Ничто не греет наши души как северный мороз
(Green Apelsin – Мертвые Розы)
***
Касания обжигают подобно раскаленному железу, оставляют уродливые шрамы на теле, их не видно, но для Эйн они всегда будут там. Они словно отвратительные метки, воспоминания которые хочется стереть – содрать с себя вместе с кожей. Каждое из них останется в памяти, будет выбито как наскальные рисунки, высечено грубыми штрихами тупого ножа. Больно и мерзко – так молодой доктор описывает прикосновения.
"Их планета гостеприимством не блещет" это она выучила в возрасте своих недолгих десяти лет. Маленькая Эйн была тихой и спокойной. Жила, закапываясь головой в песок, предпочитая не видеть и не знать. Потому что знать это вредно. Это мешает спать, есть, думать, жить в принципе. Но жизнь штука сложная и любит подкидывать людям камни под колеса, словно им своих не хватает.
Жесткую хватку отца на своей руке она запомнила навсегда, это ее личное клеймо, высеченное на тонкой кисти. Оно жжет до сих пор, напоминая о том кто она такая. Насколько мерзкая ее натура и гены, что передались ей от родителей. Помнит его взгляд темных глаз, которые подобны ее собственным, каждый день смотрящих на нее через поверхность зеркала. Только вот у нее они безразлично-холодные. У отца они были печальные, наполненные скорбью и болью, в которой тот задыхался словно рыба на суше.
Эйн не вырывалась из его рук, доверяла слишком сильно, будучи совершенно обычным, наивным ребенком. "Папа" ласково звала она его перед сном и он ведь всегда приходил. Его ладони всегда сухие, наполненные жесткой властью и мозолями. Вот только прикосновения были ласковыми. Пальцы игриво щекотали спину и бока, когда Эйн выпрашивала очередную историю из его жизни. Не могла засыпать без них.
У отца хорошо получалось рассказывать, его голос звучал ярко и живо наполняя рассказ цветами, заставляя картинки в ее голове выполнять разнообразные трюки. Вот тут папа метко перестрелял огромного червя, а вот тут – спас маленького мальчика от бандитов. Его глаза всегда точно целились, никогда не промахивались, поэтому он был самым лучшим защитником. Маленькая Эйн на радостях пищала, по-детски дергая ножками, после того как мама уложит дочку в кровать, ожидая пока отец придет и вновь наполнит темную, холодную ночь, детским волшебством.
Маленькая девочка любила гулять, бегать по закоулкам маленького городка, прятаться между домов от других ребят и надеяться, что не зацепит только сшитые штанишки о торчащий гвоздь. Ее таскали за руки, заставляя смеяться, когда Эйн убегала от самого быстрого мальчика в догонялках.
Суп, состоящий в основном из воды, плавающих в нем ошметок картошки и мяса червей был сварен мамой, а потому был самым-самым вкусным. Она рассказывала другим ребятам о том, что сегодня отец принес целый мешок кукурузы, которую они будут варить всей семьей, заставляя тех пускать слюнки от зависти. Эйн потом не упускала шанса украсть для них пару початков из кастрюли, дабы вместе с друзьями прятаться за домами от родителей и в итоге все равно получить по лбу от мамы за чрезмерную доброту.
В один день у всего мира почему-то пропали краски. Девочка тогда не понимала, почему мама, которая просыпалась извечно на рассвете, не встала этим днем. Не понимала и того, почему отец внезапно прекратил приносить разные вкусности после работы, предпочитая покупать какие-то неизвестные, сухие травы. Пахнущие терпко и горько, заставляющие девочку кривить лицо и хмуриться на папу.
Тот стал раньше уходить на работу, да и возвращаться стал позже. Уже было давно затемно когда мужчина громко хлопал дверью, заволакивая на порог дома очередной мешок с сухими листьями какой-то травы. А Эйн неизменно ждала его в кровати, радостно хлопая ручками и ярко улыбаясь, предвкушая новую историю от папы. Такого любимого и родного, заботливого, верного, самого лучшего папы на свете.
Отец смеялся через силу, слабо и устало, но все равно садился рядом с матрасом дочери. Из-за болезни матери тот начинал пылиться и неприятно пахнуть, ведь заботится о доме было некому. Тот оброс паутиной в темных углах и угрюмо трещал досками, когда крыши касался ветер. Но малышке было все равно, потому что истории отца куда более интересные, чем суровая серая реальность. Слова умело лились из его рта, подобно воде в ванной и ласкали уши, позволяя красочным картинкам вновь вертеться в голове.
Девочка мечтала о том как вырастет и будет вместе с отцом бороздить просторы необъятной пустыни, стремится за горизонт, туда где исчезает каждый день желтое солнышко. Она уже представляла как впервые возьмет в руке пистолет и папа будет учить ее стрелять по мишеням. А потом она будет спасать детей от страшных червей, спасать беззащитных девушек от опасных бандитов и наконец сможет дотянуться до птиц, которые летают высоко в небе.
По крайней мере так было, пока в один день папа не вернулся домой раньше. Он в очередной раз громко хлопнул дверью и маленькая Эйн тут же закончила менять маме тряпочку на лбу. Маленькие, босые ножки застучали по скрипучим деревяшкам, когда девочка выбегала из родительской комнаты, предвкушая новый день с папой.
Может сегодня он расскажет ей больше историй?
Нет, не расскажет. Уже никогда.
Потому что отец вернулся домой не один. Рядом с ним стоял высокий, мускулистый мужчина, его руки были опущены на кобуру и зеленые глаза того с опаской осмотрели дом, натыкаясь на тоненький силуэт. Они блеснули холодным малахитом, наполнились цепкой властью, подобно болоту. Вязкому, грязному, полного тины и склизких лягушек.
Он присел перед ней на корточки, постарался ласково провести по девичьей руке своей шершавой ладонью. Эйн смотрела на все это с легким удивлением и интересом, бросая взгляд на папу. Тот ловит ее глаза своими и в этот раз в них нет былой любви и заботы, только скорбь и вина. Всепоглощающая и душащая, которая своими ладонями обвивает шею, перекрывая доступ к воздуху. Пролезает пальцами до самых гланд, заставляя закашляться и вскрикнуть.
–
Мы ее берем. – Слова мужчины это ее личный приговор ниспосланный ей с самого неба, иначе как можно объяснить такую жестокость? Только бог так может, человек не способен на это, по крайней мере ей хотелось в это верить. Так-же отчаянно как и в истории своего отца о путешествиях и бескрайнем горизонте. Он ведь обещал, даже согласился переплести свой взрослый мизинчик с ее детским, а обещания надо сдерживать.
Нет, не надо. И вовсе не обязательно.
Рука отца грубо схватила ее тоненькую кисть, выволакивая наружу, словно она тот самый мешок с травами, которые он ежедневно приносил домой. Его взгляд больше не теплый, а касание не вызывает доверия. Эйн чувствует как мозоли царапают кожу, впиваются подобно ножу, которым мама нарезала картошку в суп.
Девочка старается вырваться из цепкой хватки, умоляет оставить дома. Она клянется больше никогда не воровать кукурузу, не быть назойливой, засыпать самостоятельно – без историй – не проситься на ручки, дабы выглянуть получше из окна и помахать друзьям. Голос десткий, почти надрывный, он режет душу всем людям наблюдающим за этой сценой.
Ее подобно грязной шавке волочат по песку, который пачкает новые штанишки. Под ногти на ногах забивается песок, босые ножки царапаются о камни на дороге. Волосы, ласково собранные трясущимися руками матери в длинный колосок, растрепались. Они черные, смоляные, словно вязкая ночь, которая ее непременно ждет, стоит отцу отпустить ее руку.
Эйн смотрит на других людей, своих друзей, которым доверяла слишком сильно, настолько, что рассказывала им все свои лучшие места для пряток. В их взгляде читается страх, но тот даже на капельку не походит на ее тяжкий и бездонный. Ее зрачки, что сливаются с темной радужкой останавливаются на подруге, той самой, ласково таскающей за руку во время пряток. Она протягивает знакомую ладонь к ней, старается сделать шаг, но стоящая сзади женщина не дает. Кладет ладонь на плечо ласково, но вместе с этим твердо, достаточно для того чтобы удержать девочку на месте.
Вот только это было изначально бесполезно, потому что маленькая она не могла ничего противопоставить взрослым мужчинам. Не смогла, не сумела и проиграла. Отдалась в лапы хищникам, которые жалеть не собирались.
И вот теперь она действительно путешествует по бескрайней пустыне, может сама наблюдать как несколько точных и метких пуль вонзаются в плоть нападающего червя. Вот только отца рядом нет и стрелять он ее не учит.
Ей десять, и она впервые узнала какого это когда тебя трогают чужие мужчины. В воспоминаниях отпечаталось каждое прикосновение их липких ладоней к ее телу. Они отвратительные и жгутся больно, оставляют болезненные синяки на ногах и руках, комкают черные волосы, которые она совсем недавно сама с трудом заплела в длинный колосок.
Их голоса, вздохи, движения разрывали изнутри, вырывая изо рта крики боли смешанные со всхлипами. Сухо и мерзко, они вызывали отвращение. В порывах, она могла почувствовать как колючая щетина терлась о ее щеки. Эйн сжимала руки до боли, вонзала ногти в тонкую кожу ладошек или в песок, потому что нормальных кроватей не было.
Руки жестко дергали ее за бедра, насаживая сильнее, словно мясо на шампур и она вскрикивала от боли до крови кусая губы. Ее ударяют по лицу, рычат, чтобы была потише, и она старается, потому что тогда ее выбросят в середине пустыни, оставят на съедение червям или просто мучаться до смерти от жажды.
Ее белоснежная кожа, которая раньше покрывалась красными пятнами от солнца, теперь была покрыта синяками. Под глазами залегли круги, а все мечты о прекрасном путешествии рассыпались прахом и растворились в песчинках бескрайних пейзажей.
Тем не менее она не была мертва, хотя и живой ее тоже назвать не получалось. Это больше напоминало выживание, сделать что угодно, лишь бы проснуться на следующий день и мысленно убеждать себя, что завтра станет лучше. Врать из раза в раз, а потом трястись в душной машине, окруженной потными и грязными мужчинами, понимая, что сегодня вечером эта грязь ляжет и на нее. Коснется нежной кожи, розовых губ и длинных ресниц, которые так полюбились этим человекоподобным монстрам.
Ей одиннадцать и она впервые взяла в руки пистолет. Он лег не так плавно и уверенно как ложился в ладонь ее отца. Руки слишком слабые из-за чего пистолет слегка наклоняется в сторону. Над ухом мужской голос объясняет как тот работает и она старательно запоминает. Вот тут дуло, курок, затвор, рычаг взвода, магазин. Все оказалось намного сложнее, чем ей представлялось изначально. Ее научили его собирать и разбирать, правильно целиться и стрелять.
Эйн удивляется когда чувствует отдачу от пистолета и делает маленький шажок назад, дабы удержаться в правильной стойке и не получить удар по лицу от временного учителя. Пальцы подрагивают уже после первого выстрела. Нажимать на курок оказалось намного сложнее, чем ей казалось.
Этим вечером она впервые взяла в рот в качестве платы за обучение. Это было еще более отвратительно, хотя куда дальше. Вкус осел на языке, вызывая рвотный позыв и хриплый кашель, который смолкает при очередном толчке. Из глаз текут слезы в очередной раз и она думает, что нет существа хуже, чем мужчина. Они мерзкие предатели, похотливые сволочи и в целом самые настоящие ублюдки.
Зато они прекрасно дерутся. Физически сильнее женщин, а потому без проблем могут оторвать руку или язык другому мужчине. Так-же могут без проблем забрать себе нужную женщину или, как Эйн выучила на своем опыте, девочку. Это же и произошло во время очередного путешествия по пустыне, когда ее спутники заглянули в бар и отметили большой бюст местной барменши.
Они сажают Эйн за дальний столик, подальше от любопытных глаз и накидывают на нее подобие плаща, дабы скрыть синяки на коже. Рядом с ней садиться один из знакомых, единственный из троих, кто не выказывал к ней интереса в постели. Оставляет на столе кобуру и бесцельно наблюдает за тем, как его соратники перебрасываются словами с молодой девушкой за стойкой.
У него глаза серые, спокойные, рассудительные. Волосы, каштановыми кудряшками лежат на макушке головы. Эйн молчит и рассматривает, выжидает подобно тигру в кустах, не зная его слишком близко – разумно опасается. Сама не делает шаг ближе, боится обжечься сильнее, но тот заговаривает монотонным голосом:
– Почему не сбежишь? – Вопрос звучал без упрека, какого-то негатива или обвинения. Словно говорили они о погоде, которая на их планете неизменно солнечная.
– Куда? – Отвечает вопросом на вопрос, слегка отодвигаясь на стуле, в попытке забиться в угол. Настороженность в голосе и взгляд, который со временем стал еще более колючим и холодным.
– А это важно? – Очередной вопрос, на который Эйн хмуриться и поджимает губы. Думает, что этот человек слишком глупый раз задает такой вопрос, но вслух не говорит – не осмеливается.
– О моем положении, другим детям, еще позавидовать можно. Меня кормят, есть крыша над головой, одевают… – Ее прервали.
– И раздевают. – Дополняет мужчина. Его лицо корчится в гримасе отвращения и раздражения. Эйн думает – в ее сторону, в чем будет непременно не права. – Советую бежать от них подальше.
– Мне некуда. Быстрее умру в пустыне. А если выживу, то кому нужен ребенок беспризорник? – Бубнит себе под нос Эйн, смотря куда-то в пол. – Да и тем более, если меня родной отец продал, то посторонний человек, что сделает? – Она смотрит на свои пальцы, слегка грязные, с обкусанными ногтями. Потому что отрезать их было нечем.
Мужчина молчит, запускает пятерню в кудряшки на голове и устало вздыхает. Замечает как в серых глазах, всего на мгновение, проскакивает жалость, которая стирается в момент. Правильно, в их ситуации, жалость – последнее, что можно испытывать. Жить надо только ради себя, быть полным эгоистом. В ином случае единственное что тебя ожидает, так это смерть, приветливо махающая своей косой из за кустов.
– Умная у тебя головешка, Эйн. –Хмыкает в ответ знакомый, а потом она удивляется. Не ожидала услышать от него комплимент, хотя наверное, комплиментом считать подобное было полной глупостью.
Рано выросла, вот и поумнела, потому что розовые стекла сменила на серые. Дети в ее возрасте должны помогать родителям, находить свои группы путешественников, начиная планировать первые походы по песчаным морям. Только недалеко от дома, а то мама ругаться будет. Эйн же, больше походила на брошенный кем-то кусок хлеба. "О еда!" Думают некоторые, и все равно большинство не подберут, ведь по земле знатно поваляли и песок забился в хлебные расщелины.
В этот вечер она отрезает волосы коротко, словно мальчишка, под стоны женщины из гостевой комнаты через стенку. Завтра ей попадет, потому что синяки на шее прикрывать будет нечем. Тогда ей повяжут на шею шарф, зато больше не придется волноваться о прическе. Эйн быть женственной и милой не сдалось к черту. Ей в принципе главное было дышать, хоть как-то, хоть будучи слепой и глухой, главное живой. Потому что умереть – значит сдаться. Доказать самой себе, что она ни на что не годна и уйти под землю, подобно тем отвратительным червям.
Ей двенадцать и она сбегает. Не по своей воле, конечно. Сама бы не решилась, ведь привыкла забиваться в угол мышью. Помогает ей Аки, тот самый, что ни разу не положил на нее и пальца. Не коснулся даже волоска на голове или реснички. Вместо этого научил правильно держать пистолет, без того чтобы что-то требовать взамен. Он не трогал ее, объяснял на словах, позволял ошибаться и не поднимал руку в любом случае, предпочитая строгий взгляд.
В какой-то момент, Эйн начала бесшумно ошиваться вокруг Аки, ходила за ним по пятам подобно тени в жаркий знойный день. Ее шаги совсем тихие, дабы не раздражать и не мешать лишний раз. Даже песок не шелушит под ногами, когда девочка плавно ступает по земле. Она с интересом наблюдает как Аки затачивает нож.
Крепкие пальцы сжимают твердый брусок. Одно резкое движение вдоль него и на лезвие появляется тонкая полоска из стали, которая отливает на солнечном свету. Когда нож переворачивают, Эйн жмуриться от попавших на глаза лучей солнца. Еще одно резкое движение, отвратительный звук попадает по ушам. Сначала он совсем не приятный и противный, настолько, что хочется скрипеть зубами. Потом к нему привыкаешь.
Человек может привыкнуть ко всему, просто к чему-то надо привыкать дольше. К Аки Эйн привыкла спустя месяц скитаний с ним по пустыне. Он все также не прикасался, знал, что для девочки это хуже удара раскаленным ножом. Знал и то, что она совсем неразговорчивая как и он сам, а потому почти весь год они молчали. Научились понимать друг друга мысленно, по крайней мере Эйн так казалось. Аки всегда знал когда ей плохо и она молчит. Понимал, что ночью приснился кошмар, а потому идет он специально медленнее, ожидая пока короткие ножки его догонят.
Тогда Эйн поняла, что не все мужчины плохие, а грани черного и белого начали потихоньку размываться, перерастая в серый градиент. Во время заточки очередного ножа она присаживается поближе, поджимая ноги под себя. Звуки больше не раздражают барабанные перепонки, а Аки больше не внушает опасений. Он только снаружи такой холодный и непробиваемый, потому что в их мире быть мягким сложно. Если суметь пробраться через толстый слой кожи, то внутри он теплый и трепетный. Словно пелерина в кровати во время холодной ночи.
Ей тринадцать и Эйн впервые знакомиться с Виолой. Женщина со взрослыми, мудрыми глазами, под которыми залегли синяки. Они голубые, подобно утреннему безоблачному небу. И на нее впервые смотрят без жалости в глазах, такой осточертевше-горючей, приевшейся, ведь та стала очередным доказательством ее слабости.
– И что ты хочешь, чтобы я с ним делала? – Виола приподнимает бровь и холодно хмыкает. Ставит руки в карманы белого и мятого халата, наконец обращая взгляд на Аки.
– Это она. – Поправляет мужчина, потирая рукой морщины на загорелом лбу. Эйн слегка переминается с ноги на ногу, совершенно не понимая, что она делает на судне корабля.
– Мне все равно она это или он. Что мне с
этим делать, скажи на милость? – Она слегка повышает голос, но этого достаточно, чтобы девочка сжалась сильнее и заступила за спину мужчины, цепляя пальцами край его майки.
– Обучать, кормить и заботиться. Девчонка хоть и пугливая, но очень умная. Один раз если увидит, то на всю жизнь запомнит. – Даже Аки под взором доктора слегка тушуется, что вызывает в Эйн толику восхищения этой сильной женщиной. Она выглядывает из за спины, с интересом наблюдая за изменениями на лице.
Виола сильнее хмурится, отводит взгляд в сторону, раздумывает над чем-то очень долго и наконец отвечает безэмоциональным тоном:
– Пусть остается. Но один промах и я ее на улицу выкину без промедлений. Это корабль, а не детская площадка. – Очередной поворот, решивший ее судьбу и определивший ее конец.
Виола была апогеем строгости и требовательности. Все документы должны быть разложены по полочкам в алфавитном порядке. Подъем ежедневно в семь утра, ни раньше, ни позже. Завтрак должен быть сытным, дабы не ходить весь день на ватных ногах. Весь материал должен быть зазубрен, вбит в мозг и в сердце, так чтобы никогда не забыть и малейшей детали. Ученый имеет право ошибаться, а доктор – нет. Ведь одна ошибка, равняется чьей-то жизни. В их случае – жизни одного из сокомандников.
Эйн не жаловалась, когда что-то не нравилось – то закусывала язык. Потому что такая жизнь лучшее, что могло с ней случиться. В ее ладонь больше не ложилось оружие, кожа не покрывалась синяками и солнечными ожогами, а еда была вкусной и насыщенной. Девочка стала расти выше и крепче в нормальных условиях. Волосы больше не были сухими и не обламывались словно сено. Тело стало вытягиваться и округляться, как подобает всем женщинам. Ногти округлились в красивом маникюре, а пальцы не пачкались в грязи.
Со временем пропала и пугливость, когда в подростковые годы начали бушевать гормоны. Она выросла, не боялась смотреть кому-то прямо в глаза и высказывать свое мнение угрожающе тихим тоном. Взгляд стал увереннее и единственным человеком, кому Эйн не смела перечить оставалась Виола. Та была ей должна настолько много, что жизни не хватит отплатить, хотя женщина никогда этого и не требовала, только хмыкала довольно, когда ей на стол неизменно приземлялся крепкий кофе.
Ей шестнадцать и Эйн встречает Вэша. Изначально он вызывал лишь интерес, ведь девушка еще ни разу не сталкивалась лично с гуманоидными станциями. А тут вот живой представитель своей необычной расы, грех был бы не попытаться изучить и понять. Вот только опыты над ним ставить никто не разрешил, объясняя это боязнью ученых и докторов. Эйн тогда на это искренне рассмеялась, тот вроде далеко не маленький, чтобы иметь столь детские страхи. Тем не менее этот запрет не стал помехой ее изучению, которое потом переросло в непривычные им обоим чувства.
Они доверяли друг-другу слишком сильно для планеты, на которой они живут. Вэш был ее солнцем и светом в жизни, таким ярким и теплым, что никакая звезда не сравнится. И она таяла, словно мороженое в жаркий день. Отдавалась всецело, позволила поселиться глубоко в сердце и пустить в нем корни. Эйн не знала, что умеет так любить: искренне и нежно. Эту любовь хотелось сохранить глубоко в себе, обернуть теплым одеялом и всучить чай. Рассказывать ей истории из жизни и греться с ней в холодные ночи, когда небо покрывалось светящимися крапинками.
Молодой доктор никогда не поведывала о своем прошлом в красках, предпочитая упускать некоторые моменты из какого-то внутреннего страха, что ее вновь утопят в жалости, стоит правде всплыть наружу уродливой деревяшкой. Поэтому Вэш опешил, когда Эйн испуганно вскрикивает, стоит ему слегка залезть пальцами под рубашку и огладить кромку бюстгальтера.
– Стой, подожди. – Она шепчет, слегка толкает в плечи, заставляя парня отлипнуть от исцелованной шеи. Он поднимает на нее теплые голубые глаза, в которые промелькнуло беспокойство.
– Что-то не так? – У парня голос заботливый и весь наплыв страсти испаряется в секунду, когда он замечает соленые капли в уголках глаз напротив.
Он думает, что причинил ей боль, сжал слишком сильно или случайно прикусил нежную кожу в порыве. Вэш убирает руки с ее тела, только для того, чтобы притянуть к себе за щеки и испуганно обвести взглядом каждый миллиметр на столь обожаемом лице. Эйн глубоко дышит, поджимает губы и мотает головой в отрицании. Он не сделал ничего плохого, просто она не ожидала, вот и вздрогнула, отдавшись болезненным воспоминаниям.
– Ничего, все хорошо. Я просто испугалась. – Мямлит себе под нос неуверенно доктор и тогда Вэш понимает: что-то точно не хорошо.
Эйн всегда говорит уверенно и твердо, если она решила, то значит это точка и разговора больше не идет. Когда все хорошо, она никогда не будет поджимать губы или отводит взгляд. Тем более в такой момент.
Она ерзает на его коленях и пытается встать, отстраниться подальше и думает, что она все испортила. Слегка привстает, только для того, чтобы парень потянул ее на себя, позволяя спрятать лицо в собственной груди. Слышит как бьется его сердце, слегка быстрее обычного – волнуется. Эйн делает глубокий вдох. Запах пороха и ветра заполняет легкие. Так пахнет Вэш, так пахнет дом и комфорт, так пахнет любовь. Ее руки обвиваются вокруг его торса, хватаются пальцами за майку в отчаянном движение. Руки парня сильнее стискивают девушку в объятиях когда он чувствует легкую дрожь в хрупком теле. Они не грубые и не резкие, потому что он никогда бы не посмел так ее обнимать.
– Эйн, что произошло? – Его тон серьезный, что происходит крайне редко. Чаще всего когда он понимает, что не справляется и ему нужно срочно сосредоточиться. Действительно важный для Урагана момент.
– Детство произошло. – Ее шепот почти невозможно разобрать, но он слышит и всегда будет. Ведь голос Эйн подобен мелодии из дорого магнитофона. Его надо слушать внимательно, обращать внимание на каждый звук, дабы не упустить смысл композиции.
Доктор сама по себе такая – сложная, но вовсе не в плохом смысле. Просто кто-попало разобрать не сможет. Своеобразный фильтр от падонков, поставленный ей для защиты собственного, израненного в край сердца. Вэш прошел сквозь все преграды, разрушая тяжелые стены одним маленьким прикосновением. Таким искренним и добрым, что противостоять для девушки, было невозможно.
– Расскажешь? – Он поглаживает ее спину, успокаивающими движениями. Рисует круги на нежной коже, пробегает кончиками пальцев по позвонку и возвращается к волосам, запуская в них всю пятерню.
– Меня изнасиловали, когда мне было десять. – Шепот показался слишком громким. Он перебил собой звук гудящего рядом компьютера и заставил мозг опустеть. Его рука слегка вздрагивает и Вэш с трудом сдержался, чтобы случайно не сжать в кулаке волосы возлюбленной.
– Кто? – Голос ласковый, но под ним скрывается тихий гнев. Подобно тлеющему углю – дунь на него и тот разгорится ярким пламенем.
Эйн качает головой и слегка приподнимает голову, дабы посмотреть в глаза напротив. Страх в бездонных, черных радужках испарился, оставляя за собой привычное врачу спокойствие.
– Не важно. Уже не важно. – Больше для самой себя повторяет девушка, нежели для парня. Убеждает себя, что прошлое должно оставаться в прошлом, вот только оно словно тень, всегда следует за ней. И как не старайся, убежать не выйдет. Там где есть свет, всегда будет тьма.
– Почему не сказала раньше? – Он поправляет ее волосы, прячет тоненькую прядь за маленькой ушной раковиной и склоняет свою голову ближе к ее. Кончики носа соприкасаются в интимном жесте, позволяя Эйн прикрыть глаза, утопая в его объятиях.
– Зачем тебя нагружать бесполезной информацией? Найти их навряд ли сможешь. Меня с корабля не выпускают и на шаг, так что точно не встречу. – Объясняет спокойно и рассудительно, так как она привыкла.
Эйн никогда не думала, что Вэшу от этого будет противно – не такой он человек. Данная информация только бы взвалила на его плечи еще больше переживаний, которых ему и так хватает вдоволь. Он от них бежит, а те за ним гоняться, хватаются за край штанины и тянуться вверх, дабы вновь удобно устроиться на крепких плечах. Девушка была для него оплотом, местом куда можно вернуться и забыть обо всех проблемах. Эйн не хотела портить ему это чувство, обвязывая свое собственное прошлое, не только вокруг своей шеи, но и его.
Тянуть за собой на дно другого никто из них не будет. Слишком любят, а если любишь, надо иногда врать во благо и переставать быть эгоистом. Вэш ей не психолог и старые травмы ей не вылечит, хотя бы потому что у самого трещин на сердце не меньше. Она их ему бережно заклеивает пластырем и нежно целует каждую, но излечить не может. Травмы как шрамы, перестают ныть и со временем белеют, но никогда не исчезают. Смятый лист бумаги – не выгладишь обратно.
– Я хочу быть нагруженным твоей информацией. – Прерывает Вэш поток ее мыслей и притягивает ближе, оставляя нежный поцелуй за ушной раковиной.
Дорожка поцелуев опускается вниз, к скуле и проводит по подбородка. До трепета в сердце нежно. Эйн подставляется под ласки, словно котенок, льститься ближе, желая прилипнуть к парню подобно банному листу. Тот больше спрашивать не будет, давить на девушку никогда не станет, потому что уважает до глубины души. Он знает, если доктор захочет – сама расскажет в стольких подробностях, скольких посчитает нужными.
Она доверяет Вэшу, а он доверяет Эйн. И если они пойдут на дно, то каждый из них утонет в попытках вытолкнуть другого. Поэтому их любовь словно конфета с яркой посыпкой, приторная сладкая на вид, и чем дальше продвигаешься, тем горче привкус на краю языка.
***
И завядшие, холодом убитые, мёртвые розы
