Давай прогуляем химию

      В этом году зима была достаточно холодной. Как выразился Серёга «Даже в Антарктиде теплее будет, в этом я уверен, и вообще, о чём я думал, когда решил выйти на улицу».       Сегодня шел небольшой снег, но снежинки были не такими, как обычно, то есть пушистыми и такими грациозными. Этот снег был похож на лёд, можно легко с градом спутать. Да и «кусался» похлеще свитеров из натурной шести, старых зелёных одеял или кошачьих острых когтей.       Небо было ещё тёмным, несмотря на почти восемь утра. Мелькали сквозь фонари яркие крошечные звёзды. Но Луны не видно, да и не важно сейчас, совсем скоро солнце же появится. — Может нахуй эту химию? Всё равно там ничего не делаем? — Как знаешь. — говорит Татищев и поджигает сигарету, смотря в окно заброшенной стройки, где они обычно торчали без дела. Случайно нашли себе место гуляя по вечерним улицам прошлого и обрели некую традицию сидеть здесь и сжигать время терпким запахом дешёвых сигарет.       Снегопад казалось усилился, но его высокую скорость было видно только через свет таких далёких и высоких фонарных столбов. Он падал сплошным грязным серым и острым полотном. Вокруг не было ни души, словно все кругом сдохли и в этом мире остались только Даня и Серёжа.       Вообще все кругом стало максимально серым, будто смотришь глазами человека с цветовой слепотой. Но тогда почему же Московскому казалось, что цветные здесь только он и брюнет. Хотя на ум уже начинали приходить всякие устаревшие шутки, которые он слышал от Татищева-старшего.       Блондин тихо врубает в наушниках какую-то приятную песню. Лишь бы не сидеть в полной тишине. Играет какая-то сопливая песня, но переключать как-то лень.       Даня переводит взгляд на Серёгу. Ветер чуть колошит выбивающиеся из-под шапки угольные волосы. Он облаками разносит серый сигарный дым вперемешку с белым паром от дыхания. Обычно, когда Татищев начинал курить, то его глаза становились будто стеклянными и пустыми. Кажется, что они начинают поглощать всё в себя, как чёрные дыры, они были примерно такого же цвета, как и те дыры из космоса. И так притягивали к себе внимание.       Незаметно переключаются песни в наушниках, одна за другой. Время почему-то заметно ускорилось. — Дай послушать что ты там слушаешь, интересно же. — демонстративно закатил глаза брюнет и выхватил наушник. — Иногда меня удивляет что мы продолжаем общаться. — Но продолжаем ведь. Кстати песня на тебя похожа.       Только сейчас блондин вслушивается в песню. Она переливалась нежно так, приятно и спокойно. Хотя Московский никогда не считал себя таким. Может именно так и видит его Серёжа.       Он поднимает глаза на Татищева, брюнет сделал очередную небольшую затяжку, размазав по стене серебристый пепел, удивительно что сигарета ещё не потухла от этого и продолжала слабо тлеть. Парень еле заметно улыбался, а в глазах горели какие-то блеклые искры. Это удивляло блондина.       С горизонта начало показываться яркое и кровавое солнце. А небо освещает в неоновые розовые и фиолетовые цвета. Но облака продолжали быть пушистыми и серыми, как давно забытая в углах пыль. Дальние звёзды всё сильнее блекли и почти исчезли с неба, остались лишь самые яркие.       Снег отражал тот свет и был нежного красно-розового цвета с крохотными играющимися белыми бликами, похожими на сияние солнечных зайчиков. Снегопад уже закончился, но где-то всё равно где-то видно было как падали небольшие снеговые кусочки. — Пиздато как. Не зря прогуляли. — прошептал Даня, глядя на сее зрелище. С высоты примерно третьего этажа, где они сидели смотрелось всё просто охуенно. — И не говори. Красивее тут только ты. — на одном дыхании говорит брюнет, выкидывая в окно бычок от сигарет. — Да брось ты. Не смешно нихуя. — А я не шучу.       Блондин чувствует, как его крепко обнимают и прижимают к себе. Сильно пахнет табаком, но это и не так важно. Хочется ответить на объятия, с трудом это получается. Руки замко́м обвиваются чуть ниже плечей Серёги. Здесь так спокойно и приятно. А мелодии всё переключаются и переключаются между собой. Сердце бьётся так быстро, будто выпорхнет сейчас из грудной клетки, злобно чирикнет и улетит подальше. — Я же люблю тебя в конце-концов. — шепчет брюнет, склоняя голову почти к уху Московского. Он аккуратно отодвигает шапку и целует в висок. Кажется, что слова всё разбежались во все стороны, невозможно собрать воедино нужную последовательность букв. — А, да, ну я тоже. — чуть ли не по слогам бормочет Даня, отводя глаза в сторону. Он всего этого чувствуется сильнее неловкость. Он вдыхает холодный воздух, чуть ли не давясь им и говорит на выдохе — Люблю очень.       Он отводит взгляд в сторону востока, где простирался всё тот же красочный, словно нарисованный каким-то искусным художником восход. Облака становятся всё светлее и светлей.       Слов совсем не нужно. Просто хотелось сильно бесконечно долгих объятий. В них Даня чувствовал какое-то спокойствие, в них ему было приятно, он чувствовал в них себя нужным, а душа всё пела и пела что-то радостное. — Может не пойдем вообще сегодня никуда? — Так хочешь побыть со мной подольше? — Считай, как хочешь.       Татищев чувствует, как к нему всё сильнее прижимаются, говорилось же куда дальше нереального. Он чувствует как блондин дрожит. — Холодно? — и Серёга пытается укрыть Даню, от холода, от печали, от всего ужасного в этом мире. — Всё хорошо. — его лицо выныривает из объятий, чуть сощурившиеся голубые глаза так завораживающе и печально сияют, подобны ясному небу в яркий летний день. Некоторые прямые светлые пряди сильно выбивались и спадали на лоб и глаза из-под шапки, что держалась на голове, как на честном слове. — Может пойти где-то согреться, а то в ледышку сейчас превратишься. — Да нет, всё нормально. Мне совсем не холодно.       Он окончательно выбирается из объятий, берёт брюнета за руку. Рука Московского была холодная, будто изо льда выточена. Но отпускать её вовсе не хотелось, а скорее наоборот — согреть посильнее. — Самому-то не холодно? — опаской спрашивает блондин, он сжимает руку крепче, словно потеряет сейчас что-то очень дорогое. — Да терпимо. Жить буду, в отличие от тебя, ты ж тот ещё зяблик. — усмехается Серёжа. И Дане кажется, что в этот момент всё становится более ярким и приятным душе. Не замечая этого на его лице появляется чуть заметная улыбка.       И опять снег идёт. Сережа клянётся, что когда-нибудь проклянёт этот снегопад. Но в отличие от того, что был ранним утром этот похоже был более щадящим, пушистым, как гусиный пух, которым набивают подушки. Правда даже среди гусиного пуха есть колючие стержни перьев. — Просто охуенный день, Серёг! — Даня опирается руками на место, где бы стояло окно, чуть вылезая из здания. Он смотрит вверх, на небо, ловит глазами кружевные снежинки. — Смотри не выпади только, чурка. — Татищев смеётся с такой по-детски яркой реакции на снег у Московского, точно ребёнок в теле подростка. — Сам чурка! Я не… — он поворачивает голову и хмурится. Но потом лицо искажается в лёгком ужасе, когда он чуть не соскальзывает вниз с высоты третьего этажа. Высоковато. Но его держат крепко за руку и тянут к себе. — Блять Серёг, чуть не обосрался. - Идём отсюда? - А давай. А то мало ли опять грохнусь.