Лунный цветок

У нее такое лицо, словно она сейчас лужицей расплывется прямо под моими ладонями. Горячие слезы я ловлю подушечками пальцев, не позволяя им преодолевать и половины своего неминуемого пути. Я касаюсь кожи на красных щеках, с упоением разглядывая блеск ее голубых, ее небесно-светлых глаз. От слез у нее слиплись ресницы, даже теперь, когда она моргает, ресницы на мгновение крепко смыкаются, точно обнимаясь. Нестерпимо хочу прикоснуться к ним, хочу разрушить эту мнимую идиллию ее лица, чтобы ничто в ее внешности не могло намекать на теплые чувства, называемые любовью. От глухих рыданий она не может и слова сказать — она, такая говорливая гордячка, которая всегда знает, чего хочет, и всегда получает все, что пожелает. Все, кроме Сатурна. Моего Сатурна. — Не стоит так убиваться, — говорю я самодовольно, продолжая безжалостно давить пальцами капли слез на розоватой коже. — Он все равно никогда не видел в тебе никого, кроме сестры. Земля пытается прижать дрожащие в истерике руки к лицу, но я не позволяю ей к себе прикоснуться, свободной рукой отводя ладони как можно дальше. Достаточно того, что ее касаюсь я. О, мой маленький лунный цветок, как хочется зацеловать каждую впадинку на этом прекрасном лице! И ведь не посмею — только не в этот раз. Это слишком больно — смотреть на ее слезы, и глумиться, издеваясь над ее беспомощностью, ее бессилием, ее проигрышем, — глумиться, чтобы почувствовать свое никчемное превосходство, от которого грудь леденеет и сердце наливается свинцовой тяжестью. Но я ведь по-другому не умею. Боль приобретает сладковатый привкус, когда я случайно прикасаюсь к её волосам. Если я посмею продолжить, мой лунный цветок мне этого не простит. Она прижимается ко мне, и я не успеваю ничего сделать, потому что ее движения такие резкие и импульсивные, точно у загнанного в угол зверя. Если бы у нее были когти, она бы меня растерзала. Вместо этого Земля роняет голову мне на грудь, и я порывисто обхватываю ее шею и плечи влажными ладонями. Никудышный из меня утешитель — язык присох к нёбу, ничего не могу сказать, даже колкость, даже гадость не могу. Пока она вот так льнет ко мне, я словно теряю воздух, дышу через раз, боясь потревожить и без того дрожащее тело луны. Не думала, что так получится — я пришла утешить ее или же поглумиться, смотря по обстоятельствам, но идеально не выходит ни первое, ни второе, потому что она меня обездвижила, лишила возможности сказать что-нибудь гадкое, обвив руками талию. Я хотела сказать, что мне нравится, когда она плачет, что бусинки слез, рассыпанные по ресницам и щекам, необычайно ей идут, они словно крошечные бриллианты, усиливающие ее природное сияние во сто крат. Она плачет постоянно, это какая-то особая форма медитации — без остановки исторгать потоки воды, горюя и радуясь, волнуясь и смеясь, боясь и ненавидя все вокруг. Для нее жизнь кончена, думает она, теперь остается только медленно тлеть и разлагаться под гнетом времени, но я не верю, что ее красота может угаснуть, ведь это иная красота, неземная по своей природе. Я нерешительно поглаживаю ее макушку, перебираю голубые блеклые волосы, что за столько дней, полных нервозности и тревог, утратили свою мягкость и воздушность. У нее волосы тоньше, чем у Венеры, но и сама Земля утонченная, хрупкая донельзя, ее даже касаться лишний раз страшно — разобьется еще. Больше не воет, теперь только всхлипывает, едва находя в легких воздух, чтобы сделать судорожный вдох — словно воду глотает. Я жду, когда она успокоится, но внутри разгорается такой неистовый пожар, что я решаюсь ее поторопить. Скользнув ладонью от плеча по направлению к шее, я пальцами приподнимаю ее лицо за подбородок. Она покорная, поддается без сопротивления, подчиняясь каждому моему движению, даже самому непотребному. Подушечкой большого пальца прикасаюсь к розовым губам, слегка надавливаю, проверяя мягкость. Заставляю Землю приоткрыть рот и просовываю палец внутрь, очерчивая у входа рельеф зубов и шершавость языка. — Хочешь укусить? — спрашиваю тихо, нащупывая во рту выпуклый клык. Не дожидаясь ответа (я знаю, что она хочет), я вспарываю кожу пальца о клык, а она подхватывает, машинально сжимая губы и высасывая кровь. Странное ощущение боли, смешанной с влажным наслаждением — со смесью любопытства и превосходства я наблюдаю за тем, как она пьет мою кровь. Пьет — громко сказано, скорее она старается ее пригубить. Я сажусь перед ней так, чтобы наши глаза были на одном уровне. Смотрю долго, до сих пор сомневаюсь, стоит ли нам это делать? Земля в полном размере возвращает мне этот нерешительный взгляд, вот только она-то уже все решила, в отличие от меня. Она нападает первой, наваливается на меня, отчего мы сталкиваемся лбами, а я стремительно теряю равновесие, опрокидываясь на холодный пол лопатками. Теперь она, упираясь ладонями в пол, нависает надо мной, такая прекрасная в своей разбитости. Отчаяние сочится из нее точно кровь из вспоротой раны — находясь от нее в непосредственной близости, я чувствую, как отчаяние материализуется вокруг нее подобно божественному нимбу. Наклоняясь ко мне, она хрипло говорит: — Хочу тебя съесть. Я, приподнявшись на локтях, дотягиваюсь до ее губ, смакую их жадно, не щадя ни себя, ни ее — пару раз мы задеваем друг друга кромкой зубов, при этом ее острые клыки, коснувшись кожи губ, оставляют там саднящую царапину, от которой я начинаю шипеть, как кипящая вода. Вцепляюсь в ее спину, жалея, что у меня нет острых когтей — так хотелось расцарапать до крови спину, причинить хотя бы толику той боли, которую ежедневно получаю сама. Куда-то делась ее вторая рука, я чувствую ее в области коленей чуть позже — поначалу я вовсе забываю, что у нее существуют какие-то руки, которыми она может что-то делать. Она сцеловывает с губ кровь, наслаждаясь, впервые по-настоящему ей наслаждаясь. Какое блаженство — пить вкусную кровь! Я невольно раздвигаю ноги, позволяя чужим рукам бродить по внутренней стороне бедер. Нестерпимо хочу прижаться к ее телу, но Земля держится на расстоянии, целуя каждый сантиметр предоставленной кожи, спускаясь по скуле ниже, к сонной артерии и яремной ямке. Там она задерживается, и чем дольше я чувствую на шее ее горячее дыхание, тем хуже мне становится. Я, теряя сознание, хватаюсь за ее оголенные плечи, пока она, горделивая бестия, входит в меня двумя пальцами. — Все, хватит, — хриплю я, до боли сжимая ей плечо. — Остановись, пожалуйста. Вторая рука, которой она придерживала мое бедро, ложится мне на шею. Земля чуть сжимает пальцы, а я задыхаюсь от щекотки, пытаюсь втянуть голову в плечи, но чем яростнее я это делаю, тем сильнее луна сжимает шею. Судорожно, со стоном выдыхаю, прикрывая глаза. Теперь она взяла верховенство над ситуацией, а мне, бедной служанке, остается лишь подчиниться этой безмерной похоти, которую Земля копила в себе годами. Она хотела меня, всегда хотела, я чувствовала ее желание каждой клеточкой тела, каждой фиброй души — даже сам воздух вибрировал от тягостного напряжения, когда она приближалась ко мне. Теперь, когда я уязвима, она забавляется, мстя мне за все, что я делала с ней и ее возлюбленным. — Пожалуйста, — хнычу я вперемешку со стонами, — перестань. — Чем больше ты умоляешь, — медленно шепчет она, — тем сильнее мне хочется. Она что-то делает своими гадкими, отвратительными руками, и я проваливаюсь в глубокую яму, задыхаясь от собственных стонов. Мне не хватает дыхания, не хватает сил, чтобы выкарабкаться, я отчаянно цепляюсь за Землю, прижимаясь к ней так сильно, что у обоих дух захватывает и темнеет в глазах. Земля ложится сверху, пальцами одной руки лаская мне клитор, а второй рукой направляя мои пальцы внутрь себя. Пока она это делает, у нее есть время припасть к моим соскам, посасывая их сквозь тонкую ткань платья. Не выдержав, я беру инициативу в свои руки, и стягиваю лиф, оголяя грудь. Вместе с этим я захватываю губами ее острые ключицы, едва не ранясь в третий раз. Слышу стоны, на этот раз не свои, и тихо ликую — если я не опередила, то хотя бы сровняла счет. Мы целуемся и стимулируем друг друга пальцами, пока одна из нас — наверное, это была я — не кончает первой. Подавив вскрик, я открываю рот, к которому Земля сразу же приникает, обсасывает саднящие губы, покусывает их, чуть оттягивая на себя. Как и тогда, она зарывается лицом мне в грудь, прежде чем получить свою порцию удовольствия. Я все еще ее обнимаю даже после того, как все кончается. Она не плачет, и мне кажется, что ее плач, на который я, точно мотылек на свет, пришла, был всего лишь игрой, фарсом, который должен был заставить меня поддаться ее похоти. Не могу унять бешеное сердцебиение, которое — я знаю, — она чувствует щекой и ухом, так как лежит на мне аккурат под левой грудью. Я не хочу, чтобы она слышала мое волнение, оно выдает меня, спутывает мне все карты. Я касаюсь пальцами ее голубых волос, она не реагирует. Она так устала от бесконечного медитативного плача и нашего с ней секса, что мгновенно уснула, не оставив мне шанса подняться с холодного пола. Мне холодно, но когда я чувствую ее спокойное горячее дыхание на груди, становится немного легче.