Калье-де-Салюд

Венди милая, и зануда, и всегда влажная, это в ней самое прикольное, и поэтому в первый раз они делают это прямо в коридоре, и оказывается, что Венди любит поорать — очень круто, так, что, в конце концов, голос у нее срывается и становится больным. Изначально-то она только отлизывать себе давала, но как-то раз, когда Кенни старательно целовал ее бедра перед тем, как приступить к самому интересному, сквозь стон Венди вдруг сказала: — Я думаю, бедные заслуживают большего! Угарно вышло, ничего не скажешь. Тогда Кенни понял, что может ей засадить. Богатые либералки хороши тем, что бреют пизду и не стесняются в постели, но плохи тем, что все на свете видят как иерархию угнетения. Венди Тестабургер выступает против права на владение оружием, но другие пушки она любит. Венди всегда ходит к нему, в его пропахший бухлом, сырой, унылый дом. Как-то раз они сидят в его заросшем дворе, заваленном всяким неработающим мусором, который отец то и дело разбирает, чтобы продать медные и алюминиевые части. Венди смотрит на качели, которые Кенни пару лет назад смастерил для Карен и облизывает пахнущие вишневым блеском губы. Кенни тогда вдруг спрашивает ее: — А помнишь, когда ты была маленькой, ты посылала конфеты голодающим детям из Найроби? Венди кивает. Щеки у нее все еще красноватые после оргазма, а лоб — влажный, но Венди не спешит прощаться, как обычно, а почему-то сидит рядом с ним на ступеньках. — Ты даешь мне по тому же принципу? — спрашивает Кенни, и она дает ему пощечину, хотя Кенни так и не понимает, что такого оскорбительного он сказал. Пока она идет к калитке, Кенни кричит ей: — Прости! Прости! Ты даешь мне, потому что я хорошо тебе лижу! Но, кажется, становится еще хуже, и он не видит ее неделю или около того. Потом она все-таки приходит, и Кенни говорит ей, что она настоящая леди — съездила ему по щам, а Венди говорит, что ей просто нравится секс с ним, и он прав, и не хочет ли он посмотреть с ней что-нибудь социально значимое, чтобы не проводить время зря, может, Адама Кертиса, ведь Венди его так обожает. — Можем посмотреть "Судную ночь", — говорит Кенни. — Там все, что ты любишь — много оружия, и из него убивают бедных. Их можно пожалеть. Вроде бы она чуть злится, но именно поэтому Кенни позволяет ей оседлать себя. Люди говорят, что секс и смерть похожи, а тупорылые французы даже называют оргазм "маленькой смертью". На самом деле ничего общего у них нет, если только у вас не имеется проблем с мозговым кровообращением. Смерть больше похожа на обморок, а оргазм — на чесотку, но это совсем не поэтичные сравнения, а девчонки и французы любят, чтобы все было красиво. Кенни обожает трахаться, у него в шкафу куча разноцветных секс-игрушек на все случаи жизни, он мастурбирует по три-четыре раза в сутки, и порнуха, которую он смотрит, становится все жестче с каждым годом. А вот умирать Кенни не нравится. Иногда это совсем уж мучительно — за гранью разумного, и он предпочел бы не появляться на свет вновь, но такого выбора у него нет. Даже когда это совсем просто — до чего утомляет угасание чувств, одного за одним. Как будто кто-то гасит свет в "Волмарте" перед закрытием, и фут за футом весь зал погружается во тьму. Из всех смертей самая противная — смерть от удушья. Чистая, дистиллированная смерть без дополнительных фишек, и даже не на что отвлечься, только и делаешь, что скребешь пальцами по чему придется и думаешь: сейчас это все исчезнет. Во всяком случае, до завтрашнего дня. Да уж, секс не похож на смерть, секс похож на чесотку, он грязный, и все удовольствие тоже заключается в стимулировании одной и той же зоны ритмичными движениями. А Венди Тестабургер смотрит новости и читает Сьюзан Зонтаг, а потому считает, что знает о человеческих страданиях все на свете. Венди любит трахаться под легкий девчачий рок, но чтобы обязательно был социальный подтекст, а Кенни нравится засаживать ей под девичьи песенки о том, что поколение, покупавшее больше обуви, заслужило свое падение. Иногда Венди хочет поговорить после, тогда она не одевается сразу, но и не прикрывается грязной простыней Кенни, пропахшей его спермой. Запах спермы походит на запах хлорки, получается такая нечистая чистота, и всех обычно от нее тошнит, а вот Кенни такой запах нравится. Когда Венди хочет поговорить, она говорит о коллективной памяти и травме, или о современном рабстве, о том, что ежегодно в Америке пропадает какое-то опиздинительное количество людей, а в Мексике — еще больше. — Кенни, — говорит Венди. — А ты что думаешь? И Кенни говорит: — Я думаю, запихивает ли Такер кляп в рот Твику или слушает его вопли, когда они ебутся. Или: — Баттерс станет серийным убийцей в течении пяти лет, поспорим? Или: — Я просто хочу понюхать полироль для мебели. Или: — Почему твои соски всегда стоят? Можно я тебя укушу? И тогда Венди уходит. Она говорит, что Кенни очень закрытый человек и уходит, а Кенни остается один, и думает о том, что Такер должен, наверное, еще и связывать Твика, ведь он такой дерганый. Секс это круто, а вот смерть — отстой. И Кенни никогда не будет с Венди достаточно искренним. А однажды Венди остается у него на ночь. Она не плачет, хотя Кенни видит, что она расстроена. Кенни предлагает ей пиццу, потрахаться или полироль, она принимает первые два предложения, и засыпает только под утро, в беззащитной, нежной позе эмбриона, да еще и с ладошкой под щекой, до чего мило, до чего очаровательно — Кенни не спит, он дрочит всю оставшуюся ночь, с ее трусиками на голове, и думает о смеси запахов между ног Венди — свежего мыла, духов, и того самого, что нравится Кенни большего всего. Он думает о том, что они близки. А утром солнечный свет проникает через окно, холодный и яркий, как свет в прозекторской. На Венди остатки макияжа, как у шлюхи в конце порно, и подушка вся в нежной мертвой краске. Она открывает глаза, и это даже странно — из-за холодного света, и из-за того, что кожа ее бледна. Вдруг она говорит: — Кенни, я, засыпая, поняла, как пахнет у тебя дома. — Я не варю мет, — говорит Кенни. — Хотя я бедный. — Но не тупой, — говорит Венди. — Обычно бедные, но не тупые и варят мет. Она шутит с ним, и Кенни вдруг улыбается, протягивает руку, чтобы коснуться влажного места между ее грудями. Но Венди перехватывает его руку и, голая, что прекрасно, идет к своей сумке, из нее она вытаскивает книгу. Это "По ком звонит колокол". Кенни думает, что Венди должна была прочитать эту книгу еще сто лет назад. Он говорит: — Так и что? Венди кладет книгу на голые колени. Сухие страницы и влажная кожа. Венди открывает нужную страницу и читает: — "И вот в такой день погуляй по городу, пройдись по Калье-де-Салюд, когда там убирают публичные дома и опоражнивают помойные ведра в сточные канавы, и как только сладковатый запах бесплодных усилий любви вместе с запахом мыльной воды и окурков коснется твоих ноздрей, сверни к Ботаническому саду, где по ночам те женщины, которые уже не могут работать в домах, делают свое дело у железных ворот парка, и у железной решетки, и на тротуаре. Вот тут, в тени деревьев, у железной ограды они проделывают все то, что от них потребует мужчина, начиная с самого простого и кончая тем великим, ради чего мы вообще живем на свете. И там, на засохшей клумбе, которую еще не успели перекопать и засеять, на ее мягкой земле ты найдешь брошенный мешок, и от него будет пахнуть сырой землей, увядшими цветами и всем тем, что делалось на нем ночью. Этот мешок соединит в себе все — запах земли, и сухих стеблей, и гнилых лепестков, и тот запах, который сопутствует и смерти и рождению человека. Закутай себе голову этим мешком и попробуй дышать сквозь него. Вздохни поглубже, и тогда, если все прежние запахи еще остались при тебе, ты услышишь тот запах." Венди читает, иногда прерываясь на жаркие, глубокие вздохи человека, который чрезмерно вдохновлен своей мыслью. В конце концов она говорит: — Это запах приближающейся смерти. И тогда Кенни спрашивает ее: — Подождешь секунду? Он идет за отцовской пушкой. Кенни думает: а ведь Венди ему нравится, очень сильно. Это неожиданно, но это так. Вдруг именно поэтому она запомнит. А если нет, то все тоже в порядке, хотя смерть и отстой, но, говорят, что любовь прекрасна. Когда он возвращается в комнату, Венди натягивает розовые трусики и тянется за бюстгальтером. Кенни говорит: — Послушай, Венди, я просто хотел тебе кое-что показать. Это очень простые слова, и произнести их легко. Кенни говорит: — Я сейчас убью себя, а ты постарайся это запомнить, ладно? Потому что я хочу быть честным с тобой — ты классная девчонка, и все такое, секс с тобой рулит, и мне нравится, как ты... Кенни видит, как расширяются ее глаза, и поэтому спускает курок раньше, чем она успевает что-то сказать, чем он успевает все договорить. Это быстро и почти не больно, как будто свет в "Волмарте" на этот раз вырубают одновременно по всей площади, и все погружается в унылую, безразмерную темноту. Венди, конечно, ничего не помнит. Она приходит к Кенни на следующий день, как ни в чем не бывало, и Кенни спрашивает у нее про запах его дома. Она спрашивает: — Ты же не варишь мет в подвале, да? И смеется. И еще говорит: — Прости. Секс с ней, впрочем, все равно охуительный.