Берлин-45

Всё начинается с поцелуя. Возможно, поцелуем всё именно что заканчивается. Кульминация последних тридцати лет. Непонимание, боль, кровавое месиво войны, в котором лишь мальчишка протянул ему руку помощи. О том, что за помощь придётся платить, Иван старается не думать¹. Он до Берлина проехал на Харли-Дэвидсон, прозванном Освободителем², поэтому все обиды игнорирует с лёгкостью, выработанной во времена Танцующего конгресса³. Пускай политика останется в душных кремлёвских кабинетах, сегодня он – простой вояка, любующийся россыпью лазури в глазах напротив. Америка не знает войны – не так, как знает её Россия. Завоевания, победные шествия по далёким землям ему куда ближе, чем красная грязь на пороге родного дома. Он кажется чужим здесь, среди уставших солдат, опьянённых победой-расправой над врагом. Слишком яркий, слишком… чистый. За последние годы Иван собрал на себе всю мерзость Европы. Она застлала ему глаза кровавой дымкой и наполнила лёгкие привкусом человеческого пепла и Циклона Б⁴, но мальчишка перед ним – словно пятно золота и красок посреди серости войны. В выглаженной форме и с чуть хитрой улыбкой. Чужак, ему не место здесь, он – из другого мира. Мира без войны. Но как же, как же Иван рад, что он рядом. Напоминает ему, что есть мир за пределами разрушенного города, где над головой не летают бомбы, а в лесу ухают только совы. Он грезил этим моментом столько лет. Ещё весной 42-го оглаживал стальной бок мотоцикла, вчитываясь в приложенное письмо. Иван не знает английского, и Альфред неожиданно об этом вспомнил – аккуратные строчки были выведены явно перьевой ручкой на знакомом им обоим французском. Там не было ни одного "вы", лишь личное, интимное tu на протяжении всего листа, отчего воздух выбивало из лёгких, а грудь щемило непонятной эмоцией. "Надеюсь, с тобой всё будет хорошо", – заканчивал Альфред, и сердце Ивана билось чуть чаще от этих строк. Нагретый солнцем бок Харли-Дэвидсон, кажется, всё ещё нёс в себе пыль и воздух Нового Континента. Обкатывал ли Альфред его в Нью-Йорке? Иван был там лишь раз в 1860-х⁵, а после то времени не было, то обстановка не та, но побывать там хотелось до дрожи. "Возьми себя в руки", – шептал он себе, пытаясь унять непрошеный трепет в груди. "Возьми себя в руки", – мысленно повторяет он, но как можно, если от разделяющей их Атлантики не осталось и следа? Губы Альфреда блестят от мясного жира, когда Иван накрывает его рот своим. Пикантный, насыщенный вкус – после четырёх лет военной похлёбки самое то. Мальчишка в его руках вздрагивает, замерев, как кролик, но Иван слишком счастлив, чтобы заметить. Это – благодарность. За мотоцикл, часто спасавший его шкуру, за мерзкий рацион D⁶, что он не раз жевал, затаившись в окопе. Альфред, казалось, тогда был везде – даже на гражданке в кинотеатрах крутили его фильмы, а с пропагандистских плакатов улыбались молодые люди, так похожие и не похожие на юношу напротив. Иван бредит им, а поцелуй Альфреда действительно с привкусом ленд-лизовской тушенки и совсем чуть-чуть – какаовеллы⁷. Он не может оторваться, целует снова и снова. Ещё немного – соседи рассмеются, мол, он янки с девкой перепутал, и придётся отпустить. И не объяснишь им, что ему плевать на людские предрассудки; что он сам не раз в женском обличье взывал с плакатов разных войн. Иван так пьян, что почти что трезв. Радость, больная, похожая на лихорадку, захватила разум и хочется ещё и ещё. Больше пира, больше победы, больше криков "Ура!" и ласковых губ тоже больше. Глаза Альфреда лучатся счастьем, а к дыханию примешивается запах алкоголя. Распаренный водкой румянец горит на его щеках и становится лишь гуще, когда Иван вновь обнимает его, сжав в крепком капкане, наплевав на все раны, скрытые под их формой. Война закончена. Америка овеяна трауром; СССР насторожен. Слишком мало времени прошло с момента смерти президента Рузвельта⁸, слишком много тревожных перезвонов доносит советская разведка⁹, но здесь и сейчас всё отступает на второй план, сжав огромную вселенную до размера комнаты, где пируют солдаты. Он целует его жадно и пылко, выныривает ради глотка воздуха и вновь уходит с головой. В промежутках между поцелуями Альфред смеется, улыбается ему тепло и светло, но – отталкивает. Не резко и грубо, так, надавив на грудь с упрямством кота. Иван отступает, нехотя разомкнув капкан рук, и Альфред легко выпархивает из его объятий, тут же влившись в праздный коллектив. Он смеётся, и его щёки блестят румянцем, словно наливные яблоки. Иван облизывает свои в кои-то веки влажные губы. Этот поцелуй – это конец. Это начало. * Они вновь встречаются на подписании капитуляции, седьмого мая. Ивана почти привели в подобающий вид – почти, потому что кровь просто так не отмоешь, а безуминку в глазах он научится прятать лишь в шестидесятых. Капитуляцию Людвиг подписывает, даже не пытаясь скрыть огромный кровавый синяк на скуле и заплывший глаз. Дышит громко, со свистом – тяжело, со сломанными-то рёбрами. Сидящий рядом Гилберт пусто смотрит на столешницу перед собой: руки висят бесполезными плетями, лоб покрыт испариной лихорадки – аспирин на страны действует плохо, если вообще действует. Больно, наверное. Четыре года этнических чисток вернувшиеся победным маршем по арийским костям. Ивану где-то между весной и Берлином окончательно сорвало резьбу, и стало восхитительно плевать. Где больно, там станет больнее; пусть молятся, чтобы генштаб побыстрее сжал ежовый кулак на солдатских шкварниках, потому что сам Брагинский сдерживаться не намерен. У Ивана в руках обычная водоразборная колонка в бурых подтёках, что отколупываются на пол коричневой крошкой. Автомат он посеял ещё в начале взятия Берлина; лупил первым, что подвернулось, но так даже лучше – с простреленными мозгами Людвигу было бы куда сложнее подписывать акт. Иван – мародёр, на руках всё еще красные полосы от нескольких часов¹⁰. Заставили снять – неприлично, как и слова, что он писал прямо на Рейхстаге. Бил, потом грабил – ему от Людвига не надо было ни марки¹¹, но он и сейчас готов кидаться на стены и срывать с них все позолоченные бра, просто чтобы у немца стало на один золоченый светильник меньше. В какой-то момент класть утащенное стало некуда, затолкал прямо в трубу гидранта всё без разбора: серьги, цепочки, даже подвернувшееся леденцы. Один из них сейчас перекатывает на языке. Лимон с привкусом металла. Ему бы ликовать, но внутри ужасающе пусто – разучился за четыре года радоваться, истерика с депрессией кружатся в вечном вальсе, пока он перетекает из одной одержимости в другую. Альфред, напротив, вновь одет с иголочки. Красивый, звонкий, в нём неожиданно просыпается артуровская порода – что бы Брагинский о том не думал, британец умел быть утонченным. У Альфреда получается лучше, без снобизма, с некой непринужденностью. Иван наблюдает за ним своим полумертвым взглядом, смотрит из-под прикрытых век. Альфред, кажется, светится – яркое солнышко. А у Ивана грязь под ногтями всё еще красного цвета, сухие губы исполосаны трещинами и усталость оседает синевой под глазами. Смотря на него, Иван чувствует себя грязным. Он – порченный. Был им еще задолго до этой войны. Но, Боги, как же хочется попробовать снова. Отдаться чувствам без остатка, захлебнуться в вихре радостных эмоций. Иван устал. "Пожалуйста, только не уходи", – мысленно шепчет он спине американца, разглядывая его золотой затылок. – "Ты единственное, что не дает мне потерять разум в этой мясорубке". Альфред ничего ему не отвечает, по-доброму пререкаясь со своим отцом-братом. Ему нет до Ивана никакого дела, и это так привычно, что Брагинский почти до самого конца встречи сидит смирно и не смеет. Он – шавка, натренированная не лаять без команды, но… Но. Ему так хочется прикоснуться к частичке этого тепла. Альфред оборачивается, дарит ему дежурную, но такую искреннюю улыбку, и выдержка Ивана отколупывается на пол вместе с очередным осколком запекшейся на кране арийской крови. Он поддается своему неправильному желанию и выжимает из остатка встречи всё, что смеет – гораздо больше, чем должен, гораздо меньше, чем хочет. Подобное больше не спутаешь с восторгом победы или дружеским лобызаньем. Пустых комнат в здании предостаточно, а губы Альфреда мягкие, припухлые – он уже не сопротивляется, как две недели назад, просто отдаётся огромным напористым волнам русских чувств. В его широко распахнутых глазах отражается яркое чистое небо Победы, а стон полон удивления и трепета. Наверное, это неправильно. Возможно, позже Иван устыдится. Сейчас Ивану плевать. Он победил. Ему можно. Сноски 1. О том, что за помощь придётся платить, Иван старается не думать – Ленд-лиз, как известно, был вовсе не безвозмездной помощью, а кредит, который СССР выплачивал, пока Западная Европа получала план Маршалла. И выплатили. Аж в 2006 году. 2. Харли-Дэвидсон – мотоцикл, часть ленд-лиза. https://www.o5m6.de/redarmy/hd_wla_42.php 3. Танцующий конгресс – Венский конгресс 1814-15, подвёл итоги наполеоновских войн. Танцующим прозван за пристрастие дипломатов танцевать на балах, а не делать свою работу. Длился аж 10 месяцев. 4. Циклон Б – пестицид на основе цианида, известный прежде всего использованием для массового уничтожения людей в газовых камерах. 5. Иван был там лишь раз в 1860-х – ИМХО автора, в США в XIX веке Иван был лишь в 1863, в составе русской эскадры, посланной к берегу США во время их гражданской войны. https://tinyurl.com/4ekyyxac 6. Рацион D – военный паёк, часть ленд-лиза. По сути протеиновый батончик, специально сделанный невкусным, чтобы солдаты не жрали их просто так. https://pikabu.ru/story/lendliz_prodovolstvie_5397526 7. Какаовелла – шелуха какаобобов https://youtu.be/FPHmWyBrRJ4?t=330 8. Смерть Рузвельта – Рузвельт умер 12/04/1945, немного не дожив до встречи на Эльбе и конца войны. На посту его сменил вице-президент Гарри Трумен, ярый русофоб. 9. слишком много тревожных перезвонов доносит советская разведка – "Проект Манхэттен" (разработка США ядерного оружия), Операция "Немыслимое" (план Черчилля по ядерному удару по СССР) и план "Тоталити" (план Трумена) https://tass.ru/spec/dropshot https://tinyurl.com/45zu2srx 10. Мародёрство – есть версия фото флага над рейхстагом (Знамя Победы, фото Е. Халдея), где у солдат на каждой руке по часам. https://tinyurl.com/3bjur3kc https://ria.ru/20230430/znamya-1868882196.html 11. Рейхсмарка, денежная единица Третьего Рейха.