Бродячий пес

Дазай направляется вечером по знакомому маршруту. Неприметный бар с яркой вывеской стал ему родным еще с подросткового возраста. «Люпин» оставался тем островком постоянства, которого так не хватало в жизни Осаму. В баре почти нет постояльцев, так как основная его аудитория это портовые, и лишь Дазай продолжает сюда заглядывать время от времени. Он садится на барный стул в самом центре, и перед ним сразу возникает стакан янтарного виски со льдом. Бармен здесь тоже не менялся, сколько Дазай себя помнит. Он начал сюда ходить с друзьями еще лет с семнадцати. Одосаку и Анго часто здесь зависали рядом с ним, но все изменилось. Осаму крутит в руках бокал, что переливается в тусклом свете бара, и предается воспоминаниям. Тогда они втроем часто здесь вот так вот собирались, говорили о работе, обсуждали различные дела и взгляды на жизнь. Ода при всей своей принадлежности к мафии всегда был правильным и справедливым, Дазай так и не смог понять эту его черту. Для Осаму, не особо любившего жизнь, и невидящего в ней смысла, было странным кого-то спасать или защищать, не говоря о том, что ради кого-то жить. Они с Одой часто спорили на эту тему, и в самый разгар появлялся Сакагучи, чтобы тяжко вздохнуть и назвать их несчастными идиотами. Анго обладал прекрасной памятью и отличным складом ума, благодаря чему быстро поднялся по службе и получил доверие босса. Что говорить, даже Дазай в свои восемнадцать был на хорошем счету. Мори сам его всему обучал и наставлял. Чего не сказать об Сакуноске. Его Огай недолюбдювал и предпочитал держать в самых низших рангах только потому, что Ода не убивал. Лишь немногие знали причину этого. Дазай часто шутил над ним, выводил из себя и провоцировал, но где-то глубоко в душе понимал, что Одосаку отличается от всех них. Он смог прервать этот порочный круг, смог выбраться из темноты на сторону света. Дазай же света в своей жизни совсем не видел. Его смерть все изменила. Осаму считал своим долгом исполнить последнее желание друга. Обратиться к свету. Жалел ли он об этом? Наверное, нет. В агентстве было весело. Куникида хоть и бесил своим вечным перфекционизмом и жизнью по бумажке, но был добрым и справедливым, он чем-то напоминал Оду. Ацуши, Танизаки и другие были очень даже забавными, местами наивными, но твёрдо следующие своим убеждениям. Дазай даже проникся к деректору. Фукудзава отличался от Мори очень сильно. В нем горел огонь порядка и честности. Директор некому не позволял собой помыкать, он даже с высшими чинами говорил на равных, это заставляло его хотя бы уважать. Дазай делает глоток и прекатывает горечь на кончике языка. Не сказать, что он не скучал по портовым. Мори, который больше походил на ненормального, со своей любовья к Элис. Прекрасная Кое, чьи слова резали сильнее катаны ее демона, и даже постоянно недовольный Окутагава. Дазай скучал по ним. Но больше всего он скучал по своей рыжей пубертатной язве. Напарник, или же второй в двойном черном. Чуя был единственным, кто отказался принять его предательство, Дазай знал это, как и то, что не простил бы за это даже сам себя. Он невесело хмыкает, улыбаясь своим воспоминаниям. Голубые и ясные, как океан в Йокогаме в самый солнечный день, глаза так и манили в них утонуть. Дерзкая улыбка и острые зубки, рыжие чуть вьющиеся локаны и спадающая завитками на глаза челка, каждая черта этого человека была прекрасна, вплоть до стройных ног в узких брюках и узкой талии, что была подчеркнута приталенным жилетом и портупеей. Чуя Накахара — его самое большое несчастье. Как только Осаму произносит его имя про себя, перекатывая сладостью, на соседнее кресло кто-то садится. Знакомый голос заказывает бокал красного, и боковым зрением Дазай видит тонкие кисти, обтянутые кожаными перчатками, словно второй кожей. — Что занесло тебя сюда? У тебя дома есть собственный бар ничуть не хуже, — хмыкает Дазай, делая, глоток виски. Он знает не понаслышке, какая у Чуи богатая коллекция вин. — Да, просто чувствовал, что здесь появится какая-то бродячая псина, решил проверить. Тонкие пальцы в черных перчатках охватывают бокал, чуть прокручивают его, вдыхают нежный аромат, и только потом Накахара делает совсем небольшой глоток, смакуя вкус вина у себя на языке. Каждый раз, наблюдая за этим ритуалом, Дазай хотел только одного — почувствовать вкус вина на чужих губах. Он немного зависает на лице, острых скулах и подбородке, тонкой шее, на которой за воротником прячется черная кожаная полоска чокера. — Так что ты забыл здесь, Осаму? Кусаешь локти, что свалил? Что, совсем надоели твои скучные напарники? — язвит Чуя. Усмешка скрывается за бокалом, но искры чертиков в глазах скрыть довольно трудно. — Отнюдь, просто решил навестить старое место. Вспомнить о друзьях. Голос Осаму через чур спокойный и даже мягкий, что не на шутку выводит Чую из себя. Он привык к ругани, спорам и оскорблениям. Так было проще продолжать ненавидеть. А такой спокойный Осаму вызывал в нем совсем другие чувства. — Что, у бродяжки совсем больше нет друзей, — попытки Накахары вывести Дазая из себя становятся все тусклее, что того даже пробивает на смех. — А ты что, ревнуешь? — Дазай поворачивается на барном стуле к рыжему всем корпусом и задевает своими коленями чужие острые. — Скучаешь по мне? — Вот еще, — фыркает Накахара, пытыясь скрыть непонятно откуда взявшийся румянец на щеках. — Я предпочитаю породистых псов, а не бродячих. — Конечно. Как я мог забыть, — кавает Осаму, продолжая все также смотреть в искрящиеся глаза напротив. Хоть Чуя и был полность поглощен тьмой. Он и был сама тьма. Его дар один из самых опасных и ужасных среди них всех. Чуя, потеряв контроль над собой, мог не просто уничтожить весь город, он мог уничтожить сам себя. И только тонкие черные перчатки, спасали его от этой участи. Когда-то еще это делал Дазай. При всем этом Чуя был живым. Его эмоции бурлили, характер был своенравным, а голос громким. Накахара никогда не держал эмоции в себе. Все, что он не говорил, отображалось у него на лице. Дазая из-за этой живости тянуло к нему как магнитом. Вот и сейчас он наклоняется вперед, чтобы глаза были на одном уровне, а расстояние между лицами минимальным насколько это возможно. Взгляд напротив кажется растерянным и даже немного испуганным. Осаму хмыкает, и подается еще ближе. — Ты… ты что творишь, — неуверенно начинает Накахара, вмиг растерявший всю свою дерзость. — Думаю. Накахара выгибает бровь. — И о чем же? — Совершить ли самую большую ошибку в своей жизни. Лицо Чуи кривится от удивления, но не успевает он задать вопрос, как его плотно прилегающий к шее ошейник подцепляют пальцем и тянут на себя. Губы встречаются с его, более жесткими. Накахара даже теряется первые секунды, не понимая оттолкнуть ему или ответить, но настойчивый губы и язык, все решают за него. Дазай, наконец, пробует эти губы, что сыплют на него лишь ругательствами, на вкус. Язык настойчиво пробивается в жаркий рот, встречаясь с его. Чувствуется вкус вина, терпкий, тяжелый с едва заметной кислинкой. Чуя стонет в поцелуй. Он упирается своими ладонями в крепкие бедра и полностью отдается воле чувст. — А ты оказывается покладистей, чем я думал, вольный кот, — тянет Осаму, едва отстраняясь, и опаляя влажные губы горячим дыханием. — Заткнись, бродячая псина, — шипит Накахара, но щеки уже предательски покрываются румянцем.