель, мысленно матеря ответственность Юнги, от которой тот носит все тетради, учебники, книги и прочие принадлежности. — Дома есть кто-нибудь? — спрашивает вялого Юнги, но тот только рассеянный взгляд поднимает. — Ну же, Юнги~я, приди в себя. — Х-хен, — хнычет в ответ и тянется ближе. — Ги, есть дома кто-то? — пробует еще раз, стараясь унять раздражение. — Не хочу домой, лучше уж тут. Я подожду тебя. — Ох, — на язык просится ласковое прозвище, но Чимин вовремя прикусывает губу. Только пишет Намджуну, чтобы тот соврал классному про его плохое самочувствие и принес сумку с вещами. — Пойдем ко мне. — Холодно, — скулит Юнги и нетерпеливо лезет на руки. Чимин мысленно просит Намджуна поторопиться и уже обеими руками обнимает, как можно крепче, за спину, стараясь согреть своим теплом. Он еще ни разу не сталкивался с тем, чтобы кого-то морозило, чаще всего, омег и альф кидает в жар, поэтому даже непонятно, чем можно помочь, остается лишь к груди прижать, притихшего Юнги, лицом уткнувшегося в шею. *** Юнги кутается в одеяло, лицом жмется в подушку, пропахшую винным запахом, трется носом о нее. А Чимин лишь зачарованно глядит на него, замирает в проходе в свою же комнату, будто в гости пришел к кому-то, настолько сильно смущение и застенчивость. И только тихие всхлипы прогоняют робость. Он в несколько мгновений оказывается рядом, но на кровать не садится, опускается коленями в пол. — Юн~ни, — зовет ласково прежде чем успевает подумать и кусает губу. — Я не пахну, хен, — плачет тот, — совсем не пахну. Кому я такой нужен? Чимин хмурится. Он чувствует какой-то запах, но понять, какой, не может, феромон пока не набрал глубину и силу, еще рано судить. Впрочем, уже сейчас тянет вдохнуть его глубже. — Ты пахнешь, — говорит уверенно. — Чем? И Чимин, забывая о всех правилах и приличиях, носом ведет по шее и стыку с плечом. — Снегом, — хрипит, закатывая от наслаждения глаза, — первым снегом. Так свежо и нежно. — Снег не пахнет, хен, — укоризненно тянет Юнги, обнажая шею больше, чтобы теплый нос прошелся по каждому миллиметру бархатной кожи. Чимин не отвечает, слишком поглощен феромоном. Он впитывает его в себя, закатывая глаза от наслаждения, и тихо стонет от него же. — Я становлюсь таким слабым от твоего запаха, — бормочет, едва удерживаясь на вытянутых руках. Ноги становятся ватными, и его уже трясет от того, что он пытается нависать, а не расслабленно лежать. Юнги осторожно касается его спины подушечками пальцев, от чего Чимин податливо изгибается, не удерживается и все-таки падает на грудь. Ему слишком хорошо, его будто пьянит едва заметный запах. От него просыпается давно забытое чувство покоя и тепла. Даже слезы на глаза наворачиваются. — Хен? — обеспокоенно зовет Юнги. — Мин~ни-хен, ты чего? Чимин внезапно понимает, что ему когда-нибудь придется отпустить Юнги. Отдать его кому-то другому, чтобы он был счастлив. От мыслей об этом всегда больно, но сейчас становится просто невыносимо. И всхлипы перерастают в рыдания. Как отпустить, когда только сейчас открылось тепло и спокойствие рядом? Чимин не сможет. Юнги что-то взволнованно расспрашивает, обнимает крепче и даже целует в макушку несколько раз. Его запах усиливается, набирает свою глубину. И теперь в нем чувствуется не только холодок, но и немного дыма, замерзшей рябины. Напоминает запах из детства. Зиму в деревне. И Чимин кутается в воспоминания, жадно дышит, прикрывая глаза. Его запах совсем простой — сладкое, домашнее вино. С ним правда тяжеловато жить и приходится иногда пить блокаторы, чтобы избежать проблем, но все же в нем нет глубины. У Юнги же феромон сложный, до чертиков вкусный и нежный. Чимин даже не думал, что может влюбиться в него еще сильнее, а тут феромон взял и привязал его крепче. Скрывать чувства придется упорнее. Их и так трудно сдерживать. Стоит Юнги принести ему перекус в школу, остаться с ним в библиотеке подольше, чтобы помочь сделать проект, или с ворчанием укутать в свой шарф в ветряную погоду, и Чимин уже с ума сходит от обожания и любви к нему. Ему упорно приходится маскировать нежность под благодарность, переводить все в шутку, утрируя до невозможности. Но сейчас голову сносит от запаха, все самообладание летит к чертям поломанным нежностью и любовью. Чимин не отдает себе отчета, когда начинает целовать плечи через рубашку, вести губами до линии челюсти и от нее подниматься к мягким щекам. Юнги молчит, только дышит загнанно, почти испуганно, но не отталкивает, сжимает плечи пальцами крепче и льнет ближе. Чимин смотрит ему в глаза, а там зрачки слились с радужкой, расширившись. Он падает в их тьму, но его возвращают в реальность тонкие губы, неумело накрывшие его пухлые. Это лишь неловкое касание, полное ласки и нежности. Но за ним следует еще одно и потом еще одно. Бесчисленное количество, пока Чимин не пытается углубить поцелуй, обхватив верхнюю губу своими, Юнги замирает, но осторожно начинает отвечать, робко прикрывая глаза. Он расслабленно вытягивает худые руки, укладывая их на плечи, тихо стонет, стоит уместить одно колено между его бедер. Чимин пьяно исследует руками талию, ребра, грудь, спускается к бедрам. Но Юнги не дает снять с себя одежду, испуганно и ловко перехватывает ладони. — Хен, стой, — отстраняет от себя требовательно, — я не хочу. — Меня? — непонимающе спрашивает Чимин, взглядом бегая от ширинки, выпирающей многозначительно, и до блестящих глаз. — Секса, — шепчет Юнги в ответ. Чимин пораженно охает, улыбается ласково и возвращается к губам, игриво их касается своими, прикусывая напоследок. — А меня, снежность? — урчит куда-то в щеку, уткнувшись в нее носом. Он слишком пьян, чтобы осознавать, что творит. — Хочу, — выдавливает из себя Юнги. Чимин сгребает его в объятья, сжимает в руках, перекатываясь на спину, укладывает к себе на грудь. — Останься со мной, снежность, зачем тебе альфа? Будь моей парой, я смогу стать альфой ради тебя, снежность, — бормочет в волосы. — Мне не нужен альфа, хен, мне нравится омега. Я люблю омегу, не становись альфой. Чимин кивает, пьяно прикрывает веки. Задумывается о том, что течка у Юнги, а не соображает здесь почему-то он. Хотя тот тоже не совсем в нормальном состоянии, трется носом о шею, ногами обвивает бедра, а руками плечи. Ласково трется собой и робко прикусывает кожу под линией челюсти, засасывает ее нетерпеливо, но тут же зацеловывает красное место. Чимин покорно лежит и даже не двигается, только глаза прикрывает, роняя едва слышные стоны. *** Юнги лежит с ним еще долго, ласково перебирает пряди волос, тихо мурлычет песню под нос, и только когда возвращаются родители с работы, немного сжимается и начинает собираться домой. Чимин его удерживает, обнимает крепче. — Может останешься? — тихо спрашивает. — Не могу, хен, — грустно шепчет в ответ Юнги, — ты же знаешь моих: «У тебя, что дома нет?», «Завтра в школу, на выходных встретитесь». Чимин смеется над передразниванием, убирает в сторону локон волос со лба, трется носом о лоб. — Я провожу тебя. Юнги радостно хлопает пару раз в ладоши и уверенной хваткой стягивает его с кровати. А Чимин, недолго думая, одевает на него свое худи, в котором он ходил по дому пару дней. На нем сохранился его запах, и Юнги становится по-особенному мягким, расслабленным, когда зарывается носом в него. От этого в груди рождается неясный трепет и липкое волнение. Чимин предупреждает родителей, что проводит Юнги, и пока они идут украдкой наблюдает за ним. Тот такой спокойный, будто у него не течка даже. И только яркий запах выдает всю правду. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Чимин. Юнги слабо улыбается. — Мне страшно, — говорит неуверенно, — рядом с тобой все хорошо, живот не болит, и соображаю я нормально, но без тебя же все будет иначе, да? В школе было очень больно, меня чуть не вырвало от боли в туалете, а когда ты пришел, стало так тепло и спокойно. Чимин ласково гладит его по щеке пару мгновений, обнимает крепче у входа в подъезд. Они стоят так минуту, после которой Юнги отпускает его едва ли не со слезами. Он поджимает дрожащие губы, быстро касается поцелуем щеки и убегает к себе, чтобы не было соблазна остаться. Чимин уныло бредет к себе обратно. Он помнит свою первую течку, как его размазали инстинкты, и к нему никто подойти три дня не мог. Никто кроме Юнги, тот просто осторожно еду приносил и уходил, не настаивая на общении или заботе. Всех остальных Чимин прогонял рычанием либо просто пугался их, избегал любых прикосновений. Все запахи тогда казались слишком яркими, раздражали. Тело ломало от жара, казалось, из него кто-то хочет вылезти, как в хоррор фильмах про оборотней, когда людей выворачивает наизнанку перед превращением. Прохладные ладони Юнги немного снимали боль, когда тот незаметно гладил его по лбу, думая, что Чимин крепко спит. И только на четвертый день сознание прояснилось, захотелось ласки и тепла, которое он клянчил сначала у Юнги, притираясь к нему жадно, а потом у родителей, прижимаясь к ним, как в детстве. Уже последующие течки были легче, чему Чимин рад, потому что это был лютый кошмар. У Юнги все проходит легче, но, вполне возможно, его все ждет впереди. Такое бывает, течка может набирать силу и изводить сумасшествием постепенно. Но Чимин надеется, что у Юнги все пройдет гладко и спокойно. Если о нем могли позаботиться родители, то зная вечно занятых Минов, те максимум позвонят пару раз и лишь вечером подарят ласку. *** На следующий день Юнги в школу не приходит, поэтому Чимин идет к нему в гости, чтобы позаботиться, окружить теплом, которое тот ему дарит каждый день. Его волнует затишье в переписке, все еще непривычно не замечать в ней какой-то милый тик-ток или забавную картинку. Беспокойство усиливается значительно от желания быть рядом в такое трудное и важное время, смягчить удары организма. И, конечно же, надышаться нежным запахом до головокружения. Его встречают хриплым, но радостным: — Хен! — и крепкими объятьями. Юнги стоит с трудом, шатается из стороны в сторону, дышит жадно и шумно в шею, и Чимин прижимает к себе, правда долго так стоять не позволяет, отстраняется, быстро идет к спальне, чтобы уложить его в кровать. — Зачем встал? — ворчит тихо. — Дверь тебе открыть. Чимин фыркает. Об этом он не подумал, но ворчать все равно хочется, поэтому он под нос продолжает бормотать что-то о бессмысленных оправданиях. — Мин~ни, — тянет тихо Юнги и слабо дергает за рукав школьной рубашки. Тот моментально поворачивается к нему лицом и обнимает, не позволяя упасть на ослабевших ногах. Он испуганно заглядывает в лицо. — Юнги? — зовет обеспокоенно и облегченно выдыхает, когда в ответ на зов тот приоткрывает веки и льнет к груди. — Так больно, хен, — бормочет, заскулив и зажмурившись. Чимин осторожно берет его на руки. — Почему они вообще тебя одного в таком состоянии оставили? — бормочет тихо, даже не надеясь на ответ. Вернее надеясь, не услышать раздражающий ответ. — Работа, — шепчет Юнги, — ты же знаешь их. Он жмется к шее лицом, прячется в руках, стараясь прогнать влагу с ресниц. Дышит хрипло, задыхается. Даже не замечает, как его бережно опускают на кровать, только за плечи цепляется и жалобно просит: — Не уходи. У Чимина дыхание сбивается, ком в горле поднимается от осознания своей беспомощности, но он берет себя в руки, уходит, стиснув зубы, за обезболивающим и сладким чаем. Это единственное, что может помочь сейчас, даже подавители не принять, в первую течку они могут только навредить, а не снять симптомы. Врача тоже не вызвать, они несовершеннолетние, поэтому любой осмотр, тем более в таких обстоятельствах, обязан проходить при родителях. Чтобы потом не нужно было разбираться с потерявшими контроль альфами или неправильными мерами. Руки трясутся от страха не справиться. Пакетик чая предательски рвется в пальцах, и мелкие чаинки противно липнут к коже, рассыпаются по столешнице и полу. На их уборку уходит драгоценное время, но Чимин слишком хорошо знает родителей Юнги. Лучше убрать сразу и не слушать бесконечные лекции о важности чистоты. Их занудство порою поражает, как только им удалось вырастить веселого и суетного сына? Поиск лекарств тоже затягивается на долгие минуты. Все в коробке разложено по странным категориям, и обезболивающее находится сразу в нескольких отделах. Пришлось подключить интернет, чтобы разобраться, какой нужно. Хотя, если бы Чимин подумал, можно было догадаться, что нужные таблетки будут лежать рядом с подавителями, но мысли в голове путаются, напоминая непроходимый лабиринт. В висках бьется пульс, и его тянет невыносимо в спальню к Юнги, уткнуться ему в шею носом и просто дышать, целовать мягкую, ароматную кожу, гладить каждый сантиметр изящного тела. Стараться лаской уменьшить боль. Когда все сделано и найдено, Чимин быстрым шагом возвращается в комнату к Юнги. И едва не бросает все на пол, стоит слуху уловить тихие, тоскливые всхлипы. Но ему вновь удается взять себя в руки и аккуратно донести чай с обезболивающим до стола неподалеку от кровати. Он ложится рядом с плачущим тихо Юнги, прижимает к себе ближе, мягко гладит по голове, но тот лишь сильнее начинает плакать. — Тише, снежность, — говорит ласково, — я здесь, я рядом. — Хен, — выдавливает сквозь горькие рыдания, — я думал, ты меня бросил, хен. Чимин не отвечает, почему-то слов не находится, они уходят на второй план. На первый выдвигается желание подарить комфорт. Он снимает с себя кофту и укрывает ей плечи Юнги, укутывает его в свой запах, пару секунд думает, но потом окружает еще и одеялом, чтобы унять холод, сковавший тело. Целует лоб, задерживая губы, и вновь поражается тому, насколько он ледяной. Тянется с столу, осторожно берет горячую кружку и медленно подносит ее к тонким губам. — Попей, снежность, — шепотом просит, — тебе нужно согреться. Юнги пьет маленькими глотками, покорно выпивает весь чай, а потом принимает и обезболивающее. Он льнет к груди, ластится, обвивая собой. И изредка всхлипывает, чуть вздрагивая, от болезненных спазмов. Чимин неуверенно опускает руку ему на живот и принимается гладить подушечками пальцев его, чуть надавливая на мягкую кожу, пока другой медленно обводит узкое плечо. Прячет таким образом в объятьях, и, когда убирает пустую кружку, позволяет лечь себе на грудь, чтобы обнять еще крепче. Юнги расслабляется и прикрывает веки, только к шее носом льнет, несмотря на дрему. — Поспи, — просит Чимин, одновременно целуя в мокрый лоб. Ответом служит мягкая улыбка и теплый поцелуй чуть выше ключицы. *** Когда течка заканчивается, Чимин от него ни на шаг не отходит, в школе сам подходит и до звонка стоит рядом, до дома и школы провожает, отпугивает всех взглядом от них подальше. Ему все кажется, будто Юнги пытаются у него забрать. Все поняли, что он теперь взрослый омега, и вот-вот накинутся на него. Иначе и быть не может. Какой дурак пройдет мимо мраморной кожи и пленительных глаз? Только вот никто на Юнги внимания не обращает, не замечает его запаха, и Чимин оказывается сбитым с толку. Он думает об этом постоянно. Почему Юнги оказывается незаметным? Неужели свежий запах никто не ощущает? — Он, ну как бы тебе сказать, слишком пресный, — поясняет Намджун осторожно, — внешность обычная, запах неяркий. Неинтересно, одним словом. И, если вы идете рядом, любой альфа будет смотреть на тебя. Чимин задумывается, рассматривает Юнги, сидящего в телефоне. Тот одет по форме: черные штаны и белая рубашка. Волосы не красит, стрижет их аккуратно, без креатива. Учебники на столе сложены в одну стопку, пенал набит текстовыделителями, корректорами, ручками и еще какими-то принадлежностями. Юнги и правда незаметный с виду. Это Чимину в нем открылась целая вселенная и так резко захотелось вселенную всем показать. Да и то он увидел его красоту только после того, как тот успокоил его во время истерики в школьном туалете, а до этого момента даже не знал ничего о нем. Ему тогда показалось, что никто никогда не станет успокаивать рыдающего незнакомца, поэтому захотелось узнать его, понять и подружиться. — Юнги, — зовет осторожно, — а ты не хочешь покраситься? — Зачем? — он поднимает растерянный взгляд. — Ну, просто. — Чтобы мне голову оторвали? — Да ладно тебе. В ответ звучит только фырканье. Чимин покусывает губы. Он делает вдох глубже и понимает, что запах Юнги перебивают чужие. От этого рождается в груди раздражение. И как его усилить? Духи? У него слишком сложный запах, его не воспроизведут. — А ты не хотел бы начать выступать? Там, говорят, в актерский состав набирают, — пробует еще раз. — Не хочу, времени и без того нет. Да и не люблю я лишнее внимание. Чимин недовольно поджимает губы, но ничего не говорит. К тому же звонок на урок вынуждает уйти к себе. *** Несколько дней Чимин пытается придать что-то новое Юнги, что-то что привлекло бы взгляды к нему. Он уговаривает его сделать макияж, на что тот с трудом, но соглашается, а потом стеснительно просит его смыть, потому что ему начало казаться, будто все смотрят на него. Потом Чимин пробует обновить ему гардероб, но Юнги вместо красивых и стильных вещей стремился к мешковатым и серым, а в ответ на уговоры начинал обижаться. И вишенкой на торте стало то, что он отказался прокалывать себе нос. Чимину осталось только смириться с тем, что Юнги так и останется пресным и неприметным, и никому не откроется целая вселенная у него внутри. И только когда Намджун заводит речь о том, что Чимин такой яркий, популярный, приманивающий взгляды, а Юнги на его фоне совсем теряется, ему становится грустно. Он не хочет затмевать собой. Это неправильно и нечестно. Но он ничего не говорит, просто играет ручкой, размышляя над тем, что никто не видит очевидного. Чудо со снежным запахом. Юнги же в несколько раз интереснее и красивее Чимина, ярче, просто на него нужно, как солнечные лучи на снег, под нужным углом посмотреть и тогда он откроет весь свой блеск. — Нет ну правда, чего ты в нем интересное нашел? — продолжает Намджун. — Знаешь… Чимин задумывается, теряется в потоке мыслей, а когда поднимает глаза замечает Юнги в проходе в класс, тот ойкает, словив на себе взгляд, и выбегает, густо покраснев. Он не успевает сбежать далеко, только скрывается в конце коридора и прижимается спиной к окну у лестницы, зрительный контакт не выдерживает, говорить не решается, робко дышит сладким вином, кажется, пьянея от него, от чего язык развязывается, и слова, будто сами с него срываются. — Я тебе не нравлюсь, хен? Ты надеялся, что у меня будет яркий запах, да? Я разочаровал тебя? Я недостоин тебя, да? — тараторит быстро, настолько, что различить каждый вопрос стоит немалого труда. — На все нет, — отвечает Чимин, а потом дергается, — то есть, ты мне нравишься, да, но все остальное точно нет. Юнги недоверчиво глядит на него из-под ресниц, и Чимин требовательно прижимается к губам, целует, обхватывая лицо руками, зацеловывает щеки и лоб. — Я просто, понимаешь, — он облизывает пересохшие губы, — я просто не понимаю, почему они все не видят тебя. Хочу показать твою красоту всему миру. В тебе же целая вселенная, а они видят только меня, хотя это ты глубже и интереснее меня, и вообще, знаешь… Юнги внезапно закрывает ему рот пальцем, улыбается легко. — Хен, ты бываешь иногда таким дурашкой, — хихикает очаровательно, нежно поглаживая нижнюю губу. Чимин опускает голову, краснея. — Я просто хочу, чтобы они все восхищались тобой. — Мне достаточно тебя, — ласково шепчет Юнги и притягивает к себе за шею, игнорируя «но как же». — Ты моя вселенная, хен, знаешь? Чимин молчит, только взгляд смущенно отводит. — Хен, — требовательно тянет Юнги. — Да знаю я, знаю, — бурчит тот, но тут же улыбается, услышав задорное хихиканье вновь.