***
Генерал Цзинь Юань по праву считался одной из самых обсуждаемых персон в Лофу Сяньчжоу, что, в целом, было нисколько не удивительно. Тинъюнь выстроила целый бизнес, продавая фотографии генерала, да и стоит ли говорить о том, что фанаты находились не только среди девушек. Поэтому слухи о том, что у генерала есть кто-то «особенный» распространились быстро, а сплетни о личности «той самой» доходили иногда до полного абсурда. Все-таки подобные слухи интересовали народ неспроста, а по одной конкретной причине, которая всегда была поблизости генерала и гордо носила звание Лейтенанта Облачных Рыцарей Лофу. Ну серьезно, почему даже Облачные Рыцари обсуждают только это! Яньцин в очередной раз возмущенно фыркает, стоит заметить, как один из подчиненных, завидев его, начинает краснеть и переводить разговор в другое русло. И не подумайте, Яньцину правда было все равно, по большей части, на различные слухи. Про него ходило множество сплетен, которые как минимум заставляли иной раз задуматься, а не родной ли он сын генерала, однако подобные мечты юноша старался пресекать сразу. Но возвращаясь к разговорам, можно было сказать точно, что его подобная озабоченность чужой личной жизнью раздражала. Сам генерал все посмеивался, говоря, что, мол, глупости. Если уж народ хочет говорить о нем, то пусть обсуждает, разве это имеет значение? — Но это влияет на вашу репутацию, учитель! МиМи под его боком сонно ворчит, стоит Яньцину случайно толкнуть льва. Им не часто доводилось проводить вечера вместе, потому и Цзинь Юань, и Яньцин ценили любую свободную минуту, когда их обоих не сковывали обязанности и можно было просто расслабиться дома, скинув с себя все официальные титулы. Это стало негласным правилом: как только ступаешь за порог, сразу забываешь о том, кем был там снаружи, поэтому никаких разговоров о работе или тренировках. Но не всегда удавалось отвлечься от этого. Цзинь Юань благодушно улыбается на подобные слова и смотрит на него тем самым взлядом, будто Яньцин не лейтенант, а снова глупый ребенок, который спрашивает о том, как могут летать ялики. — Яньцин, все это не важно, неужели ты думаешь, что это сделает мне хуже? Юноша отводит взгляд, не отвечая. Цзинь Юань подходит к лежанке МиМи, где удобно устроился парень, полулежа на их льве. — Но если эти слухи влияют на тебя или как-то задевают, то я могу с этим разобраться, дело в этом? — Нет, просто я не понимаю, почему это так важно? Почему всем им важно знать столько подробностей чужой жизни? Даже о том, кто мои настоящие родители, разве это все имеет значение? — Яньцин говорит на одном дыхании, немного сбивчиво, чувствуя как щеки предательски горят от стыда, — разве вам не бывает противно от того, что собственные подчиненные словно не видят в вас живого человека? — последние слова звучат на грани шепота, мысли мешаются и летят словно снежный ком, Яньцин чувствует, что сегодня точно сказал лишнего. Генерал все это время не перебивает, даже привычным жестом не заставляет перестать тараторить. — Они говорят о том, кем ты мне приходишься на самом деле? Конечно говорят. А как иначе? Разве не будоражит разум людей столь прекрасная история о том, как генерал взял на воспитание юношу, которого оберегает как родное дитя? Яньцин снова отворачивается. Увидеть сейчас выражение лица учителя было бы хуже всего. — А что ты думаешь об этом сам? — Цзинь Юань садится напротив него, удобно устроившись рядом с другим боком Мими, поглаживая чужую теплую шерстку. — Не знаю, что бы ни говорили, это не изменит моего отношения к Вам. Моего уважения и восхищения Вами, учитель. Яньцин почти не врет, даже если глубоко в душе надеялся на то, что, все же, это внимание не беспричинно. Дети ведь не растут на деревьях. И несмотря ни на какие звания или прошедшие годы, Яньцин все еще оставался ребенком, который мечтал о заботливом родителе, о семье, в которой бы его любили по-настоящему. Чтобы никто не посмел сказать о нем, как о безродном или о том, что его настоящие родители и вовсе бросили его. Это было больно. Как и осознание того, что генерал однажды женится и у него будут его дети… родные. Что тогда будет с самим Яньцинем? Будет ли он таким же желанным гостем в его доме? Из потока мыслей вырывает тяжелая теплая ладонь опустившаяся на его макушку. — Хватит, поговори со мной, пожалуйста. Генерал выглядит серьезным, но совсем не таким, каким бывает на поле боя или при работе. Сейчас его взгляд больше обеспокоенный, будто он видит мысли Яньциня насквозь. От чего-то видится и чужая боль. — Мне жаль, учитель. Слова не вырываются сами собой, как бы ни хотелось. Яньцин не имеет права говорить о столь эгоистичных желаниях, даже думать о подобном. Ему итак предоставили больше, чем он мог мечтать. У него все еще есть крыша над головой, ему ни в чем не отказывают и даже если однажды учитель…это не важно. Совсем не важно. Может быть Цзинь Юань понимает причину недомолвки, а может действуя исходя из поверхностных факторов. — Не говори такое, не было ничего, за что тебе нужно было бы извиняться. Яньцин не сразу понимает, как оказался в ловушке чужих объятий. Это заставляет его застыть. Генерал никогда не был тактильным, ограничиваясь, разве что, рукопожатиями с коллегами или же редкими похлопываниями по плечу в отношении своего ученика. Объятия были столь редки, что остались лишь смутными воспоминаниями из детства. — Это неправильно, что они говорят такое и мне очень жаль, что тебе приходится слышать об этом, но запомни, Яньцин, ты никогда не был и не будешь ребенком, от которого могли бы отказаться. Ты всегда был дорогим ребенком, моим дорогим ребенком и будешь им. Пока мое сознание не уйдет в небытие. Мне жаль, что твой учитель такой трус, что не может обеспечить своему ученику, своему ребенку защиты, даже от такого. Возможно, ему все послышалось. Возможно все это затяжной сон, навеянный его мечтами и мыслями, может быть, прямо сейчас, его пытались отравить и все это нереально. Яньцин думает, что если это окажется сном, то он готов был бы заснуть навсегда. Ответить что-либо сложно, особенно, когда его вновь укачивают в объятиях совсем как в детстве. — Я знаю, что это может быть больно, и я понимаю. Когда-то и меня постигла подобная участь, хоть на протяжении всей своей жизни я мечтал о том, чтобы не только искупить свои грехи, но и не повторять этих ошибок, мне жаль, Яньцин. Нужно сказать о том, что учителю не нужно извиняться, не нужно было начинать разговор, не нужно было давать волю эмоциям. Но в голове будто один шум вместо мыслей. Яньцин хватается за чужие объятия словно утопающий за спасательный круг, позволяя себе вновь стать глупым ребенком, нуждающимся в заботе своего родителя. Поэтому ничего страшного, если он не замечает тяжелый взгляд своего учителя, не замечает и чужую молчаливую фигуру, что всегда следует за ними. Сейчас Яньцин впервые чувствует, что он нужен своему отцу в такой же молчаливой поддержке.***