Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. (Евангелие от Матфея, 27:3, 27:4).
***
Невинной крови в эту ночь прольется, сколько проливается на войне. Заставляя надевать спасательные жилеты, уговаривая сесть в шлюпки, бросая за борт шезлонги, Томас Эндрюс не мог не думать о том, что всё это — как бросить серебренники, уже совершив предательство. Всё равно мало кому удастся помочь. В ледяной воде человек может подержаться около пятнадцати минут. У кораблей, откликнувшихся на зов о помощи, уйдут часы, чтобы добраться до места катастрофы. Всё это можно было бы предотвратить еще до выхода «Титаника» в море. Если бы только несколько решений приняли иначе… Много решений… Если бы забыть о попытках угодить Исмею, счетоводам, о своей гордыне — и послушать дерзкого мальчишку Мюира. Самоуверенного, нагло лезущего вперед, ни о чем не думающего. Ни о чем, кроме безопасности пассажиров. Что за упрямый огонь горел в голубых глазах Мюира, таких удручающе-чистых? Неукротимый, дикий, ничьей любви не просящий, ничьей дружбы не ценящий. Позволяющий себе роскошь не подбирать слова, невзирая на то, с кем говорит. «Мы не можем не говорить того, что видели и слышали». Насколько хватит еще ему наглости — и совести? Посмотрел бы на него Эндрюс лет через двадцать! Ну что ж, пусть эти двадцать лет у него будут. — Уходите, Мюир. Попытайтесь спастись. Это приказ. «Титанику» уже не поможешь. Теперь каждый сам за себя. — А сами-то вы спасаться будете? — Снова этот взгляд, прямой, точно клинок. Взгляд фанатика — или апостола. Оставалось только усмехнуться, пожав плечами: — Мы достойное по делам нашим приняли. Что остается Иуде после того, как он, бросив серебренники, выйдет из храма? Тем более, не придется утруждать себя даже изготовлением петли. Эндрюс устал за эти часы, дни, годы. У него еще оставалось несколько минут, чтобы побыть наедине с собой. В тишине курительного салона Эндрюс вспоминал жену, думал о дочери. Он не увидит, как вырастет Эльба. Зато не доживет и до того дня, когда ему придется рассказать ей про «Титаник». До дня, когда она, быть может, устыдится его. Легких шагов рядом он не услышал, но ощутил чье-то присутствие. Словно бы из ниоткуда возникла девочка — судя по одежде, из третьего класса. Должно быть, отбилась от семьи, заблудилась. Растерянная, но не плачет, держится спокойно — дети бедняков стойкие. В лице что-то знакомое. — Сэр, простите. Куда мне идти? Большие голубые глаза, прямой взгляд. Куда бы она ни пошла, в одиночку она погибнет. — Как тебя зовут, милая? — Сара. — Вот что, Сара: я как раз тебя жду. Идем со мной и не бойся, только слушайся меня. Погоди-ка, нужно, чтобы ты надела это. Завязав на девочке не пригодившийся ему спасательный жилет, Эндрюс поспешил с ней на корму.***
Мюир плавал в жару и бреду. Он не узнавал тех, кто ухаживал за ним, не чувствовал распухших ног. Воспаление разрывало ему бронхи и легкие. Среди кашля и хрипов можно было различить только одно слово, которое он повторял вновь и вновь: — Сара… Сара…***
Тело мужчины, окоченевшими руками прижимавшего к себе труп девочки, течение относило все дальше от места, где затонул «Титаник».