Бумажный самолетик

      Дазай точно знает, как это сделать. Бросить не по центру, а выше, к краю крышки, причем на наибольшем разгоне, без вертикального скольжения. В уме Дазай уже выстроила нужную линию, идеальную траекторию, которая ей нужна. Правда, этот идеал Куникида не оценит, потому что этот идеал создан для того, чтобы внезапно захлопнуть крышку его ноутбука через три, два, один…       Дазай бросает. Меткости ей не занимать: острый бумажный нос самолетика попадает точно в цель, не проскальзывая, не уходя в сторону, переворачиваясь только после выполнения задания. Крышка ноутбука складывается, падая на пальцы Куникиды, он несколько секунд ошарашенно на это смотрит, а затем переводит взгляд на Дазай. Девушка лениво улыбается, выжидающе смотрит исподлобья, медленно моргает, зарывшись в кудрявые волосы рукой.       — Дазай! — Куникида предсказуемо разражается криком, вскакивает с кресла, машет руками. — Долбаная бездельница! Что ты вообще забыла напротив моего рабочего места?! Твой компьютер в другом углу кабинета! Иди уже займись чем-нибудь, лентяйка!       — Ну, я и так чем-то занята, — отсутствующе отвечает Дазай, не переставая с кошачьей хитрецой улыбаться. — Выдумываю новый способ самоубийства.       — И как это поможет агентству?! — снова орет на нее напарник. — Твоя голова вечно занята чем угодно, только не тем, чем нужно! — он смотрит на захлопнувшуюся крышку ноутбука и раздосадованно качает головой: — Мои отчеты… Если автосохранение не сработало, я тебя… — Куникида грозит Осаму кулаком, затем, поджав губы, открывает ноутбук снова и садится в кресло, шумно выдыхая и поправляя очки.       Когда внимание Куникиды полностью оказывается в ноутбуке, Дазай начинает складывать новый самолетик. Сейчас она запустит еще один — и реакция повторится. Куникида ненавидит, когда ему мешают работать, а Дазай ненавидит работать. Хотя, ненавидит — слишком громкое слово. Она скорее не видит смысла в бумажной волоките. По возможности она старается это на кого-нибудь спихнуть: на Ацуши, который перед ней чуть ли не на цыпочках танцует, на Киоку, которая просто готова выполнять любую работу в агентстве из-за того, что ее сюда приняли, на Наоми, напомнив, что она здесь секретарша, и если она не будет справляться со своей работой, ее уволят… а брат останется! Дазай знает способ заставить работать за себя кого угодно в агентстве, если бы понадобилось — отчеты за нее писал бы и Фукузава-сан, но обычно всегда находится кто-то другой.       Второй самолетик снова летит в цель, Куникида снова рвет и мечет, а Дазай снова улыбается с хитрым, непонятным блеском в глазах. Реакция у Куникиды почти всегда одинаковая, и девушка иногда на несколько мгновений задумывается о том, почему же ей еще не наскучило. Во время ее службы (если это можно было так назвать) в Портовой мафии она меняла напарников непринужденно, разве что с Чуей их тандем задержался надолго. Но в этот раз все потому, что они эффективно работали вместе. А также потому, что Чую иногда нужно было остужать. А это было под силу только Дазай.       Все же есть в Куникиде что-то, из-за чего она до сих пор не ушла. Не попросила подыскать ей другого напарника, не покинула агентство, чтобы вольным ветром отправиться в свои бесконечные поиски смысла жизни или быстрой смерти. Ей это признать совсем несложно, сложнее разобраться, что же это. Что держит ее возле этого человека, с которым они совершенно противоположны по характеру, не имеют никаких общих интересов, и, скорее всего, если бы Дазай не работала в агентстве, вряд ли пересеклись бы когда-либо так, чтобы сказать друг другу больше двух слов. Им не о чем разговаривать, если так подумать, и это почему-то удручает. Не то чтобы они на самом деле не пробовали, нет. Иногда они часами спорили о чем-то фундаментальном и вечном, но у них никогда не было точек соприкосновения, так что всегда создавалось впечатление, что между ними воздвигнута стена, которая искажает любое сказанное сквозь нее слово. И это почему-то тоже вызывает в душе непонятное чувство обиды и уныния.       Иногда в порыве смешанных, хаотичных эмоций она хотела бы сказать, что все из-за того, что Куникида ее не понимает. Но интуиция — достаточно острая, чтобы пользоваться ею не реже, чем холодными расчетами, — подсказывает нечто совершенно другое. Что это она сама себя не понимает и никогда не поймет. А Куникида уже давно ее раскусил, разобрал на составляющие. Это снова рождает непонятную ей самой эмоцию. Вместо желания съежиться и прикрыть, возможно, потревоженные личные границы, тянет, напротив, раскрыться. Дать узнать себя получше. Как когда-то она позволила Одасаку…       Не потому ли она продолжает быть рядом с Куникидой? Он и Одасаку в чем-то похожи. «Когда-нибудь твои идеалы уничтожат тебя», — так она сказала ему после дела Сасаки Нобуко, и она знала, о чем говорила. Одасаку был в чем-то идеалистом не меньшим, чем Куникида. Наивным мечтателем, который не вынес того, что его мечты разбились вдребезги в один момент. Казалось, он забыл, что в мире существуют достаточно подлые и бескомпромиссные люди, которые ради своей цели пройдутся по головам. По головам детей в том числе. Забавно, но Дазай относила себя именно к таким людям. Только цели у нее не было. Если бы была… Наверное, она бы сама стала тем, что убило Одасаку.       От таких мыслей возникает звенящая, как дверной колокольчик на ветру, тревога. Страх даже. Дазай, складывая третий бумажный самолетик, украдкой бросает взгляд на Куникиду. Он на нее не смотрит — к счастью, пожалуй. Куникида предсказуем, но не глуп. И достаточно хорошо разбирается в людях. Он точно уловил бы, что в ее взгляде что-то не так, как обычно.       Дазай снова возвращается к шуршащей бумаге, цепляя на лицо самую хитрую из своих ухмылок. Лучше так. Лучше быть близко, но не сближаться чрезмерно. Конечно, это было бы забавно, пожалуй… Но она не хочет быть тем, кто погубит Куникиду. Слишком правильного, благородного для их мира. Она знает, что ее будет тянуть раз за разом проверять его на прочность, испытывать его принципы, выбивая почву у него из-под ног. А он может в конце концов сломаться. И она снова потеряет тот нестойкий смысл, который видит в его силе и упрямом следовании его идеалам. Не то чтобы ей впервой, конечно… Но интуиция подсказывает, с опасной интонацией шипя на ухо: в этот раз может быть больно. А Дазай не любит боль.       Все повторяется опять: она бросает самолетик, самолетик закрывает крышку ноутбука, Куникида орет в гневе и ярости. Дазай хихикает в кулачок. Он не пересядет в другое место, она не перестанет забавляться, доставая его. Потому что, наверное, ей интересно, что он видит, когда на нее смотрит. Дазай снова собирает и собирает самолетики, на одном из них Дазай рисует сердечко. Она уверена, что Куникида не воспримет это всерьез. Если ее расчеты верны — а они верны, — такой, как он, вряд ли даже мельком допускает мысль, что может нравиться такой, как она. С вероятностью в девяносто девять процентов он решит, что она не имеет в виду ничего серьезного.       Дазай и сама не раз задумывалась над тем, всерьез ли она. Обычно потемки — чужая душа, в случае же с ней для нее потемки — ее собственная. Дазай, пожалуй, хотелось бы лучше себя понимать. Возможно, тогда она смогла бы ответить на свой собственный вопрос.