***
Пластиковый стаканчик сладостно разливает тепло по окоченевшим рукам, которые спустя время тянутся к наушникам в кармане, осторожно вынимая их и неспешно вставляя в уши. Неблагополучность района совершенно не препятствует игнорированию первого правила проживания в подобных местах: вслушиваться в шум вокруг, не доставать наушники. Халатная привычка давно уже внушает мысль о собственной никчёмности: ведь если бы ты был кому-то нужен, то давно бы оказался в неприятностях. Эта мысль сразу осекается и юноша, шедший до этого в состоянии фрустрации, прикрывает веки, поднимает голову кверху и тяжело выдыхает, ощущая слабый ветерок у себя в волосах. Холодная слеза невольно катится по щеке. Он вновь ныряет рукой в карман, доставая таблетки, резко вытряхивая две штуки и закидывая в рот, запивая очень горячим напитком, обжигая себе язык и горло. Юноша морщится, но старается игнорировать боль, кладя медикаменты назад и ускоряя шаг. Как же назвал это психиатр? Ауто… Аутоагрессия и апатическая депрессия? Слишком много букв «с» и «а». Забавно, что в сочетании эти буквы создают звук, похожий на шёпот листьев, пока их колышет слабый ветерок, создаваемый искусственно. Его зовут Пак Чимин. Обычный старшеклассник, регулярно получающий нагоняй от одноклассников и учителей за слабое проявление своей стихии воздуха. Каждый день он слышит упрёки о том, что даже младшие классы создают большие ветряные потоки, чем он в свои семнадцать лет. До определённого момента его и избивали, рвали мантию и окрашенные в белый волосы, выказывая тем самым испанский стыд и оправдываясь тем, что он недостоин быть «под стать» стихии ветра, а, следовательно, недостоин носить белый цвет. Однажды, помнится, после очередной пережитой нападки, Чимин сбежал в закрытый туалет школы, спрятавшись за последней кабинкой — между тонкой стенкой и окном — и захлёбываясь в собственных слезах. Он всегда прибегал туда, чтобы просто выплакаться, рыдать в голос, не опасаясь, что тебя снова унизят. Характерный стук тяжёлой двери на входе в туалет заставил его замереть, а сердце бешено заколотилось. Доселе туда никто не приходил, кроме него. Глаза испуганно забегали по сторонам, и Чимин осторожно подтянул разорванную и испачканную его же кровью мантию к себе, поджимая её под себя, случайно слишком громко всхлипнув и тут же зажав себе рукой рот. Громкие шаги затихли, а затем начали раздаваться всё ближе, пока к нему не подошёл брюнет с совершенно нечитаемым выражением лица. Чимин рефлекторно закрылся дрожащими руками, готовый принимать удары вновь. Но их не последовало. Чужая жилистая рука оказалась перед запуганной фигурой парня, и он недоверчиво её оглянул, приняв помощь: он не мог встать самостоятельно без характерной боли под рёбрами. Эти же жилистые руки аккуратно поддержали его, усадив на подоконник рядом. Чимин проморгался, быстро окинув мутным взглядом визитёра. Старшеклассник. Брюнет. Глаза голубые, но это абсолютно точно линзы. Судя по небесно-голубым полоскам на мантии, у него стихия воды. И последнюю догадку парень подтвердил, образовывая в руках сгусток жидкости, который мгновенно покрылся ледяной коркой. Пак восторженно охнул чужим умениям и понурил голову, стараясь вновь не расплакаться перед незнакомцем, который, отметив состояние юноши, обхватил холодными пальцами его подбородок, прикладывая ледяной шар к скуле, покрытой кровоподтёками. Чимин как-то и позабыл, что тогда ему вновь разукрасили миловидное лицо, разбив нос и скулу. А тот старшеклассник терпеливо ждал, пока Пак расслабится и ощутит после льда хоть какое-то облегчение. Блондин чуть отстранил лицо от ледышки, подняв глаза на стоящего напротив парня. Он был чертовски красивым, но его взгляд… Какая-то вселенская тоска и нотки гнева застыли в них. Юноша тогда чуть приоткрыл рот, завороженно смотря на его черты, не заметив, как вслух сказал: «Красивый…» Старший тогда вымученно ухмыльнулся, опуская руку. «Ты тоже. Наверное, поэтому тебя и унижают», — его хриплый, грубоватый голос лишь добавил привлекательности. Горькая улыбка наползла на губы, выразив даже больше, чем простые слова. Незнакомец же, чуть склонив голову, продолжал неотрывно следить за младшим. «Нет, — блондин продолжал улыбаться, пока по щекам вновь потекли чёртовы непрошенные слёзы, — ты же должен был слышать о неудачнике Чимине, который за девять лет обучения до сих пор не может даже колосок ветерком пошевелить. Вся… Вся школа обо мне знает. Все любят мне указывать, где моё место. Почему же и ты этого не сделаешь, наконец?» Тот брюнет лишь продолжал спокойно стоять, пока его волнение не выразила его же стихия. Тёплая — и, судя по умопомрачительному запаху свежести — дождевая вода очертила лицо младшего, омывая его и будто нравоучительно щёлкая по носу, отчего Чимин всхлипнул, постаравшись посмеяться. Обе руки незнакомца оказались по бокам от него и тот внимательно заглянул в карие глаза младшего. «Если кто-то вновь попытается притронуться к тебе, — он вытащил сигарету из кармана, — скажи, что ты под защитой Шуги. А если не поверят правдивости твоих слов, — он похлопал ладонью по карманам школьных брюк, — то скажи: «Луна всё видит». Он до сих пор не понимает значение сказанных тем самым Шугой слов, однако они действительно его неоднократно спасли. Странное явление. А ещё Пак помнит, как поджёг ему сигарету, впервые прочувствовав ветер внутри своего тела, внутри каждой вены, распалив его насколько, что тот смог зажечь фитиль. Тогда Шуга сказал ему много вещей, в которых Чимин так нуждался многие годы. «У тебя есть все задатки для становления могущественным магом, прекрасно владеющим своей стихией, раз ты смог распалить поток ветра. Дело в твоей голове», — и после этого он сделал сильную затяжку, омыв его голову и лицо водой, которая мгновенно высохла, смыв всю кровь и грязь. И ушёл. Единственный раз, когда он его вновь увидел, был тогда, когда покупал антидепрессанты. Тогда он, едва успев спрятать таблетки, по привычке завернул за угол аптеки, где и увидел Шугу, что нещадно избивал водными кнутами какого-то хнычущего парня. Его взгляд был бешеным. Словно разъярённого пса спустили с цепи. Крылья носа вздымались и опускались от тяжёлого дыхания. Но, увидев младшего, он пришёл в себя, разглядывав ошарашенного Пака, который узнал в избитом парне… Своего, твою мать, главного обидчика. Чувства торжества не было — был страх. Он видел чужую кровь на лице распалённого брюнета. «Чимин, — тяжёлое дыхание, грубый хриплый и властный голос с металлическим прозвоном — точно Шуга, — уходи». И он правда хотел его послушаться. Но ноги будто приковало к земле: блондин так и оставался неподвижным. Лишь губы содрогались в попытках что-то сказать, однако вместо этого он словно задыхался, как выброшенная на берег рыба, не в силах даже издать и звука. Шуга же, кинув презрительный взгляд на осевшего на асфальт оппонента, фыркнул и за одно мгновение оказался перед остолбеневшим юношей. Он помнит, как почувствовал холодные мокрые пальцы на своих щеках и прочувствовал тяжёлый, мутный взгляд на губах. «У-хо-ди, — Шуга приблизился к его лицу, вторгаясь в личное пространство и почти касаясь губ Пака. — Прямо сейчас». И после этого Чимин заморгал, отскочил от брюнета, что сверлил его глазами-щёлочками, и убежал. Больше он его не видел, как и своего обидчика. Точнее, замечал его в коридорах, но тот шарахался от безобидного блондина, как от прокажённого, постоянно вторив себе под нос всякий бред в духе «подстилка Шуги». Он даже не обижался на оскорбления, а принимал как издержки чересчур радикальной помощи старшего, осматривая пострадавшего снисходительным взглядом. Много было предпринято попыток найти своего защитника, снова хоть пять минут пообщаться с ним, но всё было без толку. Он даже не знал настоящего имени спасителя, но пользовался его безукоризненным авторитетным именем в целях самозащиты. Лишь в последнее время он пренебрегает своей привилегией, отчего не так давно вновь ощутил уже позабытую физическую боль. И, как назло, эта самая боль в голове сейчас отозвалась. Чимин поморщился и полез в другой карман: за обезболивающим, глотая его и не запивая. За спиной послышался шорох листьев и треск веточек, чему парень не придал особого внимания, продолжая сбито дышать из-за сильной мигрени. На его плечо опустилась тяжёлая рука, которую он почти сразу узнал. — Чимини-щи, — полушёпот баритона, опаляющий ухо, заставил всё тело вздрогнуть от накатывающей паники, — соскучился, малыш? Блондин нервно сглатывает, зажмуривая глаза. Он был готов ко всему, но точно не к этой внезапной встрече. В голове проносится сотня картинок-воспоминаний, словно москиты распыляющихся из миндалины.***
Когда-то Чонгук был другом Чимина. Разделял трудности, ненастья, успокаивал его, когда у старшего не получалось совладать со своей стихией. Он, будучи магом земли, имел особенность успокаивать даже своим присутствием буйную и переменчивую натуру Чимина, присущую «воздушным» людям. Нередко младший ради веселья выращивал цветы на голове блондина, чем вызывал его заливистый звонкий хохот, который перебивал любую грусть и тоску. Они провели детство вдвоём. Именно Чонгук знал о самом страшном событии в жизни своего друга — потере родителей. История не была связана с тривиальным убийством во время ограбления: она была связана с истреблением магов, принадлежащих к одной стихии. Маги воздуха почти два десятилетия назад стали угнетаемыми. Это оказалось своего рода нацизмом среди магов: обладатели стихии огня — и ведь это самое абсурдное, ведь огонь не может существовать без воздуха — объявили войну обладателям стихии воздуха. Верховные маги же, будучи долгое время введёнными в заблуждение, не могли понять, почему популяция одной стихии стремительно уменьшалась. И однажды облава истребителей, называющих себя «Injuria», настигла миролюбивую семью Пак. Чимину было пять лет, когда он увидел ужас на обычно спокойном и непоколебимом лице отца. Ему было пять лет, когда он увидел, как его мать обратили в пепел и подговаривали его отца — мага огня — отдать и ребёнка, чтобы, цитата, «такие отродья не имели и шанса выжить». И конечно же отец воспротивился, отвлёк истребителей и велел Чимину бежать куда угодно, но подальше от дома. И он, будучи маленьким ребёнком, первым делом стремглав бросился к лучшему другу, явив своё искажённое смертельным испугом, скорбью и сокрушением лицо. Родители Чонгука приняли его как своего, уделяя должное внимание, ласку и заботу. Однако Чимин чувствовал, что в небольшом уютном домике его друга места попросту не хватает, поэтому устроился на свою первую работу сразу по наступлению шестнадцати лет, попросил родителей друга помочь с оформлением документов на съёмную квартиру, которую обещался вовремя оплачивать сам. И обещание действительно держит по сей день. Младший искренне не хотел его отпускать, объяснявшись крепкими братскими чувствами, но Пак явно видел в этой привязанности нечто другое. Он не хотел быть тем, кто разрушит его надежду на крепкую первую любовь, посему как можно быстрее собрал вещи и съехал, постаравшись заодно ограничить общение со своим… другом? Нередко в школьном коридоре он натыкался на пытливый взгляд карих глаз, ощущая слишком чужое земной стихии Гука беспокойство, плескавшееся на дне тёмной радужки цвета тёмного шоколада. Вскоре его повышенное внимание достигло апогея: он сблизился с теми, кто унижал Чимина. И сделал это не ради мести старшему, а ради крохи его внимания, которое он не уделял абсолютно никому, будучи полностью погружённым в работу и учёбу. Его круг «дом — школа — работа — дом — сон» был непрерывен, посему младший решился на самые глупые и отчаянные меры. И, спасибо крохам-остаткам логики Чонгука, он ни разу не причинял ему физической боли. Он поступил хуже.***
— Чонгук, я… Я просто иду домой. Можешь, пожалуйста, отпустить меня? — Пак искренне надеялся, что вежливость и его природная доброта ему помогут, раз своей стихией он управлять абсолютно не умеет. Младший тихо смеётся ему на ухо. — Как же? — он обходит блондина, вставая перед ним и кладя уже обе руки на плечи. — Раз куколка сама забрела в эту часть района, то ей стоит ждать последствий. Чонгук ведёт пальцем от плеча Чимина по груди к его талии, останавливая руку там, затем резко хватаясь за бок и притягивая блондина к себе. Пак сразу же отвернул голову в сторону, вновь закрыв глаза. — Гуки, мне правда пора, у меня много дел, — блондин неуверенно перехватывает его запястье и убирает от своего тела, разворачиваясь лицом к брюнету, вымученно и умоляюще рассматривая его дикое выражение лица. — О, нет, погоди, я не могу так просто взять и отпустить тебя, — он облизывает свои пересохшие губы. — Я долгое время не верил, что ты как-то связан с Шугой, но после одного момента с фразой, которой ты отбиваешься ото всех… И тут сердце Чимина пропустило ощутимый удар. Что такого мог дознаться младший, раз завёл столь странный диалог с нарушением личного пространства? — Говорят, что ты ложился под Шугу ради защиты. И теперь я просто обязан проверить эту догадку. Чонгук грубо хватает Пака за запястье, притягивая к себе и яро впиваясь в мягкие губы. Тело блондина сковало тяжестью: Гук явно не поскупился на использование своей стихии, а ответить Чимину просто нечем. Он боится трогать младшего, не хочет причинять ему боль или вред из-за оставшихся родственных чувств, отчего ему остаётся просто глотать обиду и смагривать горькие слёзы, противно щипающие уставшие глаза. Пальцы Чона смахивают влагу с щёк хёна, а сам он отстраняется от дрожащей фигуры. — Ты же привык к такой властности, почему ты плачешь? — Чонгук с недовольством смотрит на тяжело дышащего блондина, хватающегося за таблетки в кармане, что очень его вывело из себя, и он хватает его за предплечье, выбивая громкий всхлип. — Чего ты трясёшься передо мной, как будто тебя впервые собираются трахать? Щенячьи глаза лишь продолжают слезиться, а губы немо шепчут «всё неправда», а в голове лишь проносится набатом спасительная фраза: «Луна всё видит» Какое-то тревожное чувство глаголит, что самое время закричать эту фразу что есть мочи и бежать, но ноги остаются неподвижными, а язык — будто онемевшим, не способным повернуться, чтобы дерзить когда-то лучшему другу. — Знаешь, даже лучше будет, если так и продолжишь молчать. Меньше шума, — Чонгук снова быстрым шагом сокращает расстояние между ними и больно хватает опешившего Пака за запястье, пока его губы шёпотом еле выговаривают: «Луна всё видит». Благо, Чон этого не слышал. Веки закрылись, не желая лицезреть лицо обезумевшего от своих чувств и идеи друга, руки которого беспорядочно гуляют по телу, пока мысли в голове стараются успокоить паническую атаку, последствия которой уже плавно перетекают из разгорячённого страхом мозга в реальность. Дышать становится настолько трудно, что сродни невозможному, однако Чимин боится отворачивать голову от беспрестанно целующего его Чонгука. Он уже чувствует, как его тонкую фигуру толкают к ближайшей стене, стягивая по пути тёплый кардиган. Всё те же сильные руки кладут его на отсыревшую землю, пока чужие тонкие губы яростно кусают его ключицу, оставляя яркий тёмно-красный след, что позже нальётся фиолетовым цветом с примесью отвратительного жёлтого цвета по краям. Блондин старается игнорировать боль, в припадке шепча постоянное: «Шуга, Шуга, Шуга». — Знаешь, Чимин-и, я всегда любовался тобой издалека. Но если бы раньше узнал, что ты на самом деле такая оторва, — Гук задирает его футболку, проводя по линии впалого живота, отчего снизу доносится усиливающийся сдавленный плач, — то ты бы точно от меня никуда не сбежал. У Пака нет слов. Его некогда лучший друг, которому он без остатка верил, сейчас гуляет руками по всему его телу, пока он сам тихо рыдает, подавляя крик и вой. И всё лишь из-за глупых слухов. — Эй! Чимин не открывает глаза, уже веря, что это один из новых друзей Чонгука, пришедший так же позабавиться над сломленным блондином на потеху всем. Пока сверху не доносится характерный плеск воды, которая, судя по восклику Гука, оказалась кипятком. Заплаканные глаза распахиваются, а слабые руки упираются в рыхлую землю. Невольная улыбка наползает на лицо, когда он вновь смутно видит эти чёрные, как смоль, волосы, отчего-то слишком яркие голубые глаза и почему-то грубую кожаную маску на лице. — А вот и ты! О, ты не поверишь, я просто мечтал тебя увидеть, — дружелюбная улыбка Чонгука стремительно обратилась в оскал. — И так хотел начистить рожу такому уродцу, который ещё и двумя стихиями владеет. Силуэт Шуги оставался неизменно ровно стоящим. Он сверлит Чона взглядом, словно думая, убить или смертельно ранить — настолько его взгляд был озлобленным. Чонгук же, недолго думая, изо всех сил ударил по нему сотрясающей землю волной, образовывая сталактиты, которые были мгновенно отрезаны острейшим водным лезвием, посему запал младшего лишь усилился. Он с особым рвением нападал на Шугу, пытаясь ударить его всеми возможными атаками: от обычных камней до раскола земли. Однако ничего ему не принесло желаемого результата, и старший, закрутив водный жгут у шеи выдохшегося юнца, наступил на его грудь, с презрением наблюдая за кряхтением младшего. У Чимина что-то защемило в сердце. — Стой! Шуга, пожалуйста, не надо! — он потянулся к нему рукой, стараясь совладать с телом и подойти ближе, только последствия сильного стресса мешали ему встать. Старший его не слушал, лишь продолжал затягивать жгут вокруг шеи, слушая чужие хрипы. — Он мне ничего не успел сделать! — дрожащая рука продолжала тянуться к мужскому силуэту. — Пожалуйста, отпусти его! Я-я могу сделать для тебя всё, что хочешь, но не убивай его, прошу тебя. Брюнет переметнул свой взгляд на Чимина, сидящего на земле и окончательно продрогшего. Он, словно в смятении, отвёл взгляд и отпустил жгут, услышав снизу глубокий сиплый вдох и сразу наклонился к оппоненту. — Ещё раз ты попробуешь что-то с ним сделать, — шёпот, будто он рассказывает секрет; яд на языке, словно сейчас прожжёт дыру в задыхающемся Гуке, — и я его не послушаю. Прикончу на месте. Доселе слушавший его Чонгук потерял сознание, а Чимин, сумев встать, аккуратно подошёл к своему обидчику, смотря в когда-то родные черты лица, которые лишь в отключке стали прежними: мягкими, расслабленными, непривычно добрыми. — Спасибо. Я бы без тебя не справился, — его пухлая ручка отирает щёку, испачканную грязью и слезами. — Как я могу тебе отплатить? У меня не так много средств, но я могу давать частями и… — Мне не нужны деньги, — брюнет чуть отворачивается, снимая маску и выуживая из кармана пачку сигарет. — Мне нужна информация. Пак нервно сглотнул. Как? Он же такой неуклюжий, как он может за кем-то проследить? Так или иначе, соглашаться нужно, пока есть возможность. — Ах, хорошо, я постараюсь. О ком или о чём нужна информация? Я всё постараюсь найти, — его голос дрожит, как и он сам. Добрая усмешка наползла на губы Шуги, сжимающие сигарету, пока он одним щелчком зажёг её. Пронзительный, будто только наточённое остриё, взгляд устремился вновь на блондина. — О тебе, Пак Чимин. Щенячьи глаза распахнулись и часто заморгали. «Обо мне?» — всё, что проносится в голове за долю секунды. — Я знаю, где ты живёшь, — Шуга начал плавно подходить к Чимину, с каждым шагом выговаривая новую фразу. — Знаю, где учишься и работаешь. Знаю, чем ты болен, — он прищурился, по-видимому, вспоминая диагноз. — Аутоагрессия и апатическая депрессия, да? В принципе, я так и предполагал ещё в первую нашу встречу, а недавно это всего лишь подтвердили на бумаге с подписью. Знаю, что у тебя в правом кармане лежат антидепрессанты, в левом лежит обезболивающее. Ты страдаешь от мигрени, плачешь от боли по ночам. Знаю, что так же по ночам иногда ты зовёшь меня, потому что тебе не с кем поговорить, кроме четырёх стен, которые ты постарался сделать максимально уютными, будто бы ты живёшь не один и не сходишь с ума от одиночества и страха темноты, который у тебя, видимо, с раннего детства, — он вновь сделал паузу, глубоко затягиваясь. — Но совсем не знаю, почему ты до сих пор живёшь, ради чего. Я не знаю о твоих мыслях. Блондин ошарашенно заморгал, с трудом проглотив ком, застрявший посередине горла. Наверное, глупо было бы спрашивать, откуда старший всё знает, поэтому Чимин решил просто ответить на вопрос. — Я стараюсь верить, что рано или поздно моя жизнь изменится к лучшему. Что я смогу совладать со своей стихией как ты, хён. И тут он испуганно зажимает себе рот за слишком фамильярное в данной ситуации «хён», выпаливая многократные извинения за оплошность. Они же даже друг друга не знают. Точнее, Чимин совсем не знает Шугу. А старший, напротив, хрипло рассмеялся смущению младшего, добродушно осматривая его лицо, выражающее целую палитру эмоций. — Не беспокойся. Для тебя я и правда хён. Светлая макушка неуверенно дёргается в жесте согласия. — Хорошо. Могу я только ещё попросить помочь отнести Чонгука до дома? — он заливается карминовой краской, тяжело выдыхая. — Я сам не донесу: он тяжёлый. Я обещаю, что потом мы сможем поговорить. Если желаешь, то у меня дома. Шуга согласно кивает, вновь щёлкая пальцами, создавая своеобразные носилки для Гука, и следует за Чимином, ведущим его к родительскому дому младшего. — Скажи, — голос Шуги приобретает неизвестную интонацию, будто бы заискивающую и слегка недоверчивую. — Зачем мы ему помогаем? Он, вполне очевидно, хотел тебя изнасиловать. Пак нервно выдыхает, понижая голос почти до шёпота. — Когда-то он был моим другом и защищал меня. Помог в самую трудную минуту, когда я просто был неспособен помочь самому себе. Точнее, даже не знал, что делать. Сейчас я и так беззащитен, но хотя бы знаю, что делать. А тогда я был маленьким ребёнком. Шуга понимающе склоняет голову и предпочитает более не тревожить шокированного Чимина до конца их пути. И, посчитав этот жест чрезвычайно нужным, стянул с себя бомбер и накинул на блондина, что вновь залился румянцем, тихо шепча благоговейное «спасибо». Весь остальной путь прошёл в тишине. Она не оказалась гнетущей, попросту слегка некомфортной. На губах и языке крутилось множество вопросов, куча благодарностей и слов уважения по отношению к помощи старшего. Светлая макушка грозилась попросту перегреться от такого потока абсолютно полярных относительно друг друга мыслей; сердце безудержно стучало так, что пресловутый стук отдавался набатом в ушах. Даже обоняние обострилось: Пак чувствовал, как от хёна пахнет морской солью, шоколадом, мускатом и миндалём. Смелая догадка сама заползла в сознание: хён недавно ел шоколадку с орехами. От этой мысли на душе стало немножечко теплее: всё-таки, он идёт рядом с живым человеком со своими причудами, а не просто с хладнокровной машиной для пыток, которая отчего-то неравнодушна к скромной персоне блондина. Юнги тихо покашливает, возвращая спутника в реальность. Чимин слегка отрешённо оглянулся, поняв, что они почти дошли до дома Чонгука. — Как нам его пронести домой? Или что вообще с ним делать? — разумный вопрос в данной ситуации. Чимин призадумался, прикладывая палец к подбородку. — Гук не раз напивался до обморочного состояния. Я думаю, можно просто оставить его у порога, позвонить в дверь и уйти, даже не показываясь, — парень стушевался, потупив взгляд. — Так жалко его родителей… Он раньше был не таким. До моего отъезда… Брюнет сощуривается и изучающе смотрит на Пака. «Он всё-таки посмел трогать драгоценного Чимин-и?» — «До твоего отъезда»? — он развернулся всем корпусом, скрестив руки на груди. — Так стоило мне помогать или нет, если вы жили вместе? Как-то странно отпихивать своего любовника. Чиминовы уши стремительно налились краской, а сам парень закрылся ладошками, сгорая от подступившего стыда. — Боже, хён! — он не ожидал, что воскликнет так громко. — Мы не были в отношениях никогда! Он мне был как брат, только вот меня он за брата не считал, поэтому хотел со мной отношений! В том числе из-за этого я съехал от его семьи. Шуга напряжённо выдыхает, подталкивая своеобразные водные носилки к порогу и оставляя Чонгука на нём, не забывая нажать дверной звонок и оперативно ретироваться. Что было далее — парни не слышали, ибо постарались как можно скорее уйти от дома семейства Чон.***
— Хён? Можно вопрос? Неуверенный мелодичный голос лился в уши, как самая прекрасная гармоника в этом мире. — Смотря какой. Хрипотца и шепелявость ярко контрастирует с этим ангельским голоском. — Откуда у тебя две стихии? — Чимин мнётся и заламывает пальцы. — Чонгук сегодня заикнулся об этом, мне стало интересно. Шуга немного тушуется, потирая затылок. Что ж, в принципе, он был готов к подобному вопросу. Вообще, он не планировал отвечать честно, сохраняя верность своей конспирации, однако прекрасно понимал, что этот комочек вселенской доброты и чистоты попросту даже не подумает, грешным делом, о том, чтобы кому-либо рассказать о его маленьком секрете. Да и добавлять в правду каплю лжи ему тоже совершенно не хотелось. Хотелось довериться. Довериться Чимину. — Вообще, — он делает глубокий вдох, — это генетическая особенность. У меня самые обычные родители, самая обычная семья. Просто бывает такая аномалия. К тому же, я не владею огнём в полной мере, как все остальные маги. Это как «запасная» и слабая стихия, которая может помочь разве что сделать воду кипятком. Ты же наверняка знаешь, что вода может быть в разных агрегатных состояниях, поэтому лёд сделать не так сложно, ведь это просто затвердевшая вода. Превратить её в пар — задача посложнее. Но вот удержать её кипящей обычному магу воды — невозможно. Шестерёнки в голове Чимина плавно начинают поворачиваться, складывая небольшой паззл. — Это получается, — его сердце пропускает сильный удар, — у меня тоже есть стихия огня? — он шумно выдыхает, собираясь с мыслями. — Я знаю, что маги воздуха умеют создавать бури, конденсировать пар, но разогревать воздух вроде бы никто ещё не пытался. А я тогда, в школе, разогрел его до той степени, что он поджёг тебе фитиль. Поток же был слабым, он не мог так разогреться из-за скорости ветра. Шуга хмыкает и лучезарно улыбается, оголяя верхнюю десну. — А ты умный малец, — изящная жилистая рука потрепала светлую макушку. — Да, я знал, что ты тоже «особенный». Не знаю, как так получилось, просто будто шестое чувство подсказало. А может, маги-универсалы взаправду чувствуют друг друга. Щенячьи глаза удивлённо замигали. — «Универсалы»? Таким, как мы, дали научное определение? Брюнет пожал плечами. — Не могу сказать. Просто слышал однажды, как в больнице моим родителям сказали, что ничего страшного нет в том, что их ребёнок — «универсал». И посоветовали тренировать доминирующую стихию, чтобы я сам себя не поджёг или что-то в таком роде. Чимин согласно кивает и закусывает нижнюю губу. Он думал, стоит ли задавать самый важный для него вопрос, который он хотел задать ещё в самую первую встречу. — Хён, — несмело начинает, — я понимаю, если ты откажешься мне отвечать на это, но… Какое твоё настоящее имя? — он зажмуривается, посильнее закусывая губу. — Только не ругайся! Я никому не скажу. Просто мне немного некомфортно обращаться к тебе… по выдуманному имени. Брюнет чуть хмурится, почти мгновенно расслабляясь вновь. — Юнги. Мин Юнги. Больше вопросов не принимаю, — тонкие пальцы достают уже третью по счёту сигарету за вечер. — И перестань так сильно кусать губы, даже мне их жалко. Это проявление аутоагрессии. «Жалко, но хочется только сильнее исцеловать и обкусать, чтобы услышать твой тонкий томный стон наслаждения». Чимин его слушается, тут же прекращая свою пытку над нижней губой и заводя руки за себя, скрепляя их в замок. Его короткие, мимолётные и искрящиеся заинтересованностью глаза не ускользают от Юнги, что на это лишь самодовольно ухмыляется. — О, хён, мы почти пришли, — он отводит взгляд вниз. — Ты зайдёшь или у тебя свои дела? Брюнета мало волнуют собственные дела, когда прямо перед ним стоит этот до скрежета в зубах очаровательный парень в его, чёрт возьми, бомбере, в который он неосознанно зарывался сегодня своим аккуратненьким носиком, и так сладостно-томительно избегает зрительного контакта от своего непрекращающегося смущения. Он вновь сглатывает накопившуюся слюну и прячет дрожащие от предвкушения пальцы в карманах джинс. — У меня нет сегодня дел, так что могу зайти, — его голос стал ниже, более бархатным и откровенно возбуждённым. Как хорошо, что Чимин-и не такой извращённый и даже не расслышал нотки этой непозволительной пошлости в чужом голосе. Пак лишь радостно подпрыгивает, обхватывая грубую, холодную, влажную ладонь Юнги своей — сухой, тёплой, мягкой. А у Мина от этого почти сносит крышу, ведь младший придвинул его так близко к себе, что теперь можно отчётливо почувствовать собственный запах от бомбера, сливающийся с запахом солёной карамели и влажной земли. Чимин лишь продолжает лучезарно и гостеприимно улыбаться, зазывая старшего за собой в небольшой лифт, где им с трудом удалось поместиться вдвоём. В очень неудобных для Мина обстоятельствах, ведь мелкий даже и не подозревает, с каким трудом он старается не натолкнуться своим пахом на любую часть тела Чимина. Сейчас было бы слишком стыдно так опозориться, поэтому щёки пробирает лёгкий румянец от жары, а ладони становятся мокрыми теперь уже не из-за использования собственной стихии. К счастью, сверху слышится звуковой сигнал, оповещающий о прибытии на нужный этаж. Блондин радостно выбегает, подлетая к своей квартире и спешно открывая дверь перед новоиспечённым другом-гостем. А Юнги чувствует, что от его ранее старательно сдерживаемого на месте рассудка ничего сейчас не останется. — Вот моя скромная обитель, — блондин впервые за долгое время улыбается и тихо хихикает, протягивая руку в квартирку в пригласительном жесте. — Располагайся, отдыхай. Я пока заварю чай и что-нибудь сделаю. Его маленькие ладошки тянутся к шнуркам, а стоящий сзади Юнги думает о том, уйти сейчас или полюбоваться этой картиной согнувшегося перед ним Чимина подольше и только потом уйти. Однако Пак обернулся и кивнул гостю, чтобы тот заходил. — Знаешь, у меня никогда в принципе гостей не было, так что ты первый, — он чуть приоткрывает рот, облизывая свои чёртовы губы и слегка краснея. «…так что ты первый» — фраза набатом отдаёт в ушах. Боже, с Юнги явно что-то не так, но он не может адекватно расценивать эту фразу даже в безобидном контексте. Если он прямо сейчас не отлучится и не подрочит, то невинный парень прямо перед ним рискует пережить очередной ненужный ему стресс. Блондин же, в свою очередь, с толикой непонимания смотрит на потерянного хёна, который упорно терзал взглядом его губы. — Юнги-я? Что такое? Тебе плохо? — и прижимается своей очаровательной ладошкой ко вспотевшему лбу напротив. Честно, Мин хотел просто расплавиться от такой нежности, лечь рядом и замурчать. А вот его потерявшийся рассудок решил совершенно иначе. — Блять, — он хватает младшего за запястье, прижимая ко входной двери, буквально сменив голос на рык, — не могу больше. Прости, Чимин-и. И наконец-то впечатывается своими тонкими сухими губами к этим невероятно мягким, несмотря на шелушение, сладким губам, сминая их, как в последний раз. Он клянётся, что никогда ничего желаннее не пробовал. Младший же, тихо пискнув и подняв руки кверху, неподвижно стоял на месте, подчиняясь воле Юнги. Он не боялся силы хёна, напротив, хотел покровительства и сейчас доверял ему, как никогда. Как будто так и надо. Как будто так правильней. Но ощутив, что Юнги начинает отстраняться, он мазнул своим языком по его губам, чем вновь привлёк его назад: в жаркий танец тел и чувств. Очень странных, скомканных, необходимых. Чимин выкладывается на полную, неумело отвечая на любые ласки, гладя смольные волосы и перебирая их, получая довольные хриплые выдохи в свои губы. Он впервые за долгое время ощутил потребность в чьих-то чувствах, о которой ему не так давно рассказывал психиатр на консультации. Неужели он действительно выходит на тропу нормальной жизни, о которой так долго грезил? — Боже, Чимин-а, я так долго хотел это сделать, — томный взгляд и хрипотца младшего убаюкивают, успокаивают, но в то же время распаляют лишь сильнее. — Я наблюдал за тобой больше года и уже думал бросить это дело, но каждый раз понимал… Что не могу. Ты меня очаровал. И я так хочу, чтобы такой светлый человек продолжал жить, несмотря ни на что. У Пака просто не было слов. Он лишь внимал, старательно пряча блестящие от слёз — наконец-то — счастья глаза. Он согласно кивает и падает в чужие объятия, отдающие теплом, морской солью, шоколадом и орехами. — Я научу тебя управлять своей стихией. Просто верь в нас. И в довершение тёплый поцелуй прямо в макушку. — Я верю. Я согласен стать твоим Солнцем, если ты моя Луна.