***
Лицо матери Павла напоминают бездонные чаши. Дно глубокое настолько, что незримо: оказаться в них может яд и вода. Потерянный бестелый сын долго не думает, воздействует на женщину полтергейстом, заставляя замереть и обратить внимание на. Него? Звук? Порыв ветра? Павел схаркивает что-то о семейных проблемных отношениях, о депривации из-за холодной матери и отчиме, который не заменил отца. Алексей не слушает, поскольку не является составной драмы, не является даже сторонним наблюдателем — сейчас он ничто вне пространства, и делать ничего не собирается. Павел извиняется, что объект её страданий выпал из рук, и получается это практически искренне.***
Граница города, яркий свет и пустота перед глазами. На часах половина первого, и это время бьёт по черепу чугуном. Пока ты чувствуешь боль — ты жив.***
Кукольный младенец активирует голосовые функции, и механизированные фразы на английском рушат тишину игрушечного центра сквозь прозрачную упаковку. Алексей переводит внимание на него с бо́льшим желанием. Женщина запахивает полы кардигана, дно чаш её глаз становится глубже. Противное «I love u, mom» бьёт под дых, пусть ненамеренно. Результат получается сочнее, хоть идёт вразрез плану. Если у Павла он был. Он не придаёт значение, какую боль испытывает женщина, потерявшая ребёнка. Королёв забывает, что — нежеланного и нелюбимого. Сейчас верить импульсивному подростку перестаёт быть нужным. Если было нужным. Уважаемая гражданка Мишуточкина, обвинившая его в убийстве, прекращает быть судебным оппонентом. Сейчас она человечнее и беззащитнее. В чувствах юрисдикция бесполезна.***
Воспоминание неосязаемое и нечитаемое. Как дежавю и жамевю одновременно. Натуральная ошибка сознания, отталкиваемая всем его существом. Половина первого. Что-то важное. Или кто-то.***
Когда-то уважаемый Алексей Королёв позволяет себе погрязнуть в рефлексии семейных отношений. Мишуточкины со слов младшего поколения, закопанного на районом кладбище, беспринципно относятся к их воспитанию, предпочитают карьеру семейному институту и горевали не так сильно, как, возможно, стоило. Просто закрытая в себе женщина от потери своего ребенка, и просто отец, пьющий чуть больше с появившимся поводом. Пока ты чувствуешь чужую боль — ты человек. И пропитый машинист как-то невовремя о ней вспомнил. Возможно, мелкая Катька откроет глаза одним утром и задастся вопросом, где её отец. Пропьёт всю старшую школу, поступит и узнает о судимости. Кукольный домик, которым его доча грезила с детского сада, бесценная коррупция, ничего для неё незначащая. А возможно, подростковый максимализм заразителен.***
Алексей Королёв экстренно останавливает состав и под светом сафитов замечает солиста в центре сцены. Виновник подскакивает с рельс и в одном шаге до попытки побега, но останавливается. Замирает на месте. Оба — замирают на месте. Бесцветная нить, сшиваемая людей, ощущается тактильно; раньше для Алексея Королёва она была штампом в паспорте и открыткой на годовщину от родителей. Возбуждения дела о причинении смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения лицом своих профессиональных обязанностей не было и не будет. Как и смерти от алкогольной интоксикации. Ни одного воспоминания до открытых от сна глаз в половину первого. Вся жизнь до — кинолента, и почему-то она зажевалась. Они знакомятся по факту: Павел***
Алексей объясняет это тяжестью ответственности. Перерыв между станциями он тратит на добавление нового контакта, чтобы маякнуть о себе. Галочка о прочтении загорается ожидаемо быстро, и ответ не заставляет себя ждать. Павел Дорога выжимает из себя сожаление за случившееся и извиняется, но Алексей ведёт себя, как ответственный взрослый — он прощает. Не привлекает ментов и не связывается с родителями.***
Павел Дорога становится гостем в ленте уведомлений. Алексей возвращается к жене, к Кате, надевает костюм обычного гражданского; но, закрываясь в спальне, перед сном желает сладких снов жене и Павлу Дорога. Говорить, что это по работе — отчасти верно, но. Несколько не та работа, на которую он застёгивает свой несуразный универсальный мундир. И несколько не та, про которую жене и дочери стоит знать. Павел ведёт себя, как ребёнок, рассказывает про семейные конфликты, про младшую сводную сестру, обделяющую на нравственный досток. Показывает выполненную домашку, когда Алексей спрашивает, и даже меньше курит. Павел ведёт себя, как ребёнок, и Алексею подсказывал призывающий к морали разум, что отец этого ребёнка не его биологический. Павлу девятнадцать, у него есть трудовая книжка и опыт в межрегиональном хоккее. Ребёнок в Павле должен был изжить себя лет семнадцать. Но не изжил. В этом заключалась проблема и причина, почему у того самого Лёхи с чистым сердцем и намерениями появились секреты. Переписка переросла в личные встречи. Чтобы обсудить, как жить дальше, потом — без причин. Павел нуждался в отеческой любви и сильном плече. Почему Алексей стал обязан компенсировать отсутствие родительской заботы — он не знал, но отказываться настроен тоже не был. Благое дело — помочь. Поддержать. Подставить своё плечо. И спину. Павел нуждался в отце и тепле семьи. Не в Алексее. Ясно, как летний день. Но Королёв получает сообщение от Павел Дорога и накидывает дублёнку, выходит, чтобы послушать, как близка была победа, какая скорость на льду, как больно падать и вставать. Он называет Павла молодцом. Случается так много всего: движение планет, природные процессы, размножение клеток, химические реакции; но заметны только крылья бабочек, закрывающие глаза Павла. И позволяющие закрыть глаза Алексею на свои оступы. Открывает он их, когда дома интересуются, давно ли ему интересен хоккей.***
На первый государственный праздник Алексей отправляет отобранную открытку Павлу Дорога. Он пишет, что никак не ждал, что к этому его жизнь не готовила, что слишком молод для старперских приколов; но к вечеру поздравляет тоже. Если бы тёща знала, в какую грязь будет вовлечено её поздравление, может, заблокировала бы его к чёрту.***
Признаваться жене, её родственникам или их дочери не хочется — в силу её возраста тем более. Признаться себе Алексей не способен особенно. Даже больше, чем чужим людям, родным и близким. У Павла такой проблемы нет — он пишет в их тринадцатую среду, что хотел бы сократить дистанцию. Алексей видит в тринадцати проклятье и соглашается. Дистанция в их отношениях — приятельских — ощутима мало. Павел провожает его в рейсы, Алексей по возможности приезжает на чемпионаты. Забирает с пар и ведёт в парк развлечений в силу установки, что детям нравится сахарная вата, мороженое и другие дети, закрытые в четких территориальных границах общественного места развлекательного характера. Но Павлу нравится, Павел принимает мороженое и выглядит развлеченным. Сократить дистанцию ещё больше в их отношениях — товарищеских — затруднительно и маловероятно.***
У Алексея был выбор. Всё его существование с момента зачатия представляло собой неосознанный выбор, результаты которого пусть были предсказуемыми или нежеланными — ощущение влияния на свою жизнь и последствия были. Выбор между семьёй и ребёнком. Чужим. Никак с ним не связанным. Но выбирает он быстро и неправильно.***
Родители Павла не знают о романтическом интересе своего сына, как и о диапазоне выборки. Он не торопится им рассказывать — объект, готовый отдавать всё своё внимание ему, нашёлся в одном человеке, и гиперфиксация получилась спонтанной. Легко получилось простить разницу в возрасте и семейное положение, простить себе воровство чужого мужа и отца. Павел прощает себе любое действие, если оно не разнится с действиями взрослого мужчины. Всю ответственность он неосознанно перекладывает на него, и это приятно настолько, что влюбляется он сильнее. Сохнет, словно имеет право. Его мужчина идёт навстречу, соглашается с его мнением и опекает, окружает собой настолько, что выбивает воздух из лёгких. Павел зеркалит его поведение, оттого соглашается, ведётся и поддается. Поворачивается спиной, открывает живот, расслабляется — доверяет всецело. Чувствовать себя объектом обожания во взрослых руках, выбравших дотрагиваться до него — новое хобби. Павел легко поддаётся на роль предмета: позволяет носить себя, менять и пользоваться. Сходятся звёзды на небе, планеты строятся в ряд, луна освещает их улицу и их окно. Павел благодарит Бога и любое другое выдуманное фанатиками вездесущее нечто, что сегодняшняя ночь такая, какой он хотел, какой ждал, какой планировал. Такая — он не способен описать её в мыслях, поскольку их заполняет блядский старпер, целующий после первого глотка, дотрагивающийся до талии, продвигающим к себе напористо и безальтернативно. Он бы не придумывал альтернативы. Павел выбрал секс, как и Алексей, как и судьба. Момент раздевания фиксируется в голове прочно: как защитный барьер, возводимый длительное время, рушится под сосредоточенным взглядом, как сползает последняя тряпка, как становится холодно настолько, что нестерпимо, что понятно — назад дороги не будет.***
Приятно, когда в нём видят героя и спасителя. Приятно, что широкую спину замечают и признают. Приятно, когда враньё и лесть льются стройным ручьём прямо в уши, но его количества достаточно, чтобы их заложило. Неприятно будет потом. У Алексея был выбор, и его затянуло в пропасть последствий, которые он не отталкивал. Он знал, но не понимал. Слушал, но не слышал. И ничего не предпринимал.***
Боль внятна и уметна — просьба быть медленнее слышится из толщи воды, но исполняется. Его подтаскивают ближе, словно неживую куклу, перекидывают ногу, чтобы изменить позу, и входят снова. Больно, что немеют пальцы стоп. Павел прикусывает губу, пальцы рук; но не останавливает. Не просит прекратить. Распадается на части и продолжает тонуть. Алексей не замечает ничего из этого. Павлу Дорога уже есть восемнадцать, он много умеет. Но Алексею за тридцать, и развинутые стройные ноги толкают в эту яму. Тело податливое, в его владении. Голый подросток полностью в его распоряжении, готовый кричать в подушку и вставать так, как ему вздумается. Это сносит последние остатки разума.***
В этой реальности он тварь. Шутки про пару хочется не проигрывать у себя в голове, но они срабатывают, как защитный механизм. Обесценивание травмирующих фактов и снижение их значимости не уменьшают последствия действий, на которые он идёт осознанно, и — какая же он тварь. Мысли, что он способен анализировать свои поступки и смотреть свысока, как Создатель смотрит за каждым сыном и дочерью, не останавливают. Только заставляют чувствовать себя менее уважаемым, пусть без судимости и авторитета постоянного покупателя в пивнухе. Прошлая жизнь, если она существовала, вытекает из его пальцев. Забывается, как школьная учебная программа. Не остаётся ничего. И ничего не меняется. Тварь. Какая же он тварь.***
Дома его встречают жена и дочка, интересуются ранним возвращением, но вопросы остаются без ответа.