шутовка-чертовка

Жили-были добрые молодцы: одного Тэхёном звали, другого мать Чимином именовала. Жили они за деревней у опушки леса, в доме не простом, а на курьих ножках. Были в этом доме: игошенька Юнги, матушка его — Бабка Джихёшка, да леший, Намджун, захаживал, когда метлой не гнали его. В день один пошли Тэхён с Чимином на речку — Бабка Джихёшка наказала простыни стирать. Шли они, петляли, время тянули, дабы старуха вредная ещё дел не придумала, да как к речке подошли — русалку увидели. Сидит красна прекрасна, волосы длиннющие гребнем чешет да на Тэхёна смотрит. А русалка-то не просто красна, но и гола. Чимин локтём Тэхёна толкает, а тот грудь горделиво расправляет и идёт мимо — негоже с русалкой говорить, когда та волосы чешет. Стирают простыни они, а русалка уходить не собирается, лежит себе на берегу, ножки в воде плещет, удом да шулятами светит — не стесняется. Вспотели молодцы под солнцем палящим, устали, а русалка любуется хитро, ждёт не дождётся. Наконец, складывают они простыни в корзину, уходить собираются, а русалка, как лиса, улыбается и гребень на спину Тэхёна бросает, что он сразу за рубаху цепляется. Молодцы не замечают этого на радость русалки и уходят, пока она на дно спускается — марафетиться пора, водоросли в косы заплетать. Приходят молодцы домой, а Бабка Джихёшка как давай вопить: — Ой, сварю я вас всех! Ой, съем я вас всех! — и носится с метлой по дому, под лавки заглядывая. — Бабка, разоралась-то ты чего? — Чимин спрашивает да метлой по голове получает. — Дам я тебе! Бабкой называет… Проказника не видали вы этого? — Юнги, что ли? — идёт Тэхён на кухню и шагу сделать не может. — Ты по имени эту гадость не называй! Не заслужил! — кричит Бабка Джихёшка, а из подпола вопль раздаётся: — Заслужил, карга ты старая! — Бабка Джихёшка дверь в подпол открывает да игошу Юнги достаёт. — А-а-ай! Отпусти меня, матушка, отпусти, родимая! — Ой, как заговорил! А гречку кто собирать будет? — Тэхён пусть собирает, бездельник, — шипит Юнги. — Да разве ж я её рассыпал? — кричит Тэхён. — А я не вижу ничего! Вот и рассыпал. Да и собрать не могу — не вижу же! — Значит, ночью собирать будешь, — говорит Бабка Джихёшка и продолжает трясти Юнги, за ногу держа. — Да как же, матушка, я соберу? Ночью сплю я, родимая, — плачется да ручками глазёнки трёт. — Что за ребёнок у меня — ни радости, ни пользы! — и бросает в подпол его. Тэхён собирает гречку, перебирая сразу, а Бабка Джихёшка как давай вопить снова: — Бедовый! Караул! — Чего разоралась, Бабка? — и метлой по голове получает. — Бедовый ты! Шутовку на спине принёс! — и гребень снимает, коий русалка в спину бросила ему. — Ты чего удумала? Какая шутовка ещё? — и смотрит на гребень, с которого вода капает, русалку вспоминает. — Да это же гребень русалки той! Вернуть ей надо его, ищет же. — Смерти она ищет твоей! А мне потом хлопочи, на тот свет провожай тебя. Не просто русалка это! Шутовка же! — Глупая ты, Бабка, верну я гребень ей и не умру, — и забирает гребень, за пояс прячет. Уходит Тэхён снова на реку, да нет там русалки красной-прекрасной. Направо пойдёт, налево пойдет — не видит ничего. Ниже плеч буйну голову повесил да не видит, что шутовка-чертовка на ветвях сидит и глядит, улыбаясь, как лиса. Смотрит Тэхён на гребень резной и улыбается, вспоминая русалку красную-прекрасную. Три дня и три ночи думает о ней, в леса дремучие ходит, на горы высокие смотрит, а с гребня вода так и капает, но русалку найти не может. В четвёртую же ночь просыпается Чимин да со скамьи своей поднимается. — Ай, ну и чертовка! — кричит Чимин и Тэхёна будит. — Говорил я тебе, надо гребень на берегу реки оставить, а ты, дурак такой, беду навлёк! Тэхён со скамьи поднимается, на пол оглядывается, а там воды налило три ведра — и всё с гребня. В окно смотрит — а там русалка с косой до пят стоит. Опять гола да красна. — Пойду я к ней да ворочусь скоро! — и рубаху хватает — негоже нагишом разгуливать. Чимин лишь головой качает, бедового не останавливает — что с дурака взять. — Не твоё ли? — спрашивает Тэхён да гребень протягивает, к русалке подходя. — Да и не срамись ты. Оденься, — рубаху подаёт. — Да что ж за дурак ты! — кричит русалка, а к рубахе не притрагивается. — Ты куда вышел? — Почему дурак-то сразу? Я Тэхён, — и плечи широкие расправляет. — А я Чонгук. И мне ж тебя топить теперь надо! — кричит русалка, но гребень хватает. — Да не ори ты! Бабку же разбудишь! — шикает Тэхён. — Да что мне Бабка твоя! Ты лучше думай, что с тобой делать! — А что со мной делать? — и репу чешет. — Ну не могу же я к сёстрам вернуться с гребнем и без тебя. Засмеют они меня, дуры! Раз вынес ты мне гребень, то топить я тебя должен, — за голову хватается. Ой, качает головой, не знает, что делать. Не топить же его! — В баню пойдём! — шепчет Тэхён. — В бочке поспишь, а я на скамье рядом. — А девкам что сказать? — спрашивает русалка и глаза свои хитрющие щурит. — Что не вышел я! И гребень отдай! Куда мне принести его? — спрашивает и русалку в баню ведёт. — К реке неси, на берегу оставляй и уходи. Я выйду и подберу его, — говорит и косу свою поправляет. — А уходить обязательно? — спрашивает и в бочку русалку сажает. — А ты чего это, не хочешь? — хитруще спрашивает, руками на верх бочки опираясь. — Не хочу! — заявляет, садясь на скамью. — А чего хочешь? — и снова косу поправляет с водорослями вплетёнными. — Целовать тебя хочу! — кричит серьёзно и кулаком по колену бьёт. — Сейчас нельзя, — с грустью русалка говорит. — А чего тогда кручинишься? — А как мне не кручиниться, когда я тоже целовать тебя хочу! Посмотрели дурак и дура друг на друга да спать легли — кто в бочку, кто на лавку. Крутятся, крутятся, а сна ни в одном глазу, так и пролежали всю ночь. Поутру побежала шутовка к сестрам своим, а Тэхён — в избушку. — Ишь, живой вернулся! — кричит Бабка Джихёшка да ведро в руку тычет. — Пойди воды в семи родниках набери и воротись скорее. Наказ старухи значит, что помер кто — проводить его на тот свет надо. Ему бы на речку скорее, к русалке его, но не надо бы Бабку ослушаться. Гребень — за пояс, да пошёл к первому роднику, а там скотина мёртвая. Позвал из деревни ближайшей мужиков, чтобы унесли, а один как давай рыдать! Последняя, говорит, корова его была — всех переубивали. Тэхён покачал головой, мужику слёзы утёр, воды в роднике набрал да пошёл дальше. У второго — девица плачет. Слёзы льёт в три ведра, сейчас затопит всех. Спрашивает Тэхён, чего случилось-то, а она как давай реветь сильнее, но всё же говорит, что женишок её пропал, а она беременная. И не столько жениха ей жаль, сколько стыдно в деревню возвращаться — свадьба-то сегодня должна была быть. Тэхён попытался успокоить, что жених-то, может, и воротится, но девица верить отказывается и рыдает. Предлагает ей Тэхён с ним пойти к Бабке Джихёшке, может чего та удумает. Вначале боится девица, отказывается, но как Тэхён воды набирает и уходит, — догоняет. — Пойдём к Бабке твоей этой Джихёшке. Путь их к остальным родникам лежал через реку, но не остановился Тэхён там — как тут остановиться, когда он с девкой? Пошёл дальше к родникам, а Чонгук-то не пальцем деланный — увидал их и давай на дно реки прятаться. И не выйдет он больше к Тэхёну! Собрали воду Тэхён да девица и пошли обратно к избушке на курьих ножках. Бабка Джихёшка только со ступы соскакивает и кличет Тэхёна, как увидала его. — А ты ж ещё кто такая? — спрашивает Бабка Джихёшка, девицу зарёванную оглядывая. — Суджин я, — отвечает она, носом шмыгая, а затем на землю смотрит и как давай рыдать по новой! Старуха с Тэхёном переглядываются да понять не могут, чего рыдает она. Ну, валяется молодец мёртвый, чего рыдать-то тут? — Ты мне переставай рыдать тут, мне шутовки хватило, что дом затопила, ещё ты начинаешь, — ворчит старуха и костяной ногой ведро давай двигать. — Да жених это мой! — кричит она и на молодца мёртвого показывает. — Приехали… — и руки в боки упирает. — Ле-еший! Поди сюда! — кричит Бабка Джихёшка. — По имени назови, — раздаётся эхом из леса. — А ну, Намджун, чёрт тебя за ногу, иди сюда! И по старушечьему велению явился леший да разодетый, с букетом крапивы для Бабки-то. — Сокджина дело? — спрашивает Бабка Джихёшка да на молодца мёртвого показывает, пока девица рыдать не перестаёт. Леший репу чешет, а с неё иголки еловые сыпятся. — Я кому говорила за упырьской мордой следить лучше? — и подзатыльник лешему. — Да не заметил я, как убежал! — Не заметил он… — ворчит старуха и как гаркнет на девку: — А ну хватит рыдать! А то игоша родится! А девица только сильнее рыдать начинает. — Скотину мёртвую видел у родника, тоже похоже на проделки вурдалака, — говорит Тэхён да показывает в сторону, где видел это. — Ну, покажу я ему! Весь день заняты они проводами жениха Суджин, чтобы не остался он в мире их — хватает им душ застрявших — полон лес. Тэхёну бы на речку — к русалке его, но дело доброе бросить не может, надо как следует сделать всё. Бабка Джихёшка предлагает девице остаться в избушке, пока не родит, старуха как раз встретить душу сможет подобающе, а дальше в деревню уйти свою обратно, сказать, горе оплакивала. А старуха потом подбросит ребёнка — вот и вернётся он к матушке. Расклад всех устроил и завели девицу в избушку как в дом родной. Устал Тэхён — смерть как, вот и валится на скамью, так и не сходив на реку. А русалка-то на ветви сидит, видит всё и прощает дурака своего доброго, что девице помог. Поутру Тэхён из избушки-то сбегает, пока Бабка Джихёшка сыночку своего, Юнги, гоняет за проделки ночные. Сбегает он не просто так, а с гребнем. К русалке своей. Приходит на берег, гребень кладёт, садится да ждёт… А русалки всё нет. Решает гребень забрать, походить по полям да по лесам, поискать любимую свою. Глядит налево, глядит направо — одни сосны вокруг. К реке вернётся — никого. Так до вечера и ходит, неприкаянный, найти русалку не может. На второй день не ново всё — нет никого. И у реки ходит, и в неё заходит, а русалку-то найти не может. Возвращается в избушку в темени уже и давай ворчать: — Днём с огнём не сыскать! — А ты без огня ищи, — отвечает Чимин да смеётся, пока подзатыльник от Тэхёна получает. На третий день Тэхён возвращается на берег реки, осматривается да не видит никого. Гребень кладёт, а сам отходит и садится. — Не уйду я без тебя! — кричит и засыпает он под солнцем разморённый, а Чонгук вылезает как раз за гребешком своим. Видит любимого и улыбки сдержать не может — красив до безобразия! Смотрит, любуется, а вода-то с него капает. Чувствует Тэхён капли эти и просыпается, а перед глазами — русалка его. И до чего ж красивая! И обнимает он Чонгука, на себя валит да давай щёки целовать. А Чонгук хохочет да хохочет! — Ну, теперь замуж ты должен меня звать, — говорит русалка и целует Тэхёна точно в губы. — А как иначе-то? Я за этим и пришёл! — и давай опять целовать русалку. Попрощался Чонгук с сёстрами и пошёл с Тэхёном в избушку на курьих ножках. Он теперь не абы кто, он Тэхёнов муж. — Ну, приехали, — встречает их Бабка Джихёшка руки в боки. — Волос долог, да ум короток. Ты как, чертовка, додумалась дома появиться у меня? — Я не чертовка, я Тэхёнов муж! — кричит гордый Чонгук, мужа своего обнимая. Зачем русалкам свадьбы, когда им слова доброго хватает. — Ба-атюшки, ну ты, гляжу, совсем дурак, — говорит и метлой Тэхёна по репе бьёт. — Чертовку свою одень, а сам к лешему ступай. — По имени меня называй, — доносится эхом из леса, а старуха вздыхает, что метлой его огреть не может. Одевает Тэхён Чонгука в рубаху свою, чтобы кто попал удом-то его не любовался, а та сразу промокает под косой-то мокрой. Машет рукой и спрашивает: — Тебя чего старуха так не любит? — А я сбежал от неё, не захотел на свет тот, — отвечает, пригорюнившись. Конечно, живой хотел с Тэхёном любить друг друга, но откуда ж знал, что утопят его! — Я ж давно тебя люблю, дурака такого, а пока гребень в тебя не кинешь — не заметишь ничего. — А откуда ж ты? — А из деревни же ближайшей, кузнеца я сын! Вспомнил-то Тэхён сказ тот кошмарный, да, говорила Бабка, что проводить ей не удалось тогда. — Ну, ничего, будем любить друг друга так. Только надо что-то с водой сделать этой, — и смотрит под ноги, где с Чонгука воды-то натекло. — А пусть в поле живёт! Хоть грядки поливаться будут — толк какой-то, — ворчит Бабка и опять игошку, проказника, ищет, что в мёд соли насыпал. — Ну, покажу я тебе, Юнги! Ну, покажу я тебе, противный! Напомнила старуха, что к лешему идти Тэхёну надо, и направился вглубь леса, искать его. Да и нашёл. И не одно, а в компании Сокджина. — Упырь! Ты зачем натворил это! — кричит Тэхён и давай с кулаками сразу на Сокджина. — Да не я это, батюшки, чего кулаками махать сразу? — и прячет голову свою вурдалачью. — Сами знаете, как я Бабку боюсь, уже давно ни капельки кровинушки не пил. — А кто ж это тогда? — спрашивает Тэхён да валится наземь рядом с мужиками. — Чёрт какой — не иначе, — вздыхает Сокджин. — А ты теперь у нас это, на вечорки больше ходить не будешь? — спрашивает да локтем тычет. — Не буду! Муж у меня теперь есть, Чонгуком звать, — хвастается горделиво. — Да слышали мы уже о шутовке твоей, водяной заходил да всё доложил. — Рот у него решето — воды не унести, — качает головой Тэхён. — Как узнаете что-то — кличте! Мужики кивают ему, а Тэхён уходит побыстрее, уже скучает по ненаглядному своему. Скучает, приходит, а нет его нигде. Ни в бане, ни в избушке, ни вокруг. Думается ему, не ушёл ли на реку муж его, как старуха вредная давай кричать: — В поле я чертовку твою отправила! Грядки полить, а то ни хрена, ни редьки не увидим! Решает пока Тэхён баньку приготовить — всё же ночь-то сегодня первая брачная, а при Чимине на скамье как-то не хочется. Сходил за сеном, уложил на полу как следует, а сверху — одеяло. Полежал, опробовал и пошёл мыться, мужа своего ожидая. Чонгук воротился на закате, устал — кошмарно, но усталость всю как рукой сняло, когда видит в бане мужа своего. Лежит себе нагой да красивый как! Силу свою показывает во всей красе, ноги разведя. Как Тэхён Чонгука видит — уд вскочил, а Чонгук и ложится на него сразу. Хвать! И лежит уже под Тэхёном, поцелуями его осыпаемый. Силу чувствует да крики не сдерживает — а чего ему стыдиться, когда его муж хорош так! Милуются да любуются почти до утра, и лишь с петухами засыпают, залюбленные. Так и завелось, что спят теперь они в бане всегда — её просушить от русалки проще, да и бочку таскать не надо, а Тэхёнову скамью Суджин отдают. Недолго она скучала на ней — очень скоро двинули они с Чимином скамьи да вдвоём спали. В деревню решено не возвращаться. Ребёнка в избушке с Чимином вырастит. А Бабка Джихёшка метлой её не гоняет — не то игошу родит, а второго в доме не нужно. — Домовым назови! Домовым! Пусть малец игошей становится, — кричит Юнги из-под лавки. — Домовым! Ишь что придумал! Может, лучше метлой под сральник? — Бабка Джихёшка сидит да котёл от последней проделки игошки отмывает. — Назову домовым, как вредить перестанешь! — Перестану, как домовым назовёшь! — Юнги из-под лавки не вылезает, метлой под сральники получить не хочет. Бабка Джихёшка рукой махнёт на проказника свого да давай дальше котёл намывать. — Ну не знаю я, почему скотина и молодец подохли, — басит Намджун, как в избушку заходит. — Хорошо хоть, что больше никто так не помер, — говорит Чимин, паутину с потолка собирая. — А-а-а! Кто лешего домой пустил? — кричит старуха и летит на Намджуна с метлой, а тот её — хвать — и в объятия хватает, успокаивает. Так и живут они. Урожай вырастает отменный, и старуха прощает русалку, но за наготу всё равно метлой гоняет, а та за мужем своим прячется. Я сама у них в гостях была. Брагу пила, халвой закусила! Обо всём разузнала и вам рассказала.