Забвению не подлежит

      Июнь 1974 год        За окном сияло июньское солнце. В квартире в центре Минска было шумно: в гостиной за круглым столом собрались люди, хранившие в памяти воспоминания о самых ужасных, молодых годах своей жизни. На кухне хозяйничала моя жена, пока младшая дочка накрывала на стол. За столом сидели мои товарищи по оружию. Всем нам уже за пятьдесят.       - Какая у тебя дочка хорошенькая выросла! – сказал мой товарищ Андрей Воробей, с которым мы много времени проводили в засаде, карауля врага, или в землянке, читая письма из дома, глядя на Машу, которая расставляла тарелки.       - Твой сын тоже уже в женихи годится!  - мой друг, Олесь Писарик, улыбается ему. Воробей не женился после войны, но взял на воспитание мальчишку, который  так же, как и он, лишился семьи. «Две потерянные души нашли друг друга», - сказал он мне тогда.       - За своими детьми редко замечаешь такое резкое взросление, а Машку я вижу, дай Бог, раз в пять лет! – Андрей с улыбкой провожает мою дочь.       – Не могу поверить, что прошло уже 29 лет с тех пор, как война закончилась.       - Время так быстро летит! – я смотрю в глаза своим товарищам. – Помните, как в 44-м мы в партизанский лес пробирались, где по рассказам жителей должны были быть забранные немцами дети и позже сбежавшие от них?       - Это было тогда, когда ты выполнял поручение Галаджева? – Олесь на минуту задумался. В комнате слышны были лишь звуки с улицы да шорох на кухне. – А у тебя есть фотографии или записи тех времён?       - Минутку, - я быстро поднялся со стула. В теле ощущалась та же сила, что и в молодости. Я подошёл к шкафу и достал оттуда толстый фотоальбом. Он выглядел старым, а на его обложке аккуратным почерком жены было выведено: «1941-1945». – Вот, - Альбом оказался в руках Писарика, который  сразу же его открыл.       - Мы ещё вроде ходили с тобой на станцию. - Воробей смотрел в альбом, будто что-то искал. – Как она там называлась? Красный Брак?       - Красный Берег, - поправил я его. Олесь остановился на фотографии, сделанной в тот день, когда мы освободили деревни от фашистов. Он поднял на меня взгляд и спросил:       - Это же был июнь?

        Это был июнь 1944 года. Мне тогда доверили разузнать у жителей деревень Зелёный Дуб, Широкий Рог, Ухватово, Козловичи, Лески  Рогачевского района, деревни Вила Бобруйского района и ряда других о деяниях фашистов на данных территориях за время их хозяйничанья. Мне предстояло выслушать много историй одиноких женщин, со слезами на глазах рассказывавших о зверствах врага. Однако здесь будут лишь три истории, запомнившиеся мне надолго.       - Наберись терпения и запиши всё, - мой товарищ по службе слегка сжимает моё плечо в знак поддержки. В прошлый раз он собирал показания очевидцев и пострадавших. После этого выглядел он очень измученно, будто он не просто записывал и слушал рассказы людей, а сам прошёл через весь их ужас. – Эти истории помогут нам в будущем наказать этих мерзавцев за их злодеяния. И не забудь потом отдать записи майору Галаджеву.       - Спасибо, товарищ Писарик, - я слегка улыбнулся, крепче сжимая блокнот с карандашом в руке, - твоя поддержка меня успокоила. И я никогда не забываю доложить о проделанной работе.       Я ещё раз посмотрел на друга и направился к первому дому. Он выглядел очень старым с покосившейся крышей и заборчиком, который отделял двор от улицы. Я осторожно отворил ворота, за которыми был просторный двор, почти как у меня дома в тылу. Дворняжка чёрного цвета сидела на крыльце рядом со своей хозяйкой. Они обе выглядели осунувшимися и уставшими. Заметив чужака в военной форме, собака поднялась и залилась яростным лаем. Женщина подняла голову и посмотрела на меня. В её глазах было столько боли, что мне стало как-то не по себе.       - Лайка, хватит! Это наши, - голос её был сломлен, не было в нём радости. Обычно нас встречают радостными криками и широкими улыбками, но бывают и такие моменты.       - Сержант Оборонов Сергей Николаевич, я собираю показания о злодеяниях нацистов,  - женщина поднялась со ступенек и направилась ко мне. Её глаза были отрешёнными, будто находились не здесь, и это очень пугало. Она остановилась в паре метре от меня, ещё раз осмотрев меня с ног до головы.       - Пройдёмте в дом, что на улице стоять, - она указала рукой на дверь. Я посмотрел на неё вопросительно, но она лишь развернулась и пошла обратно в сторону дома, пока вокруг её ног бегала Лайка. Война сильно меняет людей, действует им на психику. Бывали экземпляры и похуже, если, конечно, товарищи не рассказывали враки в землянках, пока мы пытались отойти от очередного тяжёлого боя. Я последовал вслед за ней. Аккуратная печка со слегка потрескавшейся глиной, стояли лавки и небольшой столик, все шторы были замызганы чем-то похожим на засохшую кровь и порваны в нескольких местах, а в самом доме ощущалась прохлада: видно дом не топили уже пару дней.       – Садитесь, - она указала на лавку, а сама прошла в дальний угол комнаты. Я увидел, как она приподнимает коврик и открывает вход в подполье и вскоре исчезает в нём.       Я осмотрелся ещё раз: над печью не было шторки, она была сорвана и валялась на полу, деревянная лестница, стоявшая около печи, была поломана и вряд ли безопасна для использования. Местами половицы окрасились в красный цвет. Вероятно, это были признаки сопротивления немцам, что ворвались в этот дом. У столешницы был сломан один угол, а рядом на стене виднелись дырки от автоматной очереди.       Женщина поднялась из подполья, держа в руках банку соленьев. Она поспешно подошла к столу, за которым я сидел, и поставила на него банку. Прошлась она по комнате ещё несколько раз взад-вперёд: каждый раз на столе появлялось что-то новое. Так, когда она наконец остановилась и присела на лавку, на столе стояла миска со щами,  банка соленьев и ложка.       - Зачем это? – я удивлённо на неё поглядел. Гостеприимство нашего народа всегда меня удивляло. Даже в такие трудные времена они пытались чем-то угостить своих гостей.       - Вы голодные, небось, вот кушайте. Вам нужны силы, чтобы сражаться с немцами, - она осторожно подвинула миску ближе ко мне. -  Мне кормить теперь-то некого больше: фашисты всю семью забрали, - она посмотрела на меня. В её глазах копились слёзы боли. – Кушайте, ну же.        Я отложил блокнот с карандашом в сторону и подвинул миску ближе к себе. Я чувствовал на себе её взгляд. Такой же взгляд, как у матери, которая смотрит на своего ребёнка, когда тот ест. Это чувство напомнило мне о доме, где остались мать и две сестры.       – Фашисты забрали мою последнюю отраду – дочерей моих – за четыре дня до вашего прихода…        Красная Армия была уже совсем близко. Всё чаще слышались выстрелы, всё чаще стали забирать детей. Многие убегали в леса, прячась там вместе с партизанами и ранеными солдатами Красной армии. Собова Анна Савельевна 1900 года рождения жила в небольшом домике на окраине деревни Широкий Рог Рогачевского района вместе с тремя детьми: сыном 11 лет и двумя дочерьми: Валентиной 14 лет и Татьяной 12. Недалёкие выстрелы и новости с фронта, что они получали от партизан, дарили надежду на спасение и спокойную жизнь, о которой все так мечтали. Однако чем ближе были выстрелы, тем быстрее фашисты забирали и увозили детей.       Маленького сынишку Стёпку забрали ещё несколько дней назад. Анна Савельевна сильно горевала о нём. Он был главным их защитником, всегда заступался за них, несмотря на свой юный возраст. За ним пришли рано утром, когда только пропели петухи. Пришли с автоматами, силой забрали.       - Не горюй, маменька, - с улыбкой сказал ей на прощание сын. – Вот увидишь, я ещё вернусь, и мы с вами заживём как раньше.       Фашисты вытолкали его из дома и кинули в кучу детей, которые стояли небольшой колонной перед их домом. Анна Савельевна выбежала за ним и ужаснулась видом раненых мальчишек, которые прижимали простреленные руки к груди, опирались на своих соседей, если уже не было сил стоять. Стёпа упал в ноги к мальчишкам, они сразу подняли его. Чему их научила жизнь в оккупации: поднимайся, пока можешь, потому что у немцев нет принципов чести. Они ни не бьют лежачих, они их добивают.       После этого девочек своих Анна Савельевна упрятала в подполье в надежде, что их не заберут.       Позже к ним пришёл немецкий комендант Гофман. Это был небольшого роста человек с достаточно широкой фигурой, у него был неприятный пищащий голос, что с немецкой речью и исковерканным русским языком делал его не предметом страха и боязни, а некого нервического смеха. Однако жители его боялись, ведь он имел достаточно власти, чтобы испортить им жизнь. За ним следовала четверо солдат, они были крепкого телосложения и высокого роста. Они  вселяли ужас в местных жителей.       - Русская женщина, отдай нам свой дитя, и будешь жить ты счастливо, -  голос коменданта раздался одновременно с лаем собаки, которая  забилась в угол двора.       - Вы недавно забрали у меня сынишку! Нет больше никого! – Анна Савельевна встала перед комендантом. – Лишили меня мужа и сына!       - Раз тебе нечего скрывать, мы обыскать дом, - Гофман взмахнул рукой, и солдаты, что всё это время стояли в стойке «смирно», принялись обыскивать дом. Анна Савельевна зло смотрела на коменданта, но не мешала. Если сопротивляешься, то значит, что ты что-то прячешь. Если она не будет сопротивляться, то они ничего не заподозрят и не будут проводить тщательный обыск. – Я слышать, что у тебя есть дочери, - внезапно подал голос Гофман, - было бы здорово забери мы их на воспитание в Германия. Из них вышли бы хороший человек.       - У меня нет больше дочерей, они умерли полгода назад от голода, - Анна Савельевна следила за солдатами, которые проверяли каждый угол дома.       - Неужели? Я видать их недавно, они быть жив и здоров.       - Быть того не может!  У меня сын только в живых и остался, а вы и его забрали! Забрали мою последнюю надежду! Вы-! – Анна Савельевна не успела окончить: её прервал  грохот, исходивший из подполья. Солдаты и Гофман сразу же встрепенулись.       - Там кто-то есть?       - Банки упали. Доски уже старые, не выдерживают.       - Проверить! – солдаты пустились в подполье. Там в самом углу и, правда, свалились доски с банками, но за ними были видны два белых личика. Девочки прижались друг к другу и смотрели широко раскрытыми  глазами на солдата, который, посмотрев на них несколько секунд, поднял голову вверх и крикнул:       - Hier sind zwei Mädchen! (Здесь две девочки! (нем.))       - Nimm die Mädchen, - спокойно произнёс Гофман, а у Анны Савельевны всё внутри похолодело. «Нашли», - пронеслось у неё в голове, и она бросилась к солдатам.       Двое солдат уже тащили одну из двух девушек на выход. Это была Валя, старшая дочь. Всё её платье было в мокрых пятнах: жидкость из разбившихся банок запачкала его. Она пыталась выбиться из рук фашиста. Анна Савельевна бросилась к ним. Она плакала и била солдата, пока Гофман стоял около двери, оскалив зубы. Двое других солдат выводили из подполья Таню. Лицо младшей дочери заливала кровь, бежавшая из раны на лбу.  Женщина металась меж двух дочерей, прося коменданта оставить их ей. Они были последними, что у неё осталось.       -  Fesseln Sie Ihre Hände! (Свяжите им руки (нем.))       Дойдя до повозки, они остановились. Солдаты держали девушек, пока Гофман завязывал им руки. Анна Савельевна умоляла их оставить, упала перед комендантом на колени и слёзно его об этом просила, цепляясь за его ноги.       - Прошу вас, оставьте их мне! Они последнее, что у меня осталось! Прошу вас! – она плакала вместе с младшей дочерью. Валентина же не плакала, чтобы матери не было ещё хуже от её слёз.       Гофман связал девушкам руки и привязал их к повозке, как собак. Солдаты вмиг забрались в повозку вместе с комендантом и тронули лошадей. Анна Савельевна бежала за своими дочерьми недолго: комендант Гофман сделал предупредительный выстрел меж двух девушек, и женщина остановилась. Остановилась, потеряв последнее, что у неё было.       Миска давно опустела, а в блокноте карандашом был дописан рассказ Собовой Анны Савельевны, что потеряла всю семью на войне. Я поднял на неё взгляд. Она сидела, опустив голову и прижав ладони к лицу. Её плечи дрожали от беззвучного плача.       - Они увезли их неизвестно куда, - проговорила она сквозь слёзы. – Теперь я плачу по своим детям каждый день. Глаза мои не высыхают от слёз.       - А у остальных жителей тоже забрали детей? – осторожно спросил я, смотря в глаза напротив.       - Детей почти не осталось. Они забрали всех от 8 до 15 лет…         Через несколько дней я вместе с товарищами из нашего полка направился в лес. Там по показаниям жителей деревни Лески Рогачевского района могли прятаться дети, которых немцы насильно забирали.       - В нашем селе немцы забрали всех детей от 8 до 15 летного возраста, - Дегтярёва Мария, жительница деревни Лески, 1895 года рождения, рассказала мне в целом о ситуации в их селе. – Они отправляли их спецлагеря якобы для воспитания. На самом же деле, как нам стало известно от партизан, детей отправляли в спецлагеря, обнесённые колючей проволокой, куда никого из родителей не пускали. Затем специальными эшелонами отправляли куда-то за Бобруйск, - мы шли по лесной чаще, пока я вспоминал слова той женщины. Если нам дали верные координаты,  то совсем скоро мы должны были наткнуться на охрану партизанского отряда. Нам нужно было выяснить, выжил кто-нибудь из детей, или они все были увезены куда-то фашистами. – Дети, желая спасти себе жизни, перелезали через колючую проволоку, обдирали себе руки, лица и бежали в леса, прячась от немцев. – И несколько детей и, правда, вернулись домой, искалеченные, но живые. – Многие выпрыгивали через окна вагонов, когда поезд отходил от станции.       Ветки приходилось отодвигать, чтобы не повредить глаза. Чем мы дальше шли, тем гуще становился лес. Где-то за деревьями можно было услышать, как белка перепрыгивает с ветки на ветку, маленькие животные шуршали в листве. Среди этих звуков был и звук тихих разговоров партизан, слова поддержки, распределение заданий и стук сердца юных партизан, охранявших лагерь.       Как раз тогда мы наткнулись на охрану партизанского отряда. Передо мной стоял мальчишка лет пятнадцати, направив на меня дуло автомата. У него были слипшиеся от грязи волосы, всё лицо было в шрамах, как от колючей проволоки.       - Кто вы? – его голос дрожал, но автомат был направлен точно мне в сердце. На нём были оборванные тряпичные штаны и хлопковая рубашка с чужого плеча.       - Солдаты Красной армии, - подал голос я, смотря в зелёные глаза мальчишки. – Идём из села Лески, что в двух вёрстах отсюда.       - Я вам должен верить? Там недавно были немцы, может вы на их стороне? – мальчишка смотрел на нас запуганными глазами. На вид ему было не больше 15, а был таким бесстрашным.       - Позови кого-нибудь из старших, - сказал я. – Обычно в таких случаях уже тревогу объявляют, - я слегка улыбнулся, смотря, как паренёк поджимает губы и смотрит на меня исподлобья. В следующий момент по чаще разнеслась  птичья песнь, как сигнал тревоги. Птиц в местах войны обычно не слышно.       Долго ждать прихода партизан не пришлось: они появились очень быстро. Паренёк по сравнению с мужиками выглядел ещё меньше, чем до этого. Все они были с оружием: у кого автомат, у кого пистолет или топор. Всё оружие они направили на нас.       - Кто такие?       - Солдаты Красной армии. Прибыли из села Лески, что в двух вёрстах отсюда. Мария Дегтярёва, жительница Лесков, рассказа нам о том, что угнанные немцами дети могут быть здесь, - я перевёл взгляд с паренька на мужика, что стоял подле него.       - И что вы хотите здесь найти?       - Немцы покинули Лески неделю назад. Все жители, чьи дети были угнаны, таят надежду на то, что они смогли сбежать и теперь у вас, - мужчина задумчиво смотрел на меня. На войне трудно доверять порой даже своим товарищам, а здесь довериться совершенно незнакомым людям. Я полностью его понимал.       - Следуйте за мной, - он повернулся ко мне спиной. Остальные опустили оружие, пропуская нас вперёд, но тщательно следя за нами. – Меня Хомченко Пётр Петрович, командир партизанского отряда.       - Оборонов Сергей Николаевич, - ответил я на приветствие. Мы шли не дольше получаса. Раздвинув кусты малины, командир Хомченко (фамилия совсем не соответствовало  его подтянутому телу) прошёл на небольшую поляну, где было много народа. Здесь бегали дети, у костра сидели девушки, готовя обед, около землянок ходили мужчины, парни и мальчишки, переговариваясь между собой.       - Думаю, что нам с вами, товарищ Оборонов, стоит кое-что обсудить, - он последовал дальше к землянке. Я повернулся к своим товарищам: Писарик разговаривал с тем пареньком из охраны, а Андрей махнул мне рукой, разглядывая поляну.       - Давно образован этот отряд? – я поравнялся с Петром Петровичем, посмотрев на него. Он был чуть выше меня, его лицо обросло щетиной, а длинные волосы были заплетены в неаккуратную косу. Скорей всего, это дело рук маленьких детей, которых я видел недавно.       - Год, - мы подошли к землянке, и он пропустил меня вперёд, - с тех пор, как я сбежал из плена немцев. Меня потом нашли парнишки, что сбежали из деревни неподалёку.       Мы сели за стол. Ничего примечательного: земляные стены, брёвна и деревянные балки, койки для сна и пара полок с какими-то вещами. Мы строили такие же, когда на долго останавливались на одном месте. Командир налил по чарочке и одну пододвинул мне.       - Немцы далеко ушли? – спросил он, когда мы выпили.       - Порядка двадцати километров отсюда.       - Отсюда до Лесков около двух вёрст, но идти здесь трудно. Сколько этот поход занял времени? - он внимательно смотрел на меня. «Как на допросе», - подумалось тогда мне.       - Часа четыре, - отвечал я, смотря в его глаза. – Вы не доверяете нам?       - Нет, почему же, - он улыбнулся. – Хочу взять с собой пару детишек, многие скучают по дому.       - А здесь дети только из Лесков?       - Нет, из всех близлежащих поселений.       - Я и двое детей пойдём с нашими союзниками в село Лески, - командир Хомченко стоял перед своим отрядом вместе с двумя детьми. Двое парнишек стояли рядом с ним, по их горящим глазам можно было понять, что они хотят поскорее вернуться домой. Мы стояли на краю поляны, особо не вслушиваясь в речь командира.       - А их родители… Они живы? – Андрей шепотом обратился ко мне.       - В списке погибших фамилий, которые они назвали нет, да и немцы в основном трогали только детей, - мальчишки подбежали, как только Пётр Пертович закончил свою речь. Им было лет восемь, а одному и вовсе пять. Они схватили мою руку, радостно прыгая на месте.       - Нам пора в путь, - мы вышли с поляны на протоптанную тропинку с густой порослью.       …В тот день я увидел малое количество счастливых воссоединений родителей с детьми. Слёзы их горя и боли сменились слезами счастья и радости. Они целовали двух парнишек так, будто они спасли целый мир. Не только родители радовались возвращению своих детей, но и соседи с жадностью слушали их истории. Мальчишки рассказывали о лагере, о побеге и, что казалось всем остальным самым важным, о тех, кто был в партизанском отряде из их села. Услышав имя своего дитя, женщины улыбались и просили больше рассказать о них.       А мы стояли в стороне и смотрели на счастливых людей, пока вдали громыхали взрывы. Смотря на них, внутри просыпалась детская радость, когда видишь родителей после долгой разлуки, когда думал, что больше никогда их не увидишь. Я улыбался, поглядывая на своих товарищей, что чувствовали тоже самое.       Следующим пунктом моего назначения после села Лески стало село Вила Бобруйского района. Там я узнал историю, которая стала моей последней остановкой перед тем, как мне пришлось отправиться  обратно на передовую.       Железнодорожная станция Красный Берег славилась тем, что здесь можно было в последний раз увидеть угнанных детей. В версте от станции была одноимённая деревня, полностью опустевшая в феврале сего года. Всех жителей Красного берега немцы сослали в рабство, а тех, кто пытался этого избежать, заталкивали в дом на окраине и сжигали заживо. Им было всё равно на возраст: стариков, женщин и детей заталкивали в дом палками, когда те выпрыгивали из горящего здания. Станция Красный Берег видела много слёз и боли, а ещё её наблюдал единственный работник станции, что сейчас стоял около двери. Он прислонился к косяку и смотрел куда-то вдаль, в сторону, куда уходили поезда. Он имел длинные волосы, собранные в низкий хвост. Щёки были впалыми от голода, одежда на нём висела мешком.        - Здравствуйте! – я подошёл к нему, оставляя между нами дистанцию. Он посмотрел на меня и сразу слегка приободрился, оттолкнувшись от дверного косяка.       - Здравия желаю, товарищ… - он опустил взгляд на мои погоны, - сержант!       - Сержант Оборонов Сергей Николаевич, - представился я, протягивая руку для рукопожатия.       - Козлов Антон Трофимович, - он пожал протянутую мной руку.       - Я собираю истории людей, вы можете мне рассказать свою?       - Родился я в 1917 году в деревне Залруть. До войны женился, построил дом, обзавёлся детишками, - он вздохнул и прошёл к лавочке неподалёку, садясь на неё. – Их эвакуировали в тыл, как только начались боевые действия в Беларуси, а я остался защищать их. Потом немцы перевезли меня из Залрути сюда, в село Вила Бобруйского района, а позже и на станцию определили.       - Почему тебя не забрали?  Разве в деревне в вёрсте отсюда не забрали всех жителей? – я сел рядом с ним, делая пометки в блокноте. Я посмотрел вперёд, за путями был лес. В таких густых лесах прятались партизаны и раненные солдаты.       - Я воевал в первые годы войны, но получил травму. Пролежал в госпитале несколько месяцев, а потом вернулся в родную деревню. Из-за травмы немцы меня не считали полезным, поэтому и не забрали, - он посмотрел на тот же лес, куда недавно смотрел я. – Иногда мне кажется, что лучше бы они меня тоже забрали. Эта станция с её пассажирами сниться мне в кошмарах.       - Миленькая станция, почему же она вам снилась в кошмарах? – маленькая деревянная станция с крашеными рамами окон и новыми ставнями выглядело привлекательно. Это место сильно отличалось от разрушенных деревень, где я был до этого.       - Отсюда уходили эшелоны с детьми…       Каждый день Антон Трофимович наблюдал за тем, как под конвоем на станцию приводили пяти-семи-восьмилетних детей, а позже отправляли несколькими эшелонами в направлении Бобруйска.       Это было за три дня до прихода Красной армии. Маленькая девочка лет пяти смотрела на Антона своими большими чёрными глазами, пока ожидала очереди сесть в поезд. На ней было тонкое ситцевое платье белого цвета, её чёрные волосы выделялись на фоне платьица.       - Дяденька, а вы с нами поедете? – она смотрела на парня, схватившись за его штанину.       - Я не могу, малышка, - он опустился на корточки перед ней, - мне нельзя.       - А почему?       - Меня не пускают.       - А можно я тогда с вами останусь? Я не хочу ехать с этими злыми дяденьками.       - Если я тебя оставлю, то нас обоих убьют, - он смотрел в глаза маленькой девочки, которая  всё ещё сжимала его штанину. – Давай договоримся так: когда война закончится, напиши мне письмо, ты же писать умеешь?       Девочка закивала.       – Меня Антон Козлов зовут.       - Настенька Волкова. Только я не запомню, ты мне напиши.       Антон достал из кармана обрывок бумаги и кусок карандаша, быстро написав имя и адрес, куда надо отправить.       - Не потеряй его, - он отдал листочек девочке, она сжала его в кулачке. – Напиши мне, как только сможешь.       Она кивнула перед тем, как её уволокли к поезду. Почти все вагоны были заполнены до конца: в окнах можно было увидеть лица напуганных детей, которые жались друг к другу. Немецкие солдаты загружали последний вагон. Один мальчик остановился на выступе поезда и повернулся к немецкому солдату, спрашивая:       - А что вы будете с нами делать?       - Будем высасывать из вас кровь и вливать раненым солдатам и офицерам, - грубо ответил фашист, заталкивая мальчика в вагон.       Это был самый обычный разговор на этой станции. Запихнув всех до одного, фашисты запирали на замок двери вагонов. В это время дети кричали, плакали, упрашивали и умоляли их пощадить и отпустить. Немцы лишь смеялись над этим.       Поезд тронулся с места. Из окон отходившего поезда выпрыгивали дети, ловившие, в лучшем случае, пулю автоматной очереди…       - Только за несколько часов до прихода Красной армии немцы отправили 5 вагонов в направлении на Бобруйск, - парень сжал руки в кулаки. – Когда вагоны трогались, дети выпрыгивали из окон  вагонов,  немецкие солдаты их здесь же  и расстреливали.       Я записывал его тихое бормотание. Воспринимать смерть тяжело, но ещё тяжелее воспринимать смерть детей и мириться с нею.       - А та девочка Настя?       - Она тоже выпрыгнула из вагона, - он грустно улыбнулся. – Она оказалась сильным человеком, я думал, что выживет… - он поднял голову к небу, пытаясь спрятать слёзы. – Она умерла у меня на руках… А ведь у меня в тылу дочь такая же растёт, - одинокая слеза скатилась по щеке парня.       - А кто-нибудь из них выжил?       - Никто, ни одного… Раны слишком тяжёлые для маленьких детей, да и здесь не госпиталь, - он посмотрел на меня. – Когда же это закончится, товарищ сержант?       Вопрос растворился в воздухе, потому что никто из нас не знал на него ответа. Да в полку, наверное, тоже никто не знал ответа.       А в том лесу, куда я смотрел с самого начала, стояли кривые крестики перед маленькими бугорками. Детское кладбище тех, кто пытался  спастись. Позже там сделали ограду и  прибили дощечки с именами,  подписали примерные годы жизни. У Козлова Антона Трофимовича оказалась хорошая память.        В комнате стояла тишина. На столе стояли кружки с остывшим чаем, а в горле стоял ком от воспоминаний прошлого.       - Война закончилась меньше чем через год, - тихо проговорил Олесь, всё также смотревший на фотографию. Она будто ожила, будто перенесла его в те страшные времена.       - Сейчас все счастливы, мы спасли мир от фашизма, - попытался всех приободрить  Андрей. – Нам теперь остаётся  лишь надеяться на то, что в будущем никто не испытает подобного ужаса.       Я посмотрел на всех тех, кто сидел за столом, на моих товарищей, с которыми я прошёл почти всю войну, тех, кто всегда был рядом в трудную минуту и не боялся пожертвовать собой ради спасения страны.       - Наши дети не должны пережить тот  ужас, что пережили мы, - я посмотрел на Машу. Она что-то радостно рассказывала моей жене. - Я не хочу, чтобы этот лучик солнца погас в пыли от разорвавшегося неподалёку снаряда.   Не  желаю видеть страдания близких мне людей.  Но для этого мы не должны забывать прошлое. Оно не подлежит забвению!   P.S.  Рассказ написан на основе архивных документов.

Донесение начальнику Главного политического управления Красной армии генерал-полковнику Щербакову А.С. начальника политуправления 1-го БФ генерал-майора Галаджева от 28 июня 1944 года о зверствах немецких фашистов на оккупированной территории (создании донорских детских лагерей на территории Бобруйской и Могилёвской областях).

ГЛАВЕ УРККА

ТОВАРИЩУ ЩЕРБАКОВУ

КОПИЯ: ВОЕННОМУ СОВЕТУ ФРОНТА

      Население освобождённых от немцев Рогачевского и Бобрского районов рассказывают об ужасах и злодеяниях, которые пришлось пережить им за время хозяйничания немецких бандитов. Путём бесед и опросов жителей деревень Зелёный Дуб, Широкий Рог, Ухватово, Козловичи, Лески, Рогачевского района, деревни Вила Бобруйского района и ряда других, работниками политорганов установлено, что на протяжении марта, апреля и особенно за последние две-три недели до освобождения Красной Армией этих районов, фашистские  мерзавцы производили массовое изъятие у родителей детей восьми-пятнадцати летнего возраста.       Изъятых у родителей детей немцы увозили в спецлагери, называемые юношескими поселениями. Всю эту чудовищную работу фашистские изверги прикрывали якобы дать правильное развитие и  воспитание детям прифронтовых районов. Население районов не верило лжи немцев и всячески стремилось укрыть своих детей от гитлеровских детоубийц. Тогда фашистские мерзавцы начали насильно отбирать детей у их родителей, посылая для этой цели специальные команды эсесовцев, которые оцепляли населённые пункты, производили обыски и насильно забирали детей в лагеря. Истинными причинами изъятия детей у родителей, как это установлено из рассказов жителей указанных выше сёл и деревень, являлось создание детских лагерей «доноров» для переливания крови советских детей раненым немецким солдатам и офицерам. Привожу отдельные из многих рассказов жителей об этих чудовищных преступлениях гитлеровских мерзавцев. Жительница деревни Широкий Рог Рогачевского района СОБОВА А.С., 1900 года рождения, со слезами рассказала, что за 4 дня до прихода Красной Армии к ней в хату зашёл немецкий комендант ГОФМАН со своими солдатами и начал делать обыск. «Они нашли спрятавшихся двух моих дочерей: Валентину и Татьяну и забрали их. А несколькими днями раньше они забрали моего 11 летнего сына. Я со слезами просила немцев оставить дочерей, но они связали им руки, привязали к повозке как собак, и увезли неизвестно куда. Теперь я плачу по своим детям каждый день. Глаза мои не высыхают от слёз.»       Жительница деревни Лески Рогачевского района ДЕГТЯРЁВА Мария 49 лет, рассказала: «В нашем селе немцы насильно забрали всех детей от 8 до 15 летнего возраста и отправили их в спецлагеря якобы для воспитания. На самом же деле, как нам стало известно, детей отправляли в спецлагеря, обнесённые колючей проволокой, куда никого из родителей не пускали, а затем специальными эшелонами отправляли куда-то за Бобруйск. Дети, желая спасти себе жизнь, перелезали через колючую проволоку, обдирали себе руки, лица и бежали в леса, прячась от немцев. Многие выпрыгивали через окна вагонов, когда поезд отходил от станции.»       Житель деревни ЗАЛРУТЬ КОЗЛОВ Антон Трофимович, 1917 года рождения, эвакуированный немцами в село Вила Бобруйского района, рассказал: «Работая на ст.Красный Берег я видел, как и немцы каждый день приводили под конвоем пяти-семи-восьми летних детей и несколькими эшелонами отправляли их в направлении Бобруйска. Только 25 июня, за несколько часов до прихода Красной Армии, немцы отправили 5 вагонов с детьми в направлении Бобруйска. Когда дети спрашивали немцев, вталкивавших их вагоны, что они будут с ними делать, немцы отвечали: «Будем высасывать из вас кровь и вливать раненым солдатам и офицерам.» Такие разговоры немецких солдат мне приходилось слышать неоднократно. Когда дети узнавали о их судьбе, они начинали кричать и плакать, упрашивать немцев, чтобы они их пожалели. Немцы грубо окрикивали детей, закрывали вагоны на замок и отправляли поезда. Когда поезда трогались, дети выпрыгивали из вагонов в окна, и немецкие солдаты их здесь же или расстреливали из автоматов или калечили тяжёлыми побоями.»       В сёлах Рогачевского, Жлобинского и Бобруйского районов почти нигде невозможно увидать детей указанных возрастов. Население этих районов заявляет, что немцы отняли у них последнюю радость – их детей.

ГАЛАДЖЕВ

Нр….. _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ ПУ I БФ 28.6.44г.

ВЕРНО:

НАЧ ОТДЕЛЕНИЯ ИНФОРМАЦИИ

ПУ I-го БФ- М А Й О Р-

/АДРИАНОВ/