Шëпот и молчание сердец

–Чонсу, я вижу твои крылья! Может, Хëнджун не совсем смышленый, но он уж точно знает толк в воображении. Он придумал миллионы разных цветов и их оттенков, даже если это физически невозможно. Слишком хорошо представляются диалоги с сухой травой, разбитыми лампочками в фонарях, пнями и сломанным Чонсу. Ко всему бесконечная жалость. Хëнджун слышит, как молчит трава, хрипят лампочки, жалуются пни и плачет Чонсу. Всë так громко, словно их включили на колонках. Столько сказанных слов, и они не приводят ни к какому результату. Каждый твердил, что хочет лучшего для Хëнджуна, поэтому слушают его и отвечают. Но им не нужны диалоги. Сухая трава плетëтся в косы, забиваясь кусочками на чужие брюки. Осколки лампочек облегчëнно царапают кожу, впитывают кровь и опасливо мерцают, отражая блеск глаз. Пни огораживаются, чтобы никто не сел, перекрыв вид на бесконечное небо и верхушки живых деревьев. А Чонсу всë плачет и плачет, несчастно вжимается в чужую грудь, но он ласково убирает траву с брюк, целует порезы на пальцах, распутывает верëвочки для ограждений. Он никогда не берëт ничего и отдает всего себя. –А они красивые? Теперь Хëнджун слышит шëпот опадающих листьев, бульканье луж, крики ветра и повреждëнного Чонсу. Почему никто не хочет его слов? Они бесполезны? Листья собираются в букеты, сверкая своим великим превосходством. Лужи перепрыгиваются, чтобы не ломать им их бесконечное(нулевое) количество невидимых костей. Ветер играется с пузырьками, что слегка зудят в его прозрачных волнах. А Чонсу всë плачет и плачет, несчастно жмëтся в чужую макушку, но он завязывает завораживающие бантики на букетах, придерживает за руку при прыжках, мешает мыльную жидкость. Он не берëт ничего сущного, лишь прячет в карманах очаровательные улыбки. –Похожи на ветви деревьев, но вместо листьев – белоснежные перья! Они говорят, что хотят моих прикосновений. И снова Хëнджун слышит беззвучное или совсем тихое. Его сознание просит отдых, сердце покоя, а божьи коровки – чуда. Букашки лучше знают – они наблюдают. Нет, не со стороны, а где-то в самом центре. Ворчат снеговики, сплетничают ягодки рябины, дрожат брошенные стаканчики и склеивается Чонсу. Они снова болтают в пустую и Хëнджуну грустно, что его слова остаются без должного внимания. Выклеванные глаза снежных образов заменяются на новые – глубокие и осмысленные. Птички отгоняются от рябины, пусть и клюют измученные и промëрзшие ладони. Кофейные стаканчики утилизируются, облегчëнно вздыхая. А Чонсу всë плачет и плачет, накидывает руки на чужие плечи, но он трепетно собирает камушки, одаривая их смыслом, греет ладошки в собственных варежках, сопровождает приятным молчанием. Наконец тянется к чужим глазам, воруя драгоценные светящиеся камешки-блики. –Потрогай их, смелее. Они ведь не кусаются, правда? Хëнджун уже составляет симфонии из новых звуков. Тело грозит ему непослушанием, но его игнорируют. Слова снова вертятся на языке, которые почему-то заканчиваются. Утро сонно зевает, день смеëтся, вечер роняет слëзки от усталости, ночь приглядывает, и сверкает Чонсу. Их стало больше? Складная песня выходит. Хëнджун целует сонное утро в заспанные глаза. Шутит для дня сворованные шутки. Вытирает слëзки уставшего вечера. А Чонсу и ночь звучат в унисон – тихо плачут. Они всегда были так похожи? Они одно целое? Они одно и то же? Чонсу ждëт. Ждëт и плачет. Теперь его действия уходят на второй план, а звëздочки в глазах Хëнджуна светятся ярче обычного, когда он просто болтает. Чонсу берëт то, что в жизни бы не взял – чужое сердце. Оно бумажное и порванное, а ещë раскрашенное цветными карандашами. В каждом уголку свой пейзаж: летний вечер, пусто захлëбывающийся в океане слов; осенняя игра, полная луж диалогов; зимний шелест с редким снегопадом шëпота; колесо суток, почти пустое, лишь солнце в разных фазах. А самое главное, на обратной стороне бумажного мусора – Чонсу, со звëздочками вместо глаз и миллионом месяцев в волосах. Мусора? Мусора. Для Чонсу? Для Хëнджуна. Хëнджун ласково перебирает перья, протекая пальцами сквозь их извечный поток. Они мягкие и шелковистые, бархатные и убаюкивающие. А ещë, кажется, там чувствуется много заноз. –Тебе не больно? –Совсем немного, твои крылья так изранены. А ещë, почему-то, они молчат, Чонсу. –Молчат? Ты не слышишь их? –Нет, мне страшно. –Не пугайся, они решили сегодня помолчать, видимо. –Где моë сердце? Я слышу его щебетание, но я его не чувствую. –Оно у меня в кармане, я его заберу себе, ты не против? Просто оно такое порванное и помятое, я его склею, хорошо? –А твоë сердце? Почему оно тоже молчит? –А оно скоро увянет. –Отдай его мне, отдай! Оно рассказывало столько интересного! –Интересного? –Да, оно загадывало мне загадки, рассказывало шутки и признавалось в любви. –В любви? –В любви. Ты плачешь? Я слышу солëнные хлопушки. –Забирай его. –Спасибо, оно такое несчастное и тихое. Мне так жаль, что я не забрал его раньше. –Ещë можно всë исправить, не волнуйся. –Чонсу, послушай моë сердце. –Я ничего не слышу, ты же знаешь. –Просто послушай. А оно и впрямь шелестит. Шифрует монолог, длинный и чувственный. Чонсу грустно, что он не понимает ничего. –Я так ничего и не понял. –Оно любит тебя, Чонсу. Оно столько раз признавалось, столько раз плакало, столько раз грезило, столько раз вздыхало. Оно любит тебя так сильно, что мне самому больно. –Моë ведь тоже тебя любит? –Любит. –Я когда-нибудь их услышу? –Их? –Да, наши сердца. Ты рассказываешь о них так много, я тоже хочу их послушать. –Если ты увидишь свои крылья, то и услышишь сердца, и придумаешь цвета, и я покажу тебе свой мир в полной мере. –Я обязательно их увижу, Хëнджун-и. –Я тебе верю. Очень много звуков вокруг, но семечко-сердце в руке сейчас так обволакивает сознание в тягучую тишину, что хочется биться. Хëнджун чувствует поцелуй в макушку и смущëнно сжимает ладонь, он слышит, как его сердце снова шелестит слова о любви. Чонсу тоже услышит, чуть позже, когда его сердце будет такое же блестящее, как и собственные глаза.