Всегда

Жизнь — не сахар, Леон это усёк ещё совсем-совсем мелким, когда родителей превратили в решето. «Такое бывает», пожмет кто-то плечами. Бывает, да. Все проблемы из детства, милый. Вся его чертова жизнь ежедневно напоминает об этой простой истине. Как мантру, чтоб ни на минуту не забывал. С Эшли голос замолкает, успокаивает всю паранойю, будто лёгкой ручкой смахивает. А ещё утешение находится в алкоголе. Стакан виски, и жизнь становится чуть лучше. Иногда чуть больше. Перед самым отъездом, после Дня благодарения – они достаточно сильно поругались, а потом не общались целый месяц. Это хуже морозов Аляски, на душе от этого — вечная зима. Такая не растает от Рождества, как в глупой рекламе, где в Рождество прощаются все грехи. Леон узнаёт о случившемся в самолёте, когда рядом сидит какой-то жирный мужик, а Леон размышляет, как долго будет доставляться его оружие. С этими хреновыми ЦРУшниками всегда так: «Здравствуйте, ваш багаж будет доставлен в ближайшие дни». Хер там плавал, хочется спать, поесть что-то помимо галетов, виски, может даже сигаретку, как в старые-добрые, а ещё выкинуть мерзковатого мужика с его места: от него несёт потом и глинтвейном. Середина декабря, блять, в это время от каждого несёт глинтвейном. Сальные ручки сжимают какой-то желтушный журнал, и черт возьми, лучше бы Леон не смотрел, лучше бы он был в это время дома. Мужик крякает, рассматривая Эшли на обложке, будто раздумывая, вздрочнуть ли на неё в туалете. — Хороша, а? — жирдяй ласково проводит по миниатюрной фигурке Эшли Грэм. Леон смотрит только на заголовок: «Все карты раскрыты», «Эшли Грэм и разоблачение святой». На обложке: Эшли в открытом топе и джинсах с низкой посадкой, закрывает лицо от папарацци. — Сюда дай, — он не ждёт, просто выхватывает у жирдяя из рук журнал. Эшли говорит, что ей плевать, что пошли они нахер. Но Леона Кеннеди так просто не проведешь. Если она находит о себе ещё одну малюсенькую статью, где кто-то ей недоволен, то всё заканчивается ужасом в глазах. Эшли не плачет, не устраивает истерик, ей просто хочется быть нейтральной, той, о ком забудут через пару дней. Леон даже не читает, просто разглядывает. — Прикинь, слили все данные этой крошки, — улыбается так сально-сально, но руки за журналом не тянет, может понимает, что огребёт от этого странного мужика, — от электронной почты — до места жительства. Так этой сучке и надо, ходит, бля, нос задирает. Слыхал, че пиздит о таких как мы? — И что же? — интересуется он, уже сжав кулак. Эшли будет ругаться, но если то, что говорит этот жирдяй, правда, то дела плохо. — Она нас ни во что не ставит, говорит, типа мы — созданы для прислуживания, нихуёво загнула, а? Так вот, сучка — допизделась, и все её данные слили, квартирку пытались ей поджечь. Почему ни один ёбаный хер не сказал ему? Может, они не хотели говорить ему до возвращения, но черт возьми, что с Эшли? У него даже не встаёт вопроса, правда ли Эшли сказала это. Он знает, что нет. Эшли всегда держит язык за зубами, даже если ей что-то не нравится, она будет улыбаться. Её обольют, она скажет «извините». Кроме одной их той ссоры. — Куда слили? — в голове одно: «ты убивал голыми руками, этому хватит одного удара, действуй». Ему просто нужно выпить. Выпить так, чтобы забыться. И Эшли выкинет его шмотки за порог. Или стоит узнать Эшли, что на задании они снова пересеклись с Адой. Это она уже наверняка знает, издержки военных тайн, которым не суждено быть тайнами. — Как куда? В сеть, нынче че только не сливают, видал «Одна ночь с Пэрис Хилтон»? Улёт. Леон крутит злосчастный журнал в руках, нет смысла читать грязь в долбанных журналах. Нужно ждать посадки. Если сейчас он изобьёт долбанного жирдяя, он не сделает лучше. Его загребут копы, и к Эшли он попадет, в лучшем случае, через дней четырнадцать. Гребаная миссия, — зло цедит воздух меж зубов, — это была одна из тех, на которых запрещено звонить хоть кому-то, кроме связи с управлением. Злость бурлит внутри лавой, черт возьми, им пытались поджечь квартиру, номер Эшли слит, где теперь её искать? Сделал, блять, сюрприз, решил не включать телефон, а ждать её дома. Подождал. С рождеством, Леон Кеннеди. Отлично помирились, всё ещё хочешь пропустить пару бокальчиков в баре, а? — И много слили всего? — интересуется Леон. Он мог догадаться, определенно мог. Но черт возьми, он не экстрасенс и у него нет подружек, типа Триши, которые раскидают ему на таро, что-где-когда. — Вроде с ней вышло эксклюзивное интервью в «Times», видел? Половина декабря о ней пиздят, — мужик лыбится, будто нет ничего приятнее. — И что в интервью? — А ты чего так интересуешься? Понравилась, а? Я бы с такой и сам не прочь… — Интервью, — голос, что сталь. — Точно, хах, да ничего интересного. Ну вроде, все решили, что на неё зря напиздели, но я таким крошкам не верю, мужик, — довольно крякает, как жирная индейка на Дне благодарения, — Прикинь, с каким-то воякой фачется, с тем, с которым их вечно фоткают, смазливенький. Такой, бля, нужен… Ёбаный пиздец. Леон вздыхает. Нельзя. Они обязательно помирятся, — Леон глотает душный воздух самолёта. Скоро рождество, они купят дурацкие свитеры и будут смотреть, не менее дурацкие рождественские комедии. Просто выдохни. — Мужик, не зарывайся, — это действует лучше ударов или криков. Сосед просто корчит лицо. Леон думает о том, что он похож на ебучего инфицированного, может это шиза, но руки неосознанно тянутся к куртке. Он неосознанно подсчитывает: если отхерачить ублюдку половину бошки — из него вылезет плаг? Киндер сюрприз, блять. Или может это один из тех зомбарей? — Ладно-ладно. Такие девочки высшего сорта, нам только в журналах на них и глядеть. Кому как. Леон молча уходит в туалет. Ёбаная Америка, этим хреновым уёбкам всегда нужно сунуть куда-то свой длинный нос. Поджидают на каждом углу, будто Эшли не обычная студентка, а блядская знаменитость. Куда съехала Эшли? Что с ней сейчас? Она ведь не осталась в той квартире? Леон надеется только на это. Им срочно нужно менять место жительство, машину, город, имена и внешность. А ещё помириться, бросить пить и стать улыбчивым папашей из реклам 80-х. Эшли решает всё тем путём, который знает с детства: оправдание. Леон решает проблемы так, как умеет: жёстко и радикально. Может она считает такие методы решения проблем неоправданно жестокими, но черт возьми, жизнь уже не раз доказала, что иначе попросту нельзя. Стоит один раз кого-то пожалеть, и ничего хорошего из этого не выйдет. Может, его отец был не лучший из людей, но через много лет Леон понял, что он был прав: либо ты — либо тебя. Телефон он включает сразу в аэропорту, сеть ловит плохо. Но Леон сразу замечает одно непрочитанное с незнакомого номера: «Мне срочно пришлось менять номер и квартиру. Наши вещи остались в старой, я медленно стараюсь перевозить на новую, но выходит долго. Думаю, ты уже в курсе произошедшего, не волнуйся за меня. Позвони как будешь в городе.» И Леон звонит, попутно покупая втридорога, чертов «Times». Радует одно — Эшли не на первой полосе, на кануне рождества это понятно. Всех больше волнует ель в центре города, подорожание цен, и прочее-прочее. Интервью с Эшли располагается на седьмой страницей, аккурат меж очередным скандалом Бритни Спирс и какой-то хернёй с Джастином Тимберлейком. Он звонит Эшли, попутно читая интервью, садится в зале ожидания, хрен с этим багажом, там ничего кроме семейных трусов-носков-пары футболок. Гудки идут раздражающе долго. — Алло, Леон, это ты? — голос у неё полон надежды, не зря ведь вызубрила его номер. Она выдыхает, Леону знаком этот выдох: «живой». Наверное, уселась куда-нибудь и глаза прикрыла, чтобы ни-слезинки. Сидит, прижавшись в стенке, и тихо-тихо проклинает. И Леон чувствует облегчение, будто скидывая с себя груз. Голос Эшли. Голос его милой-милой Эшли, от которого по рукам идёт дрожь, а сердце обретает покой. — Да, с тобой всё в порядке? Прости, узнал о всей этой херне только тогда, когда уже летел домой. Узнал бы раньше — сразу бы приехал, — тараторит, будто боится не успеть. — Всё хорошо, Леон, — вздыхает тяжело, — не весёлое рождество в этом году выходит. Твои вещи я перевезла первым делом. «Вещи». Кодировка оружия. Вот за это он любит Эшли. Она знает, что первым делом нужно избавиться именно от него, для своей безопасности. Она умнее, чем кажется на первый взгляд, раз в миллион. — Где ты сейчас? И что вообще произошло? — напирает он. Эшли тихо-тихо в трубку фыркает, как только она и умеет — игриво. Леону не сложно представить, что она также игриво переносит кейс забитый оружием, может в одной из своих мини юбок с низкой посадкой, в которых так хорошо видны её выпирающие тазобедренные косточки. Эшли Грэм с оружием достойна стать главной сексуальной фантазией. В лет четырнадцать он бы сделал из этой сцены в своей голове полноценный храм. — Всё как всегда, снова сфабриковали какой-то бред, Леон понятливо кивает, будто она его может видеть, — ты вернулся? Потерпи, дорогая, осталось сделать парочку дел и я снова буду дома. Побудь немного в неведении, милая Эшли. Только если всё уже не решил твой папочка. Может сейчас не время, и ему нужно бежать домой, вымаливать прощение Эшли, умолять на коленях и клясться-клясться: больше никаких баров, никакого виски и запаха перегара, никаких ночных приходов домой. Самый верный из псов, блять. — Почти, закончу пару дел и примчусь домой, хорошо? Он слышит, что она грустно вздыхает, ей не хочется никаких дел. И она уже точно знает какие у него дела. Уж лучше в барах бы заливал успешное окончание миссии, чем снова лез на рожон. Для неё это равноценно. — Хорошо, будь аккуратнее, — она молчит долгие секунд пять — обдумывает, — И Леон, этим делом уже занялся отец. Ну конечно. Леон сдерживает раздраженный вздох. — Я люблю тебя, — признание заставляет Эшли тихо пискнуть в трубку, — Скинь эсэмэской новый адрес, буду к вечеру. Леон быстро сбрасывает, черт возьми, ему сейчас очень-очень хочется домой. Но хрен там он оставит всё это просто так. Номер отца Эшли всё ещё вбит как «Президент». Леон не дрожит, набирая его, не сегодня. Если большой брат в деле, значит дело уже в рукаве, просто стоит удостовериться. Голос у бывшего президента уставший, но игривый. Значит всё закончено, Леон опоздал. — А, Леон, уже вернулся? Леону почти жаль, он хотел наказать лично каждого причастного. — Всё закончено? — старается звучать не разочарованно, но, может быть, он звучит слегка раздраженно. — Я понимаю, что тебе хотелось бы, разобраться со всем лично, но мы не могли ждать, — голос у Джона мягок, может от старости, — отчёт о проделанной работе придёт тебе на электронную почту, — немного помолчав, — не лезь в это, Леон, ты силён и умён, но политические игры куда сложнее. Эшли обучена им получше тебя. Она молодец — перевернула ситуацию в свою пользу. Эшли рождена в политических интригах. Об этом Леон забывает каждый раз. Сложно сопоставлять Эшли Грэм — светскую львицу, которая грациозно перемешивает все карты, а в конце, будто насмехается — выдаёт все тузы. И Эшли, которая зевает на ухо; Эшли, у которой коллекция мини юбок; Эшли, чья косметика к концу недели переезжает на каждую поверхность в квартире. И Леон обманывается. — Я… — Леон и сам знает, как плохо это прозвучит. Эшли не раз говорила ему, что, возможно, это звучит немного жутко. «Немного», нет, это звучит жутко. — Я знаю, ты готов убивать за неё. Но радикальное решение её проблем не поможет, а только умножит их. Если хочешь помочь, то сопроводи её на рождественский приём. Покажи себя в лучшем свете. И ещё, парень, ты знаешь, как хорошо я к тебе отношусь, кончай уже с этой дрянью, с обоими, Леон. После окончания разговора он сидит ещё пару минут в абсолютной тишине, всё ещё сжимая дурацкую газету. Читает он её бегло, в ней мало смысла. Эшли на публике – наивная дурочка — удобный образ, должен признать Леон. Но чужой, совершенно незнакомый. «Я так испугалась, когда это произошло. Леона не было дома, я думала, что меня снова хотят похитить, это было так ужасно. Но в этом нет вины того парня, он стал лишь жертвой клеветы. Он перегнул палку, но мне очень жаль его, не думаю, что он осознавал свои действия.» «Собираетесь ходатайствовать о его невиновности?» «Мне хватит извинений. Действительно виновен тот, кто оклеветал меня. К счастью, виновного уже нашли, никогда не могла подумать, что кому-то придёт в голову заниматься такой глупостью.» «Ты испытала большой стресс, после такого тяжело оправиться, тебе есть, что сказать нашим читателям, прежде чем мы продолжим?» «Слова, которые выдавались за мои — ужасны. Если бы я сказала, что средний класс создан для удовлетворения моих потребностей, то осквернила бы всю свою семью в нескольких поколениях. Мой отец начинал простым юристом, а моя мама — учительницей в школе, мой дед работал на заводе, как и моя бабушка. Я хочу извиниться и сказать спасибо всем тем, кто не поверил этой наглой лжи.» Леон почти рассмеялся в голос, у такой Эшли не хватает нимба над головой и ангельского песнопения. Конечно ей поверили, черт возьми. Даже если ей не поверили, просто решили не воспринимать такую дурочку в серьёз. И Эшли рассчитывала на это. В глазах журналистов она миленькая, сладенькая и добродушная дурочка, которая простит нападки. Сделает вид, что простит. Тем временем за её ангельскими крылышками разыгрывается уже настоящая партия. Такой Эшли нужно лишь махать ресницами с невинным личиком: а-вы-правда-продюсер? Леон обычно выбирает цветы не заботясь о символах и этикете. В этот раз решил сделать всё по высшему разряду. Он становится одним из тех вояк, кто живёт от командировки к командировке, жизнь между застывает на домашней рутине. Приехал — подари цветочки, жена поймет и примет, а потом снова рутина, где можно ещё пару недель пилить друг-другу мозги. Продавщица с выведенным розовым маркером на бейдже — Глория, советует брать белые хризантемы — символ чистой любви, блять. Их новая квартира дальше старой, Леон подозревает, что им пора присматривать полноценный дом. Но пока об этом рано говорить. И он так долго ждал этого момента, что попросту не может поверить, что не лежит где-то с истощением, а вот-вот увидит Эшли. Его Эшли: с хвостиком на голове, в домашних вещах, с розовыми ноготками и пахнущую домом. Один этаж и он дома. Что-то подобное он испытывал лишь однажды — во время Раккун-Сити. Ада Вонг отдаёт резкой болью в желудке, будто язва. Они пытались встретиться на нейтральной территории, пытались поговорить без постоянных игр. Ничего не вышло. Ада Вонг выскользнула из его жизни алой кометой. В Раккун-Сити он выжил ради неё, выжил, чтобы защитить. Жалеет ли он об этом? Нет. Никогда. Эшли вылетает на него с объятиями, как только видит его лицо в домофоне: уставшее, с недельной щетиной, но без ран. Налетает быстрее снежных вихрей. Эшли Грэм обвивает его шею руками, будто боясь, что он вот-вот снова уйдёт. Кожа Леона под руками — горячая, обжигающая. И Эшли выдыхает, она так долго его ждала, так долго сжимала потёртый кулон. Он наконец вернулся. Это лучше любого подарка на рождество. Лучше того рождества, когда отец подарил ей первую машину. Лучше того рождества, когда она ускользнула со школы-интерната на вечеринку к Эрвину Россу. Она просто прижимает к себе Леона и думает: живой-живой. — Эй, Эш, посмотри на меня, — и она смотрит — преданно, немного уставше. От частого волнения у Эшли залегли тени под глазами, может даже от недосыпа, — видишь, со мной всё хорошо, и это тебе, — немного смущённо отдаёт букет цветов. Он целует её в нос и подхватывает на руки, легко занося обратно в квартиру. Эшли смеётся ему на ухо, и Леон Кеннеди знает, что именно ради этого смеха он возвращается домой. *** Может их ссора началась слишком глупо. Тем более, кто начинает ссору перед самым Днём благодарения? И оно того не стоило, всё началось с разговора утром субботы. Может, в пятницу он немного перепил, может не лучшей идей оказалось абсолютно пьяным вваливаться домой. Эшли терпит это весь ноябрь с середины октября. В начале она говорит себе: так нужно, ему лучше. А потом, это началось чаще и повод ему больше не нужен. Эшли садит его утром вместе с бокалом минеральной воды. Губы у неё подрагивают, будто вот-вот разрыдается, а ногти сжимаются в край стола. — Хорошо, попробуем ещё один раз, Леон, — Эшли расстроена, расстроена не на шутку, — с самого начала отношений мы договорились, что полностью доверяем друг другу, — Леон послушно кивает, — Ты начал пить каждый день, у тебя что-то произошло? — Эшли чересчур натянутая струна, вот-вот лопнет от напряжения, перережет тебе все руки и про лицо не забудет. — Ничего не произошло, — Леон раздраженно отмахивается. Что, черт возьми, могло произойти? — Леон, — вздыхает, будто на фортепиано партию отыгрывает, — ты никогда раньше не пил столько, не сидел в барах, будто один из тех пьяниц, кто уже ничего не ждёт и не надеется, — Эшли страдальчески сводит брови и глядит в потолок, может что-бы слёзы не вытекали. Леон сидит напротив, внешний вид потрёпан, Эшли даже кажется, что и модненькая стрижечка потеряла свой шарм. Лицо опухшее и под глазами залегли тени. Её Леон горит ярче звёзд, этот Леон – потухшее солнце — чёрный карлик. — Я просто расслабляюсь, ты сама хотела, чтобы я отдыхал, — он знает, что звучит как один из тех вредных детей, или задиристых мальчишек в детском доме. Но поделать ничего не может. Разве он делает что-то плохое? Он просто расслабляется. Может, Эшли это немного пугает. Она старательно отводит от него взгляд. Эшли может рассказать, что бывает, когда милый, застенчивый и зажатый мальчик, как Леон, выпивает. Поверьте ей, «немного страшно» — полный бред. В такие моменты сердце сжимается от недоверия и леденящего страха. — Вчера ты — назвал меня Адой, Леон, — Эшли неловко утыкается взглядом в кружку чая перед ней, Гарфилд машет ей рыжей лапой и она в ужасе понимает: он врал ей всё время, каждое слово — ложь. На что она только надеялась? Она глупо хихикает, шепчет: «господи-боже». Такого попросту не может быть, они говорили о свадьбе, детях, совместной старости, но в его голове только Ада. Он ведь не мог врать ей каждый миг? Глупая-глупая-глупая, ты сама ведь повелась, знала ведь с самого начала, Ада для него то-же самое, что и он для самой Эшли. — Я не мог… — сердце от этого делает болезненный кульбит. Он ведь не мог, правда? — Я начинаю подозревать, что наши проблемы куда глубже, Леон, — голос Эшли дрожит от кома в горле. — Это просто пьяная выходка, — он замолкает на секунды две, — ты ведь не думаешь, что-то я изменяю тебе? Я не видел её год, Эшли, и она не из тех, кто согласится быть любовницей… Эшли зажимает ладошкой рот и глухо смеётся. — А я из тех, да? — Ты знаешь, что я не это имею ввиду, послушай, я люблю тебя и только тебя. Если ты хочешь, чтобы я не пил, я не буду пить, – Леон легко сдаётся, но он всё ещё не понимает, чем вредят пару стаканов виски в день? — Что я должна думать, Леон? Что, черт возьми, я должна думать? — она не даёт ему ответить, — Леон, я прощу тебя один раз, поверю твоим оправданиям, но в следующий раз я просто соберу вещи. Если у тебя есть проблемы с алкоголем, то мы решим их вместе, но если у тебя осталось что-то к той шпионке, то будь взрослым мальчиком и сделай выбор. Леон сматывается на задание, где светится Ада Вонг, и Леон думает: ёбаный пиздец, будто весь мир решил отомстить ему. Может он не самый лучший парень из всех, но он старается, честное слово. *** А потом наступает пятница — двадцатое декабря. Леон знает, что просто должен сделать это. Просто официальный выход с Эшли на приём. Ничего такого, туда-обратно. Они миллионы чёртовых раз ходили вместе в общественные места, даже не думали скрываться. Но от от этой пятницы Леон скрипит зубами, будто ему выдали одно из самых сложных заданий. Так и есть. Там будут чёртовы репортёры, которые снуют туда-сюда, а Эшли будет в самой гуще событий. А ещё между ними всё ещё послевкусие давней ссоры. Эшли крутится весь день возле зеркала, что-то вкрадчиво объясняет визажисту и кокетливо кидает на Леона взгляды. Леон только ходит туда-сюда, будто неприкаянный, в сотый раз рассматривает свой смокинг — новый, дорогой, не чета старому. Леон подозревал, что в старом он выглядел как школьник на выпускном балу. Одна туфелька на ноге Эшли стоила дороже всего его старого смокинга. И Леон подозревает, что так и должно быть, чёртовы политические игры. Эшли крутится перед ним в шелковой тряпке, последняя-коллекция-милый. — Что мне нужно делать? — спрашивает он, немного нависая над Эшли, — Давай обговорим это заранее, — Леон видит, как она кокетливо строит ему глазки в зеркале — входит в образ. — Ничего такого, просто побудем там немного, постараемся не влипнуть в историю, дадим одно коротенькое интервью и можем бежать. Она легко смахивает пудру с кисти, но чихает, а после, раздражённо пытается смахнуть пудру с поверхности столика. Ей кажется, что лицо слишком блестит, по мнению Леона — Эшли красива всегда. Леон понятливо кивает. Ей тоже не спокойно. Ей не нравится макияж сделанный визажистом, не нравятся слишком неудобные каблуки, не нравится её лицо, не нравится вся её внешность. Эта пятница предвещает быть отвратительной. — Как себя чувствуешь? — Леон поддерживает её, пока она надевает второй каблук и выпрямляется. В такие моменты Эшли становится похожа на его мать, пусть он и помнил её не так хорошо, но определенная схожесть была. Она так-же выпрямлялась, что-то неразборчиво бурча, а потом легко трепала его волосы. Маме она бы понравилась. Он тихо цыкает себе под нос, приехали, расклеился. Отлично, самое время, устроим сеанс внеочередной психологической помощи? — Ужасно, а ты? Невесело хмыкает. Черт возьми, в такой суматохе невозможно чувствовать себя не ужасно. Этот день ужасен, суматоха — ужасна, волнение — ужасно. — Так-же. Эшли аккуратно гладит его по щеке. Временами она слишком тактильная, особенно в такие моменты, бывает и на публике. Эшли Грэм хочет всё твоё пространство, если она ложится рядом, значит неминуемо окажется на тебе. — Если тебе станет некомфортно, мы уйдём, хорошо? Он не скажет ей. Даже если будет подыхать. Если Леон Кеннеди берётся за задание — он доводит дело до конца. — Конечно, — он быстро чмокает её в губы, — ты прекрасно выглядишь, моя леди. Эшли Грэм в шелковом платье в пол выглядит как одна из богинь. Хуже любого массового оружия. Леон готов открыть церковь её имени, назвать святой. Может, он, как и все вояки, тронулся головой. Все они доходят до ручки, а там уже у каждого свой путь. Кто-то хранит одну единственную пулю на непредвиденный случай, кто-то, у кого семьи, держит по пуле на каждого из членов семьи. Леон не признается, но хранит всего одну — для себя любимого. Может, Леон правда тронулся головой, он много раз слышал и видел такие помешательства. Кто-то начинает пить, кто-то топит себя в череде женщин, а кто-то, кого за глаза называют«камикадзе-бля» — заводят жён-детей-семью. Такие всегда на чеку, всё ждут, когда и за ними придут. Леон повидал и таких, нос от таких воротил после Раккун-Сити, а потом он поддался. И назад пути нет, теперь и его за глаза кличут «смертником». Может и ставки ставят, как быстро он лишится всего. Быстро. И пуля не понадобится. Хватит бокала виски, одной фразы, и Эшли Грэм скажет ему: иди нахер, грёбанный мудак. Соберёт свои вещички и умчит подальше. Нравится быть гончей? Гоняйся за Адой, Леон. Эшли нужна злая сторожевая псина, что других за руки цапает, а под её руки ластится не хуже кота. Леон себе врёт всё. Думает: вот обручимся, брошу всё нахрен, осядем где-то на юге, построим ферму и заведём парочку пиздюков, да собак. Эшли ему не верит, головой машет, будто на святую истину, но знает — Леон не усидит, такому вечность гоняться, как гончей. Может и осядут где-нибудь, купят домик в пригороде, да только будут вздрагивать от каждого шороха. Знает ведь, Леон не бросит свою полевую деятельность ради работы в штабе. Куда такому в штабе сидеть? *** На вечере они держатся вместе, руки переплетают как школьники на выпускном балу. Они в самом эпицентре. Эшли никого не знает, он — и подавно. Тут собралось высшее общество Массачусетса, все в золоте с ног до головы, будто богатая девчонка, что не имеет вкуса. Брокеры, политики, банкиры, бизнесмены. Все, у кого за душой хоть что-то имеется. Он жмёт руки сотню раз за вечер, светит кафельными улыбочками, будто мальчик с обложек. Так нужно. Так надо. Эшли под боком виснет на его плече, заливисто смеётся на каждую колкую фразу. Эшли всем руководит незатейливо, только в камеры не смотрит, хорошие актёры не смотрят в объектив. Они должны быть идеальной парой сошедшей с журналов, чтобы завтра вечером, рассматривая их на первой полосе, кто-то обязательно зло вздохнул. На них смотрят, про них шепчутся. Леону от таких косых взглядов хочется только к пистолету спрятанному потянуться, но отдёргивает себя. Это просто люди. Он слишком отвык от социума. Но он выдерживает тонкую грань меж обаятельностью и холодностью. И ими восхищаются, будто они чёртова парочка с Голливуда. Вечер оказался не так выносим, как им казалось изначально. Леон не пьёт даже шампанское, обещал ведь. Их довольно быстро фоткают, берут небольшой комментарий и отпускают. Это почти терпимо и не так плохо, как представлял себе Леон. Всё до того момента, как один из синаторов не захотел произнести речь, целые двадцать минут он извергал кучу политических банальностей, предназначенных для удовлетворения его эго. Чёртов нарцисс. Эшли терпеливо хлопала с остальными, но Леон видел эту вымученную улыбку. И Леону до невозможности скучно, от скуки он разглядывает сенатора: гладкое и лоснящееся лицо, словно блинчик политый кленовым сиропом. Таких много в военном управлении: все напомаженные, гладковыбритые, в беленьких рубашках. Леон заводит незатейливый разговор с успешным адвокатом Джими, который ведёт дело Эшли. Скользкий тип, но дело своё знает. Настоящий, блять, ирландец — хитрожопый, но везде залезет. Эшли хихикает с каждой острой фразы Леона, заливается ему на ухо, что соловей. Ха-ха, божееее, Леон, ты такой смешной. Как фильмы Адама Сендлера. Вечер смазан, будто краска слившаяся в болотный цвет. Эшли хнычет у самого порога дома: она устала, у неё болят ноги, слишком много было журналистов, голова болит от шпилек в волосах. Боже-Леон-я-больше-не-могу. Люди выматывают хуже любой из миссий, с ними редко бывает легко. Леон вносит этот день в папку «высокий уровень сложности», будто в чертовой игре на плойке. В такие дни просто нужно выпить, совсем немного, но жить станет легче. Не выпьет, конечно. *** Перед Аляской они даже дышать одним воздухом не могут. Готовые переругаться даже из-за лишнего вздоха. И каждый из них живёт эти пару дней в своём мире, в том мире, где им двоим нет места. Эшли уходит с головой в учебу, Леон ненавидит себя. Ещё один из «секретиков» Леона Кеннеди, такие не запишешь в дневничек с блестящим шрифтом на обложке: «мои секреты». Леон бы выводил не самым ровным почерком: Топ 3 моих секретика: 1. Иногда я выпиваю, ну знаешь, иногда я нажираюсь и больше не помню кто я. 2. Однажды я планирую застрелиться. 3. Я ненавижу себя. — Нельзя напиваться по любому поводу, — тихо фыркает Эшли, — алкоголь — не выход. Может и не выход. Эшли лёгким движением руки убирает виски обратно в шкаф. Леон обречённо кладёт голову на стол, он, черт возьми, устал. Череда херни одно за другим, он просто хочет выпить хоть немного. Алкоголь — не выход, но ощущается, как блядская индульгенция, не долгосрочная, а временная. — Ты снова начинаешь, — устало говорит он, — у меня нет проблем с алкоголем. Ну конечно нет. Все маленькие секретики рано или поздно всплывают, даже у таких холодных мальчиков, как Леон. В начале они кажутся святыми пастырями, оплоты всего правильного. А потом Эшли понимает, что он пьёт каждый день, в ответ получая: «так нужно». — Ты пьёшь каждый день, когда находишься дома. У тебя зависимость, — чеканит она. *** Сочельник начинает совершенно херово. Они не могут вылететь в Вашингтон из-за погодных условий. Эшли то и дело цыкала, как-так-божечки-Леон. Признаться сложно, Леон приходит к этому медленно. Признаётся только себе: он чертовски не хочет ехать куда-либо. Он не закатывал истерик, семья — есть семья, нельзя отгородить Эшли от мира, нельзя заменить ей весь мир. Но и праздник вдвоём с Эшли выйдет не шибко весёлым. Она наседает на него из-за алкоголя, теперь не хуже любой ищейки вынюхивает. А как заметит — ага, снова пил. Может это уже зависимость, может он и правда становится чёртовым пьяницей. Но Эшли эти пару дней перед рождеством смурнее обычного, даже не смеётся. Он чувствует, та ноябрьская ситуация ещё не улеглась. Он даже не извинился толком. Может это его шанс? — Эш, может тогда отпразднуем дома? Приготовим немного еды, а завтра, если погода позволит — мы вылетим в Вашингтон? Эшли задумчиво жмёт плечами. Она будто в трансе, самый счастливый год в её жизни заканчивается почти как худший. — Тогда съездим за продуктами? Или закажем еду на дом? — Эшли вздыхает, смотря в потолок, ей просто нужно успокоиться, хоть немного. Слёзы собираются в уголках глаз. Ей так хотелось, чтобы Сочельник прошёл нормально, чтобы они с Леоном, как раньше, болтали не о чём, обнимались и не чувствовали страха. — Может закажем еды? Я не прочь пиццы. Эшли согласно кивает. Господи-за-что? Ей кажется, что она больше так не может, им нужно поговорить, прямо сейчас. Сочельник — лучшее время решить все разногласия. — Леон, может поговорим, пожалуйста? Леон думает: она точно сейчас уйдет, сейчас она скажет: «Погода придёт в норму и я улечу в Вашингтон». На диване она кутается в плед, будто в спасательный круг. Эшли собирает всё своё мужество и решает заговорить первая. Это нужно было решить тогда, когда они только начали встречаться, а не ждать, пока Ада Вонг не даст ей даже заснуть. — Леон, скажи честно, я готова принять любой твой ответ, — смаргивает слёзы, — ты всё ещё любишь меня? Нет-нет, не так, ты любил меня хоть когда-нибудь? Леон думает: ёбаный пиздец. — Эшли, посмотри на меня, — и она смотрит, с влажными от слёз глазами, Леон аккуратно берёт её в лицо в руки, — любил, люблю и буду любить, Эшли. Всегда. И Эшли плачет больше не скрывая. Она лежит у него на груди, будто ребёнок, которого нужно разуверить, что под кроватью его ждёт монстр. — Я сказала, что прощаю тебя, но теперь мне кажется, что ты всё ещё любишь её, я не могу выбросить это из головы, — тихо всхлипывает Эшли. — Ну-ну, Эшли, — прижимает ближе, — я люблю тебя, я живу с тобой, я планирую с тобой свадьбу и детей, я планирую с тобой целую жизнь, Эшли. Когда я начал встречаться с тобой, то раз и навсегда закрыл тот гештальт. Эшли тает в его руках, обмякает на груди и часто-часто дышит. Глупая-глупая-глупая, ей так нравится себя изводить. — Я знаю, что у тебя нелёгкая работа, и иногда тебе нужно расслабляться, но ты ведь понимаешь, что это ненормально? — теперь Эшли напирает, то и дело заглядывая ему в глаза, будто ища поддержки, — Я люблю тебя, и готова пройти с тобой все трудности, — набирает побольше воздуха и быстро-быстро говорит, будто боясь отказа, — Если ты хочешь, мы можем вместе посетить первый сеанс психолога. Если ты не захочешь ходить, я не буду настаивать. Леон легко целует её запястье. Он обещал сделать ради неё всё, разве это сложнее убийств-угроз-шантажа? Леон Кеннеди послушно кивает и ластится к руке.