Всё, что хочешь

Когда Луи был юн, то учился тайне соблазна у женщин. Правда, повзрослев, он стал замечать, что чаще и больше его тянуло исключительно к мужчинам. Совсем невинным, у которых еще не было других мужчин и которые ничего толком не знали о сладких тайнах запретной близости. Недосягаемые, скованные цепями ложных обещаний, они были дьявольским плодом искушения — чужими любовниками, робкими и до невозможного прелестно ухоженными, а еще никогда не любимыми самим де Пон дю Лаком. Всё, что он мог забрать у них — это жест, способ поцелуя, особую игру... В невинности сила и страх — так он думал. Ненасытная, уступчивая, безмерно противоречивая, будто поведение аморального ребёнка, готового раскрыть свою душу любому соблазну, который только возможно представить грешному созданию. Каждый раз в постели Луи был крайне осторожен: аккуратно снимал красивые наряды и украшения, освобождая молодое вожделеющее тело от пут, увлекал в томительные ласки своими сильными искусными пальцами, безустально выцеловывал сантиметр за сантиметром бархатистой кожи, манил за собой, словно порочный демон, а после поглощал. Часто мог он слышать, как прелестные юноши, теряя всю напущенную для внешнего мира твёрдость в холодных глазах, ласкали слух тем, что хотели бы остаться с Луи навеки. Они просили испить их до самого конца, просили распалить их души, молили заставить их растаять, испытать нежную дрожь во всём теле, трепет в глубине ярких глаз, сосредоточившись только на одном лишь мгновении — в его сильных руках и страстных объятиях. «Ты смелый рыцарь? Беспощадный похититель сердец? Быть может, ты талантливый музыкант, который ранним утром исчезнет без следа, оставив на память след от поцелуя? Хитрый и безжалостный убийца? Кто ты, скажи мне?» Спрашивал пылким шепотом ему на ухо каждый, впадая в сладкую истому от выдуманных игр и лаская тонкими бледными пальцами его тёмные волосы. — Я — всё, что ты захочешь. Тихо врал он, позволяя губам искривиться в прелестной улыбке. И они верили, верили каждому его слову; сердце их билось быстрее, и ощущения становились ярче. Им казалось, что он — этот воинственный рыцарь, этот непревзойденный музыкант, способный заставить петь даже ангелов — находился здесь не из-за сладкого вина и изысканных яств юного тела, но из-за них самих и их невинных душ… Они не знали, как сильно заблуждались. Дивное и короткое блаженство любви охватывало всех любовников, но не самого Луи. То лишь вспыхивало золотым пламенем где-то внутри, потом неминуемо шло на убыль и гасло окончательно. После он долго лежал с закрытыми глазами на крепком торсе мужчины, которым овладел, и уже едва ли мог вспомнить его чудное имя. Больше уже между ними не было сказано ни слова. Они тихо лежали и медленно приходили в себя. Луи в такие моменты был неподвижен, слушал тишину и чувствовал, как собственное тело просыхает, постепенно становится привычно прохладным. В приятной усталости, играя пальцами по чужим бёдрам, он глубоко вдыхал ночь и запах молодого тела, не думая ни о прошлом, ни о будущем. На всё ему было абсолютно плевать.

***

Впервые за долгое время Луи ощущал подобие амёбной, сомнамбулической депрессии. Она, по своей сути столь ненавязчивая, охватывала его: окатывала не только снаружи, отображаясь на лице, но и внутри; старалась омыть его волнами с головы до пят, не позволяла выскользнуть из объятий удручающей пустоты реальности… Забирала всё: кислород, свет, сияние и пресность будней в их незаурядности, изгибах простой красоты — всё было отнято ею, этой бездной усталости. Пучины раздумий, трепет души на грани сумасбродства — сухого и тихого, вырвать из которого может простой глухой стук. За ним следует его взгляд, лениво, медленно очерчивает контур двери и спускается вниз, прикрываясь тёмными ресницами. — Открыто. Он не рассчитывал на эту встречу. Это тоже ложь. — Думал, ты сегодня уже не зайдёшь. — Насколько я помню, этим вечером ты не хотел видеть меня. Без спешки покинутое рабочее кресло, преодоление расстояния до двери и наклон навстречу гостю — привычный ритуал. Немногим позже — позволение жаждущим губам приблизиться, молча поприветствовать друг друга в первом поцелуе за этот вечер. Медленным ответом обвить рукой вокруг шеи, заглянуть в голубые глаза и притянуть за ворот куртки, пока их владелец лениво расстёгивает пуговицы на чужой рубашке: от самой верхней ко второй, третьей, четвёртой… — Ты, кажется, совсем забыл о том, что необходимо раздеться, — простая констатация факта, не более того. Привычно-провокационный тон. В этом весь Лестат. В этом заключена вся его сущность. Внутри комнаты оказывается теплее, чем снаружи. Освещённый высокими яркими свечами, сервированный трапезой стол, блюда с фруктами и бутылка охлаждённого красного — хмельное, с горьковатым привкусом, хоть и именуется «полусладким». Оно разлито в бокалы рукой Луи, и совершенно плевать на тот факт, что Лестат предпочитает любому вину свежую кровь. Но и это, в конце концов, исправит тёмно-красная капля на ослепительной белизны рубашке, намеренно оставленная там случайной неслучайностью. Сладость полуулыбок, завуалированные во взглядах неприкрытые желания. — Почему ты выбрал именно его? Бутылка любимого коллекционного Луи. Соблазнительное, страстное, разливающееся приятным теплом внутри. И тихая радость, что сегодня настал вечер, принадлежащий лишь им: в камине трещат дрова, и лёгкая мелодия джаза заполняет пространство, пока один из них пьёт глоток за глотком, а другой лишь дотрагивается длинными пальцами до дужке бокала, имитируя заинтересованность в выпивке. Лестат своим вкусам изменять совсем не собирается, заочно понимая, что вина всех сортов этого мира не заменяет ему сладкой кровавой истомы на губах. «Боже мой, Луи, и когда ты научился делать такой хитрющий взгляд, паршивец?» — вертится в голове де Лионкура, прежде чем приходит осознание, что этой ночью они будут искать ответы на все их вопросы, еще не подозревая о том, что новое видение страсти и одержимости друг другом совсем не оставит им времени, чтобы задать их вслух. Потому что Луи — ходячее противоречие. Он может быть до тошноты правильным и тактичным, но и неожиданно опасным: Летат прекрасно это уяснил. Существо, что совсем не похоже на прочих. Он — упорный и странный, необъяснимый. Совсем как та сорвавшаяся капля красного вина. Кровавое пятно. Точно такое же, как и то, на миг задержавшееся и дрожащее на его губах; хватит лишь одного единственного прикосновения, чтобы смахнуть его оттуда, но Лестат перехватит чужое запястье быстрее, сожмёт ладонь Луи в своей и одним лишь взглядом предложит искупаться в этой ночи, в этом горьковатом, но очень-очень красном вине… Луи знает, что это способно затянуть в ад, стоит лишь поддаться, но всё равно целует Лестата первым, лениво берёт всё в свои руки и ведёт эту игру. Кончиком носа проводит вдоль бледной шеи, медленно лижет языком по вкусно пахнущей коже, резко разворачивает и прижимает к себе спиной. Быстро растущее желание сопровождает вереница кротких поцелуев в светлый затылок и осторожных шагов в сторону дивана, где после прояснятся детали: сегодня один из них подчинится воле другого, встанет на свои колени и будет покорно ожидать приказов. Ведь так было задумано с самого начала. Луи завязывает Лестату глаза и ласково роняет на мягкий диван. Раздевает и осыпает нежными поцелуями всё его тело, до самых кончиков пальцев; шёпотом в самые губы он просит его соблюдать правила игры — не двигаться до тех пор, пока не позволит этого сам. Возбуждённый, тлеющий от страсти, но ничего не способный предпринять по просьбе своего дражайшего любовника, вампир выгибается как змей, но остаётся заложником в руках своего пленителя. Вся его свобода сейчас — это раскрытый в имитации, неистово хватающий воздух рот, будто бы пересохший от возбуждения. И Луи, наблюдающий за этим со стороны, явственно ощущает, насколько силён его собственный «звериный голод». Похожий на неземной катаклизм, воплощаемый двумя разгорячёнными телами в реальность, пристально-страстными взглядами и тяжёлым, надрывным дыханием. Луи смотрит на покорного Лестата широко раскрытыми глазами, точь-в-точь как цветки эустомы. Каждая ресница тщательно очерчена неуловимыми тенями, а в глубине каждого зрачка — по пульсирующей ярчайшей звезде. Луи даже начинает мерещиться запах его кожи, едва ощутимый и оттого ещё более волнующий. Как если бы он проникал в каждую клеточку организма, и медленно растущий огонь вновь зажигал его застоявшуюся кровь. Лестат действительно не был похож на всех любовников, которые делили постель с де Пон Дю Лаком и ублажали его своими телами, охваченные сетями и ловко расставленными ловушками. Все они дарили ему наслаждение плоти — душой же был он холоден. Каждый взгляд, пристальный контакт глаза в глаза… и красавец верил каждому его слову, бессовестно позволяя себе раскинуться нагим телом поперек его постели и впитывал сладкий яд, который Луи посылал ему в прозаичных, но тривиальных словах о любви — ему ведь совсем не сложно. Однако, стоило обладателю тонкой талии и широких плеч выскользнуть за пределы его дома, а простыням остыть — Луи сразу же забывал о нём, как и о всём том, что могло происходить получасом ранее. Но Лестат… Этот чёртов Лестат. Он не был похож ни на одного из них. И сейчас, думая об этом, он медленно, но уверенно подходил к своему заключению о том, что если этот миг всецело и безвозмездно принадлежал ему одному, если последствия себя не проявят, сможет ли он осмелиться поверить Лестату? Не будет ли всё это ложью? Отлично сыгранной игрой, отточенной цепким разумом де Лионкура настолько тонко, что и подкованный в психологии человек не сразу-то отличит от реальных эмоций? Такое с Луи творится впервые. Он ясно помнит, что как-то раз Лестат сказал ему: «Не пытайся отрицать этого. Тебе не скрыть правды. Я вижу природу твоих истинных желаний». Тогда де Пон дю Лак поверил ему. Он поверил всей своей душой, что единственная вещь, которую стоит бояться — это сам Лестат. И одеяло страха, дружелюбно предложенное им, каждый раз с головой накрывало Луи, который ощущал, что больше не может справиться с чувствами. Что теперь уже сам он пойман в ловушку этих бушующих эмоций, которые так долго отвергал. Луи дотрагивается до руки любовника лёгким касательным движением, и когда пальцы едва касаются его кожи, он чувствует, как ток проходит через всё его тело. Он облизывает свои пересохшие губы. Красные тени заката медленно вздыхают на шторах его спальни, разбредаются по стенам, стекают багряным золотом на ковёр — не касаются их с Лестатом, чтобы не навредить. Тогда Луи чудится, что музыка в комнате затихла, а всё, что осталось на слуху — лишь шёпот де Лионкура, лишь его томные вздохи; они казались продолжением волшебной музыки давних времён. Он не выдерживает и целует его глаза через ткань повязки. В этот миг ему кажется, что он ощущает биение собственного сердца, словно бы сам он бросился с крутого обрыва в бурлящую реку. Но оно совершенно точно не отбивает ритм. Горячий влажный язык Луи скользит по чужим губам. Лестат стонет в ответ и размыкает их, покорно принимает чужую сладость, сам льнёт к своему любовнику. Волна желания пробегает по всему телу, захлёстывает собой обоих. Кончиками своих пальцев Луи нежно касается чужой плоти, заставляет её восстать; мужская сильная рука дотрагивается до наливающегося ствола, округлого атласного окончания, поглаживает, пощипывает и вновь покрывает осторожными ласкающими прикосновениями нежную кожу. Пульсирующее тепло усиливает и без того сильное желание. Теперь уже волны урагана пробегают по собственному телу, и пальцы скользят быстрее, пока обманчиво-покорный Лестат под ним стонет от сладкой пытки. — Поцелуй меня снова, mon cheri, — просит он, и Луи кажется, что рядом звучат гортанные всплески волн. Он наклоняется ниже и его губы овладевают чужими. Тихо произнесённые слова: вампир признаётся сам себе, что не может любить принца-паршивца больше, чем уже любит… В ответ сильные руки Лестата обвивают его тело, горячие мягкие пальцы поглаживают спину, отыгрывая песню невесомых прикосновений и поцелуев. Он гибкий, стройный и чертовски горячий, но дрожащий в эту минуту, словно пребывающий в лихорадке. Такое вообще возможно? Проникновенные стоны снова заполняют всё пространство вокруг, и Луи ловит себя на мысли, что сам еле сдерживается: перед глазами всё плывёт от сильного желания. Сильный прогиб в спине, прикосновение плоти к плоти. В глубине естества де Пон дю Лака сильнее густеет пламя страсти: одна волна подталкивает другую, пока язык нежно ласкает тёплую чистую глубину. И там, в этой глубине, язык Луи встречается с языком Лестата, как встречаются в неизведанных глубинах океана два диковинных создания. Они приближаются друг к другу, соприкасаются и сливаются. Блаженство растекается по всему телу Луи, и спустя минуту дрожь нетерпения безжалостно вонзает в него разом все свои когти: он выгибается, обхватывает Лестата за талию и сажает на себя. Приподнимает бёдра под сладкой тяжестью, бесцеремонно врывается в не менее сладкую тесноту, и мир начинает плавиться в этом огненном кольце. Луи скользит в нём ритмично и долго. Его плоть мягко входит в нутро, полыхающее влажным огнём. Движения их тел навстречу друг другу быстрые. Бархатистый шёлк угольной лентой слетает с бледного лица — за окном еще не стало светло, и Луи видит, как нечто словно бы просыпается, продираясь сквозь прищур голубой радужки дьявольских глаз. — Скажи мне… кто ты? Луи почему-то произносит слова, которые сам слышал не раз, и кровь стынет в его жилах. Ощущение жгучего волнения захватывает с головой. Лестат… Его Лестат всё еще рядом, он прямо здесь, с ним, но мыслями где-то далеко, на свободе. В ответ не произносит ни слова, ни шёпота. И от понимания этого становится еще хуже. — Кто ты?.. — Луи повторяет свой вопрос, сглатывает вязкую слюну, ожидает… — Я — всё, что ты захочешь, mon cheri.