Эффектный конец

— Я это… честное слово, если еще хоть одна оттяжка будет, если еще хоть на минуту перенесут время, когда мы, ну, начинаем, то все, уходим нахуй. Их морозили уже пять часов. «Байк-фест», хуе-мое. Чтоб у ваших развалюх так двигатели работали, как вы фестивали организуете. Приходил улыбчивый мудила в костюмчике, зачитывал с листка список выступающих перед ними. «Пацаны, завершать будете мощно, мы вам света дадим, звука дадим конкретно. Нужен эффектный конец, ну, понимаете». Понимаем, базара ноль. В штанах поискать не пробовал? Начать должны были в пять утра. Точнее как. Должны были в 11 вечера. Но все только сдвигалось и сдвигалось. Кто-то (Пор, кажется) пробовал пискнуть, мол, хоть предпоследними поставьте нас, уйдут же все к утру. «Да куда они уйдут, метро только в половину шестого открывается». План охуительный, так держать, ребята. Андрей неприкаянно бродил по коридорам арендованного под эту тряхомудию клуба, заглядывал в уборную попрыскать в лицо холодной водой, чтобы не сползти по стеночке. От нечего делать разрисовывал воображаемыми кисточками все, что попадалось на глаза. Попадались в основном стены тошнотно зеленого больничного цвета. Что пришлось ко двору, потому как сюжеты Андрея крутились вокруг байкеров, которые вмазывались в деревья и дорожные ограждения, непоправимо ломая все конечности разом. Горшок с утра был молчаливым. В разговорах не участвовал, только изредка улыбался, как-то грустно и смущенно. На носу у него отсвечивал опухший синяк со свежей ранкой по центру. Андрей не успел спросить, откуда взялись такие красоты, да и не то чтобы они были непривычным зрелищем. Шатаясь от гримерки к уборной и обратно, он несколько раз плотно приложился к бутылке коньячка, призывно поблескивающей на столе у окна. В какой-то момент злость к горе-байкерам сошла на нет и даже цвет стен перестал раздражать. По телу разлилось благодатное тепло, руки и ноги словно обмотали мягкой ватой, стало спокойно и сонливо. Как будто мама дочитывает последние строчки сказки и вот сейчас уже закроет книжку, чмокнет в лоб, а там и веки сами собой слипнутся, и вперед, в новую сказку, только свою собственную. Чудом удержавшись от того, чтобы все-таки сползти по стеночке, Андрей потащился в уборную, осознавая, что тут одним прысканьем не обойдешься, придется голову под водой подержать. Подходя к двери, он услышал короткий «звяк» разбивающегося стекла. Это что еще за невесть, только осколков в сортире не хватало, чтоб наебнуться на них как следует, по пьяни-то. Андрей дернул на себя дверь, готовясь морально уничтожить нескладеху-бухарика, который на ровном месте учинял такие безобразия. Навстречу ему развернулся Горшок с «розочкой» в руке, спешно запахивая расстегнутую на груди рубашку. Из Андрея резко выветрились последние пять глотков «Арарата». — М-м-миха, ты кого резать собрался? В ответ на него вылупились с таким ужасом и растерянностью, что Андрей сам на секунду потерял координаты. Но по инерции продолжил: — Байкеры эти мудаки, конечно, спору нет, но можно ж как-то по-другому. — Да я… я не того, ты че подумал, вон выкинуть принес, на раковину поставил, пока умывался, а она упала и разбилась, блин, — Горшок мялся и бегал глазами по стенам и потолку, как школьник, застуканный завучем за исправлением оценок в журнале, который велено было отнести в учительскую. — А ты зачем сюда ее приволок, в коридоре мусорок полно ведь, — в голове Андрея десять сирен вопили на разные лады, что дело нечисто, но в слова это ощущение оформиться не успело, поэтому он выдал первое, что пришло на ум. Миха открыл было рот возразить, но спохватившись волчком развернулся обратно к раковине, в мгновение ока выгреб оттуда бутылочные осколки и отправил их вместе с «розочкой» в мусорное ведро. От этой припадочной суеты его рубашка распахнулась, и взору Андрея предстала бледная михина грудь, покрытая кровоточащими порезами. Вроде тех, что у были Сида Вишеса на снимке, который Миха прилепил в тетрадку по рисунку во времена реставрационки. «Дюха… смотри, запоминай. Я читал, это человек-основа, е-мае». Теперь запомнил, спасибо, Мих. До седых мудей не забыть мне красоты твоей. Коньячные пары окончательно покинули андрееву голову, а в двери нарисовался мудила в костюмчике. Вытаращился на них подозрительно. Забормотал: «Устали ждать, ребята, ну ничего, вам выходить через час» и шмыгнул к кабинкам. Андрей, наверное, много чего мог сказать или сделать. Мысли были всякие. Вместо этого он молча зацепил Горшка за спущенную подтяжку, болтавшуюся у бедра, и потянул за собой к двери. Гуськом дошли до гримерки по пустым коридорам. Миха успел кое-как застегнуться на все пуговицы. В гримерке сидели Яша с Пором. Яша карманным ножичком натачивал медиатор, Пор клевал носом над банкой «Балтики». — Ребзи, не в службу, а в дружбу, проведайте Балу там? Он на техников сидит дуется, они по звуку что-то намудрили, посоветоваться с вами хотел. Яша угрюмо зыркнул на Андрея, но поднялся и Пора за плечо растормошил. — Нам вообще выходить через час, чего там еще… Бурча оба вытолклись из узкой как гроб гримерки. Андрей закрыл дверь и повернул защелку. Горшок потерянно топтался среди комбиков, рюкзаков и гитарных чехлов. — Андрюх, это… я… — Ты, ты, не я же. Садись, лечить тебя будем. Миха шагнул к стулу, но Андрей мягко подтолкнул его к длинному столу, прикрепленному к стене. Так удобнее будет, если он пару минут в наклоненном положении постоит, то и навернуться недолго после бессонной ночи. Миха послушно сел на стол. Андрей взял бутылку водки, пошуршал пакетами с вещами, на удивление смог найти клок ваты. Небось Балу запасливый принес, инструмент свой наполировывать. Миха негнущимися пальцами расстегивал рубаху, почему-то снизу. Андрей отвел его руки, расстегнул оставшиеся пуговицы. Сердце у Михи колотилось, сам он был весь обмякший и бескостный как будто. Андрей тихонько тронул его за плечо. — Сейчас пощипет немного, ты потерпи. Я дуть буду, не бойся. Горшок хотел что-то сказать, но передумал и только мерно, терпеливо дышал, пока Андрей обрабатывал порезы. Он дул на кожу после каждого прикосновения ваткой, да так, что в глазах звездочки заплясали. Когда учился кататься на двухколесном велосипеде в четыре года, нещадно разбивал коленки, и мама каждый раз терпеливо повторяла одну и ту же процедуру: зеленка, ватка, подуть, «у собачки заболи, у кошечки заболи», чмокнуть больное место. Маленький Андрей горячо протестовал против такой жестокости к собачкам и кошечкам, но тут присказка из детства всплыла уж слишком настойчиво. — Мих? — А? — У лесника заболи, у гоблина заболи, у ведьмы заболи, у разбойника заболи, а у Михи заживи. Горшок несмело улыбнулся. — Все, будь здоров, добрый молодец, — Андрей отложил последний кусочек ваты. Хотелось ли чмокнуть? Хотелось. В оба больных места. Да что там. В каждый порез. Еще в лоб для верности. И чтобы окончательно закрепить эффект — в нижнюю губу. Трогательно пухлую и всю в цапках от промозглого ветра. Хотелось… но, конечно, не моглось. За окном робко занимался ледяной апрельский рассвет. Послышалось первое негромкое чириканье. Горшок наклонил голову, легонько болтал ногами, тихо улыбался чему-то своему. Андрей вдруг остро почувствовал всю неловкость, странность, абсурд ситуации. А пора бы уже привыкнуть, всегда так с Михой. Кидаешься с головой разгребать очередной пиздец, а потом охуеваешь. Стоял и не понимал — отойти, остаться рядом, сказать что-нибудь. А если сказать, то что? Не нашел ничего лучше, чем обратиться к насущному. — Ты как? Болит? Я бы еще намазал чем-нибудь, да нет ничего… — Прошло почти. — Миха неловко боднул его лбом в плечо. — А это откуда? Они все… связаны как-то? — Андрей глазами показал на его грудь и фиолетовую переносицу. Миха поморщился, полез пятерней в волосы. — Ходил вчера ребят из «Вибратора» послушать. В «Тамтам», само собой. И Димыча с собой приволок, чтобы нескучно было. Он идти не хотел, смурной сидел дома, я его тыкал-тыкал, ну он и согласился. Мы в углу стояли, пили пиво. Концерт как концерт. А потом началось. — Что началось? — Перепиздились все. Лысые на ирокезов, ирокезы на лысых… Месились как обычно по центру зала, я не отдуплил даже, в какой момент... Опомнился, когда меня в самую гущу затянуло, тут и понял, что Димыча нет рядом. Начал всех расталкивать, самым ебнутым пробил как следует. Ну, сам получил, понятно. А потом… вижу, он на полу валяется. Я его на себя, ну, потянул, а у него голова туда-сюда. Умер он, Дюха. Мудень какой-то толкнул, он об пол стукнулся и все. Горшок тер лицо руками, как будто пытался содрать с себя кожу. — Перед глазами до сих пор стоит, хоть открытые, хоть закрытые, похуй. Если б я его с собой не потащил… Если б не встретились… жив бы остался. Димыч. Андрей начал что-то припоминать. — Это про него ты мне писал тогда? — Ага… В «Тамтаме» зазнакомились. Я ж это… хуйней много маялся, пока тебя не было. — Горшок ссутулился в вопросительный знак и уставился в пол. — А он, ну, помогал мне, в общем, веселил, как мог… — Это как, Мих? — Да вот так. Порошками волшебными— Горшок замялся и буркнул еле различимо. — Подожди. Это он тебе баян подбросил? Горшок сосредоточенно ковырял бугорок краски на столе. Андрей понял, что закипает. Еще чуть-чуть и пар из ушей пойдет. — Миха, мать твою. Так ты режешься из-за того, кто… Не знаю, что сказать даже. Горшок молчал. Андрей больше не мог стоять на месте. Подошел к окну, рванул наверх ржавые шпингалеты. Старые деревянные рамы с печальным скрипом распахнулись, посыпалась ссохшаяся краска. Андрей высунулся по пояс, его обдало колким морозным воздухом. От холода защипало в глазах. Он украдкой смахнул слезы. Ну Миха, ну ебана. Ему на спину легла теплая ладонь. Горшок встал рядом, встрепанный, в полузастегнутой рубашке, смотрел как будто с невысказанным вопросом. Андрей покачал головой и взял его за плечи. — Мишка. Ты не виноват, понял? Не бери на себя больше, чем уже несешь. Так получилось. К сожалению. Я понимаю. У тебя все будет по-другому. В 80 лет, с бородой до пола, романы толстенные писать… Помнишь? Сам же говорил. Вот так будет. — Так будет, — эхом отозвался Горшок. Они смотрели друг на друга, и над их головами неохотно светлело холодное, уже не зимнее, но и не весеннее еще небо. Оба потянулись друг к другу одновременно, то ли обняться, то ли… В дверь бешено заколотили. Андрей побежал открывать. На пороге Балу метал громы и молнии. — Ребятки, вы не в край ли охуели? Выходить пора, а ну брысь оба к сцене. Там десять преданных зрителей, эффектного конца ждут. И окно закройте, морозильник тут нахуя устроили?