спеши любить

Поезд с номерным знаком «1315» подъезжает уж слишком самозабвенно, с большим энтузиазмом, нежели можно было предположить. Обрисованный граффити изнутри и снаружи, он путает-запутывает-заставляет вчитываться, выискивая карими глазами что-то поинтереснее матерных слов. Огранка, чистая и неподдельная, как кристаллики цитрина, в глазах. Кира готова поклясться, что в исконно-тёмной радужке проскальзывают оттенки розового на пару с молочным. Как в писанных средневековых романах о любви, где сердцем жертвуют безоговорочно и безвозмездно, она чувствует дрожь и лёгкий испуг. Неприсущий ей уж точно, на пару с волнением. Где-то там, на перроне, макушка, рыжая и ярко-пестрящая огнём на солнце, глаза серовато-синие, такие, что в них отражаются падения цивилизаций мира. Слишком глубокие и неравнодушные. Их встреча, будто сжигание мостов за спинами и розжиг последней бумаги, когда глаза в глаза. Медлительно и томно рассматривают друг друга, пытаясь на пробу раскатить на языках чувства прибытия. Неуравновешенный пульс и беснующее изнутри удовольствие. Старый вокзал в архитектуре начала двадцатого века, статуи и немецкий язык кругом — антураж, дополняющий пиджаки и пальцы, обрамлённые в кольца. На больших пальцах. Легкая улыбка, и Геля — такая же, как в грёзах, с аккуратными-милыми, ухоженными и мягкими волосами. Манящие, слегка подрагивающие ресницы, аккуратный вздох и прикосновение руки к руке — как прошиб током с пульсом за сто сорок. Вокзал воркует, пока кругом исключительная тишина, но только для них двоих. Только здесь и сейчас. А потом ненавязчивый разворот в сторону выхода, привокзальные сплетни и тихое молчание. Геля вдруг понимает, что заговори Кира прямо сейчас, одна из выстроенных и выточенных камнями внутри империй падёт, не давая шанса построить стены вновь. Жарко-приторно. Пока кругом пляшут черти, будто это Кира ими заправляет и от себя отпустить не может. — Мы должны сходить в парк, тебе не кажется? Империи падают. Как злополучные и жуткие, отрешённые от жизни чумой, в Гелиной голове они рушатся, а ноги норовят не выдержать. Она только поворачивает голову, улыбаясь и смущённо, но вместе с тем потенциально-губительно, говорит каким-то мягким полушёпотом: — В центре есть один. — Мне без разницы, какой. Она смотрит почти чёрными глазами, пытаясь выудить своих чертей наружу или попридержать за замком. Кругом летают бабочки то ли от времени года — конца лета, то ли от чего-то другого. И краски Вены над головой сгущаются. Там, в парке, когда слегка темнеет, Кира вдруг говорит, сидя на траве. Обнимая себя за плечи, разглядывая исподтишка тихую и улыбчивую Гелю, и в свете луны млея от момента. — Там, в поезде, было написано баллончиком: «Спеши любить». — Будто можно не успеть? И хочется усмехнуться от взаимных тихих улыбок, когда Геля вдруг подсаживается совсем близко, разглядывая. Тоже высматривает что-то своё. Быть может, сравнивает с луной, или одной из сверхновых звёзд. Которые она представляла, когда империи падали. — Побежали, — твердо. Говоря в пустоту и одновременно с тем произнося, как грёбанную клятву. Кира докуривает, растряхивая пепел по мещанской траве и поправляет волосы, хватая чужую руку. Всего несколько секунд, чтобы рассмотреть-распробовать наощупь вновь. Всего пара мгновений, чтобы соприкоснуться и почувствовать мурашки на чужом теле. — Куда? — Чтобы успеть. И Геля вдруг подхватывается вместе с ней. Так быстро, не думая даже, всё ещё не выпуская чужой руки. Просто бежать — не глядя и не разбираясь. Кира, наверное, высчитывает количество преодолённых фонарей, чтобы знать, сколько светил таится над головой Гели, когда она вновь смеётся в ночь. Летний воздух и сбитое дыхание. Пока не начинает идти дождь, моча волосы и заставляя слегка щуриться. Ливень, и глубина луж кругом даёт окунуться в надежду. Они бегут, просто так и потому, что могут. Держась за руки и смеясь. А потом вдруг козырёк, под который обе заныривают, пытаясь отдышаться. И снова глаза в глаза, снова кристаллики наружу. Когда Кира вдруг подозрительно долго рассматривает. И лёгкое, совсем ненавязчивое касание кудрявых намоченных волос, чтобы заправить их слегка за ухо. Впервые ступор, потому что Геля — будто недосягаемая статуэтка из самого дорогого хрусталя, которую трогать не хочется. Как будто разбить и коснуться не хочется. Будто она тончайшее перо, доверху наполненное чернилами, которым Кира хочется расписать свою душу, вырисовывая узоры. — Если ты меня сейчас не поцелуешь, я тебя убью, — шёпотом. Отчасти потому, что ждать становится мучительно-тягучим. И вдруг фраза «Спеши любить» приобретает самый простейший и понятнейший смысл. Когда Кира, наконец, тянется, сгребая в охапку всю Гелю целиком и сразу. Как будто весь воздух выталкивается лёгкими непроизвольно, а сердце начинает судорожно дрожать вместо того, чтобы биться. И будто в руки-на-талии-на-шее-где-угодно появляется ни разу никем неисписанный смысл. Как будто чувствовать и одновременно с тем умирать — дело привычное и прозаичное, как горечь и сладость одновременно. А потом кое-как добежать до дома. Кое-как, попутно стягивая мокрую одежду и зарываясь в чужие волосы с самым диким в мире остервенением. И уже ночью, смотря в одно и то же окно, видеть одинаково прекрасный мир.