Bad in bed

Кошмар всегда позволял своим подчинённым отыгрываться на себе. Нет, правда, он не такой уж и мудак, этот Повелитель негатива. После каждой своей выходки, агрессии или срыва, после каждой неприятной миссии, в которой им приходилось участвовать по его прямому приказу, после каждой полученной травмы он позволял им выместить свое раздражение, разочарование или злость на себе, приходя к ним во сне и позволяя убивать и иногда калечить себя. Почему нет? От этого выигрывают на самом деле все: и он остаётся уважаемым и ценимым авторитетом, и мальчики психически более вменяемы, довольны и нормальны. Это же всего-навсего сны, лишь контролируемые видения. Это всего-то своеобразная практикуемая Кошмаром терапия, словно сеанс у психолога — а психолог им всем просто необходим время от времени, если не сказать постоянно, тут уж никуда не деться. Смирись с этим, если соизволил добровольно собрать под своим крылышком отпетых убийц, психопатов и мразей и создать из этого цвета Мультивселенной команду, и будь готов к последствиям выбора такой своей компании. Даже если сами участники вышеупомянутой организации не признают этого факта. Но подобное как раз и не странно — какой ненормальный признает, что ему нужна помощь? Психологическая, моральная, физическая или и вовсе сексуальная — не будем впадать в ханжество, цокать языками и несогласно закатывать глаза в напускном целомудрии, мы все прекрасно знаем, как иногда сложно удержать на месте свою крышу, когда в жизни именно последней разновидности такой помощи не хватает. И как важно её вовремя получать от своих близких… или не очень близких, это уж насколько повезёт. Жаль только, что Кошмар так неосмотрительно позабыл об этой потребности, начисто и наивно игнорируя её наличие у своих подчинённых, что, собственно, и послужило началу этой истории и роли и позиции, что ему предстояло в скором времени занять. Но не будем забегать вперёд, давайте расчленять труп в правильном порядке — итак, как там пишется в пособии юного патологоанатома? — сначала делаем вертикальный разрез по грудине… ~ ~ ~ Найтмер зашипел, словно ядовитая кобра, защищающая только что отложенную ею кладку, выпадая из портала и спешно закрывая его, как только последний из его мальчиков ступил на серые мраморные плиты замка, отыгрывающего роль в том числе резиденции «Плохих парней» и наскоро сорганизованного Кошмаром общежития. Оглядел своих подчинённых, пересчитывая, все ли успели смыться, вертя головой и мысленно загибая пальцы: «Даст, Хоррор, Киллер, Крос-с-с-сь» — закончил, шипя уже в голос — резкий поворот торса отдался неприятным уколом боли между лопаток: — А-хс-сь, твою мать… — Кошмар зашарил кончиками векторов по собственной спине, пытаясь собранным в тугие лозы негативом нащупать, а если повезёт, и удалить источник неприятных ощущений. Не повезло — глубоко засевшая в чёрной плоти стрела не желала так просто покидать тёплое мягкое пристанище. Он матюгнулся, очередной раз пройдясь вскользь по гладкому, почти лишённому оперения древку кончиком негативного отростка — только такой мудак, как его брат, мог использовать до того чертовски неудобные в извлечении стрелы — приправленного цианистым калием позитива ему в глотку! — Что там, шеф? Задели? Помощь нужна? Найтмер кривится недовольно: — Сам справлюсь! — ворчит, фыркает, разворачивается спиной в желании сохранить «необходимую для правильной субординации» дистанцию — ещё не хватало выставить себя слабым и беспомощным в присутствии новичка в их шайке, да и перед остальными её членами своей неповоротливостью и несостоятельностью в некоторых вопросах светить не особо хотелось. Им же нужен сильный лидер? Они же этого хотят? За этим пришли к нему? Он огляделся, пытаясь прикинуть на глаз, удастся ли зацепить хоть о что-то кончик слабо оперённого края и вынуть раздражитель — ух, как жаль, что он не приобрёл тех огромных кулинарных щипцов, что видел тогда на распродаже, надо было поддаться на уговоры Хоррора — а следом и размышляя, насколько будет мучительно, если стрелу не вынимать, а попросту обломать, оставив острие и древко внутри и позволив негативу со временем перетравить или вытолкнуть инородный предмет из тела. Скривился. — А может, всё-таки помочь? Кошмар вздохнул почти смиренно, разворачиваясь к странно плотной кучкой собравшимся возле дивана подчинённым и с сомнением вглядываясь в лишённые зрачков глазницы скелета, находящегося к нему ближе всех. Киллер стоял и раскручивал на пальце небольшую чёрную аптечку с длинной мягкой ручкой и, как всегда, непонятно улыбался. Хрен его знает, что делается в его полной разнообразной дряни башке, у Найтмера никогда не получалось до конца разобрать его чувства и мысли на составляющие — от хаотичного откровенно безумного сумбура начинала кружиться голова, стоило попытаться впитать его поглубже: — А может, всё-таки помочь, — повторил он утвердительно, глухо, слово в слово копируя сказанное за подчинённым, только напуская в слова побольше яда и недовольства, топорща упрямо векторы, но всё же разворачиваясь к Киллеру спиной. — Только быстро. Вытащи, и всё. — Да вытащу-вытащу, так ж не оставлю… — ворчит он как-то, по мнению Кошмара, слишком довольно, и к собранному в тугие отростки негативу прикасаются тёплые руки, с силой вжимается длинная ладонь, и спину режет болью — делает всё не спеша, тянет мучительно медленно, расшатывает, чуть ли не прокручивает, ятря наконечником рану. Да, правильно — такой, как он, и не должен желать сделать всё быстро и безболезненно, скорее доставить удовольствие себе и остальным бесплатным развлечением, превратив процесс извлечения в представление, в цирк. Устрашающий босс, который вдруг превращается в жалкую шавку: корчащуюся от боли и скулящую — не прекраснейшее ли представление? Не то ли, что они все хотят? Не то ли, что Найт и сам не без удовольствия даёт им время от времени? Но только во снах, не в реальности. Нет-нет, тут такого допустить нельзя. Мар чувствует вкус наслаждения, что витает вокруг него в воздухе, сладким приторным послевкусием оседающий на корню языка. О, все наверняка сейчас таращатся на медленно открывающуюся в чёрно-болотной плоти дыру-рану и пускают от удовольствия и предвкушения слюни, желая увидеть слабость или реакцию на боль, услышать его жалкие не по-мужественному тонкие крики — Найтмер сдерживает шипение, скрипит зубами, сжимает кулаки — он сильный, сильнее их всех, он докажет, покажет это, им не услышать его стонов, он достоин быть главным. — Стой смирно, шеф, я уже почти закончил, — елейный голос и опять это его панибратское обращение. Киллер-р, с-сука! Что же это? Разве такой, как он, может хотеть помочь? Или это попытка приравняться в статусе к лидеру? Или перерасти? Намёк, что он тоже мог бы занять место предводителя? Желание показать отсутствие уважения? Между лопатками режет, железный кончик стрелы черкает по кости, скребёт под плотью. Сложно сдержать хрипы, невозможно не двигать губами, не позволить им изогнуться и выставить напоказ сцепленные туго зубы: — Сш-ш-ш… — Ну всё-всё, уже почти, больше не мучаю, какие вы неж-жные, босс… — рывок, горячая жидкость, что хлюпнула на пол с места вырванной стрелы, резкий острый укол боли. «Нежные»… «слабые» — слышится в извращённом негативом мозгу дублирующим эхом, «жалкие» — разгоняется по току магии мыслями, «беспомощные»… тудум-тудум — это бьёт злость, подозрительность и ярость в белой кости, пропитанной и покрытой килограммами негативной скверны: — Гр-р-р… — рычит беззвучно Кошмар, вибрацией грудной клетки и оснований тентаклей выдавая устрашающий гул. Словно колебания воздуха за гранью слышимой звуковой волны, будто дрожь земли перед извержением вулкана — горящая магмой взрывоопасная ярость мира, которой нет надобности кричать, предупреждая о опасности, лишь шепнуть. Киллер замирает, прижимая рукой рану, давит на неё с силой, будто специально. «Это разве попытка остановить кровь? Что-то не особо похоже», — слишком много наслаждения ситуацией в воздухе, слишком упивается скелет с пустотой во взгляде неизвестно чем. — «Хочешь сделать больно? У тебя получается. Ещё бы пальцы сунул внутрь, больной ублюдок!» — будто мысли слышит и делает ещё хуже — льёт внутрь новообразованной дыры в теле Кошмара что-то прожигающее насквозь, судя по ощущениям, жидкий огонь, или кислоту. — «С-скотина…» — сцепленные зубы, вспотевшие пальцы, рычание. Вибрация растёт, грудную клетку будто распирает изнутри от гула. — Босс, что за звуки? Ты что, урчишь? Так нравится, когда заботятся и ухаживают? «Издевается?» — скрип костей фаланг через взмокшую от боли чёрно-болотную плёнку. Неужели этот идиот не чувствует маслянистой угрозы, что сейчас наполняет комнату, источаемой повелителем негатива? «Издевается, явно же». — О, если так, я готов ухаживать вечно, это такое удовольствие — помогать, видеть вас таким уязвимым и податливым под своими руками… — Хр-р-р… — это уже хрип и гул пробился наружу, из груди прорываясь в оформленную магией глотку, заставляя дрожать и натягиваться голосовые связки. «Бессмертный тупой ублюдок! Хочешь убрать и сбросить с пьедестала лидерства, так сделай это молча! Или твоя цель — унизить? Уничтожить так тщательно собираемый авторитет и расколоть ещё не оформленную группировку? Ненормальная сволочь!» Векторы взмывают в воздух, обвивая и сжимая наугад, наслепо, Мар разворачивается хищно, припадая на полусогнутые, горя аквамарином яркой ненависти в единственном зрачке и бьёт о землю — сильно и отчаянно, как его желание доказать неправоту, выкатить на всеобщее обозрение доказательства собственного превосходства и опасности, доказательства невозможности априори внутри их маленькой ватаги издеваться или морально унижать. Кого бы то ни было. Чтобы даже мысли такой у остальных не возникало. Удар, скрутить и вывихнуть — тёмные склизкие от сочащейся ярости лозы выкручивают руки, сгибают в бараний рог хрипящего и роняющего чёрные капли с глазниц обнаглевшего подчинённого. Хруст соединительной ткани, треск эктоплазменных каналов магии, что спрятаны в сочленениях, частое дыхание и сипение, наливающиеся на надкостнице подтёки красной магии от слишком сильного давления и растяжения царапины, разрывы. Хрип. — Да как ты смел только предположить, что я могу быть слабым и послушным! Издеваться вздумал? — голос вибрирует, колеблется от звенящего в нём ядовитого негатива, что отравленными волнами затапливает просторный слабо освещённый зал, заставляет присутствующих шипеть и втягивать головы в плечи. — Н-но… но за что он его? — слышится сквозь треск хрящевой ткани и шумное дыхание неуверенный и недоумённый шёпот. — Он же просто обрабатывал ему рану, он же… просто хотел помочь. Показать свою верность. Разве тут так не принято? Разве не так делают в настоящей команде? Разве… м-мф, — неуверенный бубнёж новичка затыкают ладонью. «Молчи, если не хочешь лежать рядом». Найтмер замирает, считая удар за ударом сокращения своей души. «Помочь? Обрабатывал? Команда? Лежать рядом?» — его испугались, негативные отростки обмякли на дрожащем от предельного напряжения теле. «Тут так не принято? Он просто хотел помочь…» — он ошибся. Снова. Найтмер потерянно выдыхает, видом круглой от внезапного понимания глазницы одаривая лежащего под его ногами скелета. Какой же он придурок, так облажаться! «Показать верность! Выразить поддержку!» Слепой, подозрительный, испорченный негативом идиот! Вместо "Спасибо" и развития доверительных отношений чуть не поломать подчинённого до полуживого состояния: — Киллер, я… — Киллер лежит, подёргивая конечностями, подтягивая к себе вывихнутую наверняка в плече руку, прижимая воспалённый и явно опухший сустав ладонью, внимательно вглядываясь в яркий аквамарин пульсирующего на вытянувшемся лице зрачка. — Видимо, неправильно понял тебя. Был не прав. Извинюсь сегодня же, жди. Да. Сегодня ему явно стоит попросить у него прощения. Сегодня ему определённо необходимо прийти к нему во сне, однозначно. Это лишь его глупость всему виной, и он должен показать, что осознал и понял свою ошибку, показать, что с этого момента будет доверять больше, если не полностью. И пусть Киллер сам выберет как на нём отыграться, он наверняка захочет, кто бы не захотел — вставлять плечо больно, залечивать гематомы муторно, зализывать унижение ущемляет и злит. Да, однозначно, он придёт: — Сегодня сразу после двенадцати, Киллер, — уточняет он, склоняя голову. Пусть знает, что он не будет откладывать, пусть видит, что его уважают и готовы искупить свою вину. Найтмер отпускает и уходит, не смотря больше ни на кого — старшие члены команды и так знают в чём дело, они поймут и заодно расскажут новенькому. Пусть тоже знает. Да, их сотрудничество, возможно, и нельзя назвать командой, как он выразился, она не совсем нормальна по общепринятым меркам, не похожа на остальные, ну и пусть… Она лучше, будет лучше. Новенькому нужно дать понять, что они сами смогут решить, какой она должна быть, насколько сильна будет поддержка, насколько открыто общение, насколько доверительные отношения внутри, пусть Найтмер ещё и сам не знает этого всего, пусть только учится и пытается понять, что же им друг от друга нужно — слишком ещё ему непонятно, слишком свежа группа, слишком мало времени они ещё вместе, слишком мало знают друг друга и чужие потребности. Но это пока. Сегодня он сделает ещё один шаг к достижению цели — к постройке тех отношений, которые хотят видеть в их маленьком коллективе его подчинённые, к идеалу, что придумали себе его мальчики. Он разворачивается в арке входа и видит благодарность, поддержку и надежду в их глазах, как подтверждение правильности его решения. Да, он умеет осознавать свои ошибки и готов их исправлять. ~ ~ ~ Сон Киллера встречает привычной лаконичностью и в то же время чёткостью, ненатуральной пустотой тренировочной площадки и излишними деталями и мелочами ближнего окружения, подобные которым могут быть рождены во сне лишь мозгом психически нестабильной, больной личности. Найтмер осматривает режущие глаз идеализированные симметричные сколы на стенах, дотошно представленный и прорисованный воображением спящего рисунок пола, висящие в стороне груши с песком, красноречиво дырявую мишень на стене, стойку с пустыми ячейками под оружие. Сплошные отклонения — переизбыток ненужных предметов и мелочей, в то время как за окном глухая отсутствующая серость — слишком сильное стремление управлять происходящим, включая окружение и сны, вечный страх потерять контроль. — Я пришёл… мстить будешь? Киллер оборачивается, смотрит на него или нет, кто его знает, в глазницах даже во сне вместо зрачков бурлит и выплескивается чёрная магия, улыбается как всегда остро. — Хочешь убить? — Найтмер подталкивает к действию, к нужному исходу, не желая тянуть и ходить вокруг да около. Киллер непослушно молчит, даже немного пугая своим визуальным безразличием и неизвестностью — во сне не прочитаешь эмоций, слишком много всего вокруг, да всё кругом — это он, его безумие и расшатанный сумбур, сюр: мысли, желания и чувства, не поймёшь, где старые, где новые, путает и только мешает. — Будешь действовать быстро или я тебя разозлил своим недоверием и заслужил медленную смерть? — говорить, говорить и говорить, не затыкаясь, создавать раздражители, не позволить уйти в себя. Заставить его наконец что-то делать, ни в коем случае не оставить это напряжение просто так, неразрешённым и невыплеснувшимся. Найтмер знает, что оставлять это просто так нельзя, психопату просто необходимо сбрасывать напряжение, не нашаровывать, не копить и собирать, иначе рано или поздно, если он не будет этого делать, то сорвётся и убьёт кого-то из них в реальности, и не факт, что именно Найтмера. «Ну же, Киллер, давай, выпусти это, не держи злость внутри, сделай уже хоть что-то». — Что тебе для этого нужно? Помочь с оружием? Создать? Ножи, цепи, огонь? Что тебе нужно? Или что-то другое? — Другое, — сдержанный, неясный тон, прищуренные, наполненные волнующейся чернотой глазницы, завихрение притягивающей взгляд души, что единственная выдаёт то ли волнение, то ли просто нервное напряжение монстра. Да, Киллер, вот так, правильно, шажок за шажком, отпусти, покажи желание, не позволяй этому копиться, выпусти его, позволь помочь: — Что? Что именно «другое»? — голос почему-то охрип… говори, выбирай, не молчи. Как же с тобой всегда сложно! — Послушание, Найтмер… я не хочу тебя сегодня убивать, — наконец признание, наконец сдвинулись с мёртвой точки. «Чего же ты хочешь? Глубока же твоя обида, Киллер», — Мар подозревал, что морально задел его сильнее, чем физически. — Значит, всё-таки пытки, — кивает Кошмар понятливо и покорно. Что же, он заслужил, он… потерпит. Киллер молчит. Не двигается, не проявляет инициативы, не подтверждает и не отрицает, просто стоит, отсутствующим взглядом невидимо, но ощутимо ощупывая фигуру ожидающего. Найтмеру не нравится это его состояние, это небезопасно, ненормально. Где его вечная некомфортная, но безобидная многословность, его вечный сарказм и пошлые шутки? Надо что-то делать: — Я буду послушен… — уверенный тон, почти что довольный, он опускает голову, тентакли ползают по ногам, гладят кости тёплыми нетерпеливыми боками, дёргаются от нервного напряжения. Слишком опасно, слишком боязно, нужно, необходимо, но так непозволительно близко, чтобы через не хочу потешить свои же глубоко скрытые, отрицаемые тайные потребности. — Тебе нужно помога… — Не нужно, — короткий ответ, довольное лицо, даже слишком. Киллер уже закрыл глаза, своей волей изменяя локацию — у него вполне неплохо получалось подталкивать свои сны к нужным местам и целям, что вызывало за него непонятную гордость у Кошмара. Пространство заколебалось, меняя свой облик с площадки на мутную дымку, а следом на серую спальню, и Кошмар хохотнул нервно: ну что же, он тоже за реалистичность в таких вопросах, но пытать босса в его собственной спальне… Мечты? Фетиши? Скрытые желания? Что? — Раздевайся. И ложись на кровать. На спину. Найтмер нахмурился, сомневаясь. — Ты говорил, что будешь послушным. Повелитель негатива передёрнул тревожно плечом. Да, и правда, говорил, было такое. Но… Что же он задумал, что же ждёт его кости, каким издевательствам будет так мешать одежда? Что родила его больная фантазия? Шокер? Иглы? Его собираются клеймить? Или снимать надкостницу живьём? Мелкими-мелкими лоскутками, с липким «чш-шьвяк» под тихое клацанье челюстей от агонии. Частое дыхание. На пол упали толстовка и шорты, а следом и бельё — можно было бы конечно просто провести рукой, воспользоваться силами и рассеять одежду. Но зачем же лишний раз заострять внимание на том, что это всего-навсего сон? Правильно, незачем. Унять быстрый стук души, чтобы не светила слишком ярко, затянуть её негативом плотнее. Собственная кровать странно мягкая — прогибается даже слишком под локтями и коленями. Это так представляет себе Киллер его ложе? Мягкое гостеприимное широкое гнёздышко с пуховым одеялом и подушкой, в которой можно утонуть? Хах, потешно, неужели думает, что векторы настолько мешают? Смешно. Устроиться поудобнее, раскинув отростки в стороны. На спину? Так он говорил? Поднять ладони и обезоруживающе улыбнуться — «Вот он я, готов принять всю боль, что ты мне приготовил, давай». Волнующе. Киллер идёт кругом, смотрит оценивающе и даже как-то жадно. «Неужто так хочется начать? Почему твоя темнота в глазницах видимо волнуется и поблескивает нетерпением и предвкушающим азартом? Зачем же ты ждёшь, набиваешь аппетит, дразнишь себя?»… И Кошмара заодно тоже… дразнишь… Ладонь Киллера на плотной пружинящей твёрдости кончика левого нижнего отростка: — Связать бы… Мар блестит возмущением во взгляде: — Не веришь? Сомневаешься, что смогу выдержать? Зря, — он знает, что выдержит, он знает, что сможет. Да, крики, слёзы, стенания и, возможно, даже просьбы о пощаде будут. Куда же без этого? Это как закурить сигарету, когда уже сорвался с крючка здорового образа жизни и прыгнул с головой в алкогольный угар — дополнительная капля удовольствия, наслаждение через собственную ничтожность, самоунижение, самоуничижение, если угодно. Странно ли для повелителя негатива получать удовольствие от негативных эмоций? Вряд ли. — Хочу, чтобы пообещал, — хриплый ответ убийцы. Контроль-контроль-контроль- его собственная болезнь, зависимость, кинк, если сказать и представить по-другому. Пусть. Кошмар крутит кистью в воздухе, вынимая из ниоткуда моток шёлковой верёвки, смотрит вопросительно: угадал? Угадал. Оборот, узел, фиксация, перегнуть негативную лозу вниз, снова оборот, снова узел, тройной спиралью притянуть отросток к голени, и натянуть к ножке кровати — словно распятие — у Найтмера надкостница покрывается гусиной кожей, хорошо, что под слоем скверны не видно. Вторая нога и опять то же самое — оборот, виток, узел, спираль, шуршание шёлка о кость, давление верёвки на плоть из скверны и опять натяжение: к ножке кровати, в вытянутых на ширину ложа костях нижней части тела, в магии, что пульсирует в предвкушении… больной, старый, почти вечный, бессмертный ублюдок. — А теперь руки, — урчит Киллер. Неудобно смотреть, но, кажется, его душа закручивается крохотным смерчем сейчас над несменной чёрной водолазкой, что даже тут, во сне, прикрывает его кости. — Хорошо, — нет, это не хрипотца в голосе Негативного, это просто звук во сне искажён, да, как и всегда, потому и в глазницах Киллера мелькает полупрозрачный контур несуществующего в реальной жизни зрачка, это всё игра воображения, лишь отголоски памяти, желания, что пробиваются даже через сон. И снова витки верёвки по щупальцам, только на этот раз цепляя руки, плотно оборачивая кости предплечья и натягивая вверх — к перфорированному изголовью кровати, словно только для этого и созданному неизвестным мебельщиком. О да, мебельщики, они такие — всегда предвидят все ваши тайные желания. — Обещай вытерпеть до конца. Обещай, что не уйдёшь от меня и сегодня не откажешь. Киллер непривычно серьёзен, до ужаса, до поджатых пальцев на ногах. У Кошмара дрожит собравшаяся мелкими узлами магия под коленками, ему уже страшно. Ничего и делать больше не нужно, тело ловит свой с таким трепетом ожидаемый адреналин, кайф, напрягает жилы, разыгрывая раньше времени из себя жертву, дёргает кости, растягивая соединительную ткань, будто просит ещё и ещё. Кошмар дышит глубоко и размеренно — он не собирается идти у своей перверсии на поводу, глупая физическая оболочка, ей только дай свободу… но свою порцию удовольствия она, видимо, сегодня всё же получит. Яркий голубо-зелёный зрачок скошен вбок и вниз. Что же такого он задумал? И почему на кровати? Скулы скручивает напряжением, челюсть ноет от стиснутых зубов. Неужели, будет настолько много крови, что по ней было бы неудобно ходить? А матрас же в этом плане действительно удобен, словно губка, может в себя много впитать: — Обещаю. Обещаю до конца, не уйду и не стану отказывать… — хрипло, страшно, и тело сводит спазмом, не хочется признаваться себе, от чего. От предвкушения? От того, что кто-то нависает сверху, забирая себе весь контроль, от того, что кости так беззащитны и доступны, а унижение и боль так близки — старые травмы, превращённые в зависимости; старые воспоминания, давно похороненные и старательно спрятанные за многолетним опытом жизни — нет-нет, это не с ним, не было ничего такого, с Кошмаром не было, а маленький Найти мёртв. Киллер склоняется сверху, широкой улыбкой и частыми струйками чёрной жижи с глазниц побуждает сглотнуть слипшуюся на корне языка магию, попытаться свести колени вместе. Лишь попытаться. Так неожиданно голо и смущающе. Почему только сейчас под пристальным невидимым взглядом яблочную душу начало скручивать сомнением? А то ли Найтмер собирается сейчас дать? Глупый страх, глупые опасения, кому он нужен — набор старых осквернённых костей. Тупые воспоминания будят не менее тупые старые желания — нет, это не то, старый идиот, заткни свою магию поглубже, не позорься. — Всегда хотел увидеть тебя раздетым, всегда знал, что именно я буду первым. Правда, совсем не думал, что шанс выпадет так рано, ты удивил, согласившись на мои условия, как и вообще удивляешь своими действиями всегда, — матрас прогибается со стороны слепой зоны, Мар пытается развернуть голову так, чтобы ему было хоть что-то видно. — Что за странное желание искупления? Позволять убивать себя, подставлять добровольно свои кости под пытки, снова и снова. Ты каждый раз упрямо приходил, зная, что ни один из нас не откажется подарить тебе немного боли. Что это, Найтмер? — ох нет, лучше не смотреть, спрятать взгляд, безэмоционально поджав губы, просто так надо было, просто так было правильно, это была помощь… им. — Тебе самому это нужно? Ты получаешь от этого какое-то извращённое удовольствие? Неудобные вопросы, плохие, слишком правильные. Кошмар сцепляет челюсти сильнее, отводит взгляд, надеясь, что созданные магией губы не дрожат сейчас, выдавая его нервы… и предвкушение. Нельзя чтобы он это понял, нельзя чтобы увидел его настоящего, это унизительно и недостойно лидера — получать удовольствие от издевательств. Нельзя. — Бред. Что за бред ты несёшь? Я лишь давал то, что нужно было вам, не больше, ещё скажи, я не угадал. Киллер смеётся: — Угадал. Почти, но не полностью, кое-что ты таки проглядел, у тебя слишком, х-хах, однобокий взгляд… на наши желания, — грубый каламбур, острая фаланга продавливает наплыв негатива, закрывающего затопленную им глазницу. — Так ты говоришь, нет удовольствия? Нет? — пальцы выворачивают челюсть, силой разворачивают череп лицом к себе. — Нет, — порыкивает через зубы Кошмар. — А вот сегодня мы это и проверим, — слова слишком близко, горячий выдох толкается в краешек рта, кончики фаланг скребут рёбра. Мар шипит, запрокидывая голову вверх — красная душа острым буром вкручивается в солнечное сплетение, жжет, палит, не столько болью, сколько неправильным контактом, побуждает скулить и вжимать грудину в матрас, выгибая позвоночник, но Кошмар молчит, лишь скрипит зубами и цепляется пальцами в шёлковую вязь шнуров — он не выдаст себя, он не покажет. Тихий смешок: — Ну что же, не будем тогда откладывать, начнём сверху, — в руках мелькает холодная сталь — конечно, Киллер и нож — почти одно целое, кто бы сомневался — нижние векторы волнуются мелко, отбивая кончиками неровный ритм по берцовым костям, шёлк становится мокрым от поглощённой скверны, что вместо с нервным потом течёт по ладоням. — Меня всегда интересовал и манил разный цвет жидкостей, что ты выделяешь: чёрный с отростков и яркий светящийся с костей, словно жидкий фосфор, — первый надрез — длинный, ровный, от запястья к локтевому сгибу. — Жаль, что ты не видишь, какая это красота — твоя чёртова магия горит, словно ядовитый аквамарин, морской электрик, будто светится, — опять нож ведёт, жжёт, рисует болью: вторая кость к локтевому, насечки на хряще, пунктир параллелей на плечевой. Тяжёлое дыхание и слёзы, уже готовые плеснуть из открытой широко глазницы. — Сияющая ярко зелень на чёрных, как сама ненависть, костях. Я чувствую себя художником… — белые руки размазывают фосфоресцирующую жидкость, кости жгут, горят огнём, бьют дрожью, с белых фаланг слизывают цветные пятна. — Сделаем из тебя фонарь, будешь своей магией освещать мне путь, показывать дорогу. И опять порезы, стук лезвия по параллелям рёбер, вспышки боли от ключицы и к нижним срощенным дугам, и ещё раз — тук-тук-тук, натянутые распятые конечности растягивают до предела соединения, вектора бьют, измазывая тёмно-серое постельное каплями себя, горло душит крик. Кошмар обманул, уверив, что не будет кричать — будет, боли слишком много, уже половина тела ятрит, покрытая, словно рисунком, мелкими порезами. Киллер сипит, странный гул клокочет в его пустой груди, растирает, ещё больше повреждая края ранок, размазывает по графитной кости яркую сияющую жидкость: — Что такое, шеф, ты весь светишься, а-хах, а говорил, не нравится. — Это магия, а не я, придурок! Не смей даже предполагать подобное, — жалкое возмущение, прикушенная губа, стоит лишь представить, как это выглядит сбоку: растянутое крестом голое тело, дрожащие кости, измазанные кровью, слёзы на щеках, слюни на подбородке — стыдно, даже не сотрёшь, как же, должно быть, ничтожно он сейчас выглядит: — Н-нг-г… — закрыть плотно глазницу, перестать представлять и унять стук магии. — Не ты? Магия? Но почему же такая яркая? И почему ты терпишь, позволяешь, почему не прекратишь? Ты никогда не прекращаешь, Найтмер, никогда не останавливаешься сам. Продолжим? Тихое шипение вместо ответа, грудь вздымается тяжело, хоть дышать совсем и не обязательно, но глубокие вдохи растягивают грудную клетку шире, раскрывают частые рассечения, заставляют их жечь и сочиться горячей магией. Мелкие порезы уже на бёдрах, один за другим, словно под линейку, с выверенной филигранной точностью больного на голову перфекциониста разграфляя тело на квадраты: расстояние, метка, расстояние, метка — всё ближе и ближе — рука будто нечаянно упирается именно в лобковую кость, сжимает, царапает, меняет силу нажима якобы для сохранения равновесия. Найтмер не верит, что это случайно, это всё чтобы раскрыть, разоблачить, ткнуть носом в грязь, в недостойное лидера извращение. Магия бьётся в костях, бешеным темпом омывая их изнутри, сдерживаемая и угнетаемая. Надо бы прекращать, становится сложно: — Нет, Киллер, хватит. — Ох, хва-атит? — смеётся. — Так только к самому интересному дошли, как же хватит? Да нет, я так не думаю, ты обещал. Обещал. Найтмер скрипит зубами, тело ноет, пульсирует, режет, покалывает от того, как размазанная по костям магия сворачивается и тянет надкостницу, от того, что чужие руки трут и давят, совсем не отвлекая в откровенно ненужных местах. Что же он делает?! Закушенная до крови губа, напряжённые до боли суставы, вытянутые в струнку стопы. — Не верю. Не может быть что нет. Ну же, покажи! Признайся… Высохшие слёзы, дрожащая душа, горящие изнутри симфизы — давно его так не вело. Найтмер упирается пятками в постель, из последних сил подавляя магию и стоны: — Киллер, уйди. Убери… свои руки… Киллер, нет! — своя же никчёмность распаляет только сильнее. Почему он такая безвольная тряпка? Рассеял бы сон и ушёл, разве что-то держит? Держит. Обещание. А ещё своё извращённое желание продолжить. Скулёж вместо слов, когда в свежие ранки впиваются острячки фаланг, текущий негатив, пачкающий скверной мягкую кровать, горящие жаром кости, магия, закручивающаяся на пределе видимого — ещё хоть толчок, ещё хоть унция боли, ещё хоть движение мизинца на его лобковой кости: — Не смей, Киллер, не надо больше, не надо! «Не надо, не трогайте меня! Что я вам такого сделал?» — глупые воспоминания, как всегда, так не вовремя. «Только не так, прошу, не делайте мне больно!» — страх и ощущение холодной травы под пальцами. «Не надо, прошу вас, нет. Пожалуйста…» — кто когда слушал? Слишком много боли, слишком много унижений, слишком много лет этого ада чтобы не привыкнуть. «Умоляю, только не опять! Не надо снова…» — жжение кровоподтёков и содранных о камни коленей, не вдохнуть через забитое горло. «Я прошу. Прошу! Я буду послушным, только не… бейте…» «…Бейте. Бейте! Если вам так нравится,» — плевок смесью слюны и магии на чужой ботинок. «Давайте же, жёстче, может, на этот раз осмелитесь оставить синяки и на видном месте? Ублюдки,» — чужая ладонь на горле, боль внизу и во всём теле. «Убью. Ненавижу! Скоты! Ненужная грязь в Мультиверсе! Уничтожу!»… Найтмер помотал головой, отгоняя непрошенные мысли, подрагивая в коленях и опуская взгляд поплывшего зрачка вниз. — Я зна-ал, — сипло рокочет Киллер, зависая над его измазанным магией телом. — Знал, что получаешь удовольствие, что тебе это нужно так же, как и нам. Не-е-ет. Даже больше. Извращенец. Грязная сучка. Найтмер захлёбывается воздухом, выгибается луком: «Нет. Нет! Только не это. Это конец! Конец ему как лидеру. Грёбанная детская травма, как снежный ком выросшая в больную зависимость, уничтожит его жизнь! Нужно было скрывать лучше. Нужно было не потакать себе в своих глупых желаниях, надеясь, что никто не заметит! Дебил. Дебил-дебил-дебил!» — Это не то… не то… — «Не то, что, Найтмер? Не то, что ты подумал? Не то, что ты видишь? Не то, что?!» Киллер наклоняется низко, пропадая из зоны видимости, и разгорячённой магии касается мокрый язык — от самой основы непослушно сформированного экто к потемневшей головке, размашисто, пошло, с хлюпающим звуком и прижать зубами, когда ниже в единственно доступное отверстие в тазовом же вкручивается ладонь — спиралью, всеми фалангами сразу раздвигая кольцо псевдо-мышц под резкий вскрик и шипение, туда — до второго сгиба фаланг, и обратно — под позорный вой. — Не это? Разве? Найтмер! Смотри! — демонстрирует поднятую руку, разлепляет пальцы, между которыми тянутся ниточки вязкой смазки, стекают по белым костям струйки его унижения. — А мне кажется, оно самое. Ты течёш-шь, — шипящее удовлетворение в сиплом голосе. — На боль течёшь, на нас, на мои ножи и на меня. Кошмар мотает головой упрямо, суча конечностями, горя от стыда и отчаяния, забыв, что это совсем не реальность, а сон, и стоит ему щёлкнуть пальцами, и он будет свободен… а может, и не забыв вовсе… — Да-а, На-а-айти-и… — пальцы снова терзают анальное отверстие, другая рука ятрит свежие раны. «Маленький, глупый, никому не нужный Найти, если будешь послушен, так и быть, мы оставим тебя в покое аж до воскресенья. Целых четыре дня, представляешь, какая щедрость? Ставай на колени, не заставляй снова выбивать из тебя дурь. И не вздумай плакать, а то расстроишь своего братика красными глазницами, и опять придётся врать. Ты же будешь врать, правда? Ты же не хочешь, чтобы он узнал, какой ты жалкий, какое ты ничтожество…» «Ничтожество, и правда», — только ничтожество будет издавать такие звуки, когда его унижают, изламывать позвоночник в болезненную дугу и покорно подставляться, пусть и делая вид, что больно. Больно ведь? Безумно — четырёх пальцев явно слишком много в узкой, отвыкшей от посягательств на неё магии, как и резких безжалостных ударов, что проталкивают тонкую ладонь вглубь всё дальше и дальше, и от этого ещё мокрее: — Н-нет, нет, вытащи. Вытащи её! — Ни за что, — вместо этого пальцы внутри сжимают в кулак, вырывая отчаянный хриплый крик с глотки. — Слишком поздно, уже не обманешь. Слишком мокро, слишком туго сжимаешь, слишком ярко горишь. Признайся! — Нет, н-нет, не-е-ет… — жалкие стоны, стыд, что горит ярким аквамарином на щеках, негатив, что сочится из каждого сочленения. Как же позорно, как же жалко — вот так извиваться беспомощной распятой крестом тушей, имея столько сил на отпор, как же грязно и отвратительно — ныть и скулить от боли и унижения, как же бесподобно, непревзойденно, изумительно — да, уничтожь морально, втопчи в землю гордость, сломай сопротивление, заставь подчиняться, выверни наизнанку и выставь на обозрение всю грязь, что течёт в покрытых скверной костях, ткни в носовую кость тем, какое ужасное ничтожество на самом деле повелитель кошмаров. Повелитель… а-хах: — Мва-аха-а-ак-х… Кулак проталкивается дальше внутрь, растягивая пульсирующую от напряжения и болезненного возбуждения магию: — Признайся… Скажи! — Киллер рычит в лицо, бешеным взглядом полувидимых зрачков прожигая дыры в болотно-графитном черепе, толкает кулак всё глубже и глубже, большим пальцем второй руки оттягивая псевдо-мышцы кольца сфинктера сильнее, раскрывая ещё шире, причиняя ещё больше боли. — Скажи это! Скажи! Проси! — Кулак разжимается внутри, и Найт кричит, теряя крупные капли слёз, пачкая плечо и подушку слюной, дёргает тазом — растопыренная пятерня слишком растягивает стенки, медленные круговые движения сводят с ума. — Проси меня! — и резкий всхлип, и дёрнувшиеся до боли в связанных суставах ноги, и снова хлюпает влагой: сверху — слюной из раскрытого неконтролируемо рта, и снизу — смазкой, что хлынула наружу от того, что фаланги вдруг сжаты плотной лодочкой и так давят на бугорок простаты внутри, массируют, натирают, жмут. — К-ки-ил-л-а-акх-х, п-прош… ш-шу, мва-а-а… д-да… кх-кхе-х… — «ещё», — хочется крикнуть, «больше», — двигаться навстречу, «больнее», «жёстче», «безжалостнее», «трахни меня, унизь, прогни», «да», — смотреть снизу вверх в глаза, извиваться, умоляя, захлёбываться стонами, криками, желанием, стыдом и паникой. — Просиш-шь? — улыбка, что её едва можно различить сквозь поплывший взгляд и заполняющие обзор слёзы. — Прекратить? Остановиться просишь? Перестать? Оставить тебя? Уйти? — рука выскальзывает наружу — резко и совсем не нежно, под жалкий вскрик и влажные пошлые звуки, разбрызгивая аквамариновые капли на постель и на дрожащие кости седалищных и бёдер. «Нет!» — хочется застонать умоляюще, «я совсем не то просил», — скулить, унижаться и молить о продолжении. Экто скручивает жаром, оно пульсирует резкими уколами, отходящими шпорами от затягивающихся трещинок и мелких разрывов, оно ноет, подчинённое и наполненное под завязку похотью и грязным желанием. Нестерпимо. Жутко. Стыдно и унизительно. Кошмар глотает слова, слюну и вязкую магию и молчит. Да, он будет молчать, он не проронит ни слова, он будет подчиняться, ведь от этого так щиплет душа. — Я отпускаю. Уйдёшь? — Киллер отступает от кровати, пожирая глазами. Уйдёт. И плевать, что возбуждение бьёт в висках подобно набату, что неудовлетворённая, раздразненная только плоть не получила необходимой разрядки и теперь сводит с ума, давит, распирает, ноет, чешется, ведь быть брошенным и отвергнутым ещё более волнительно, чем просто использованным. Кошмар уйдёт. Найтмер развеивает иллюзию верёвки движением дрожащих пальцев и скатывается с кровати, еле собирая кости в относительную кучу, чтобы не свалиться на пол и устоять на ногах, поднимает с пола собственную лежащую грудой одежду, чувствуя как пачкает пол вытекающей и падающей на пол крупными каплями магией, шипя от того, как налитый возбуждением член при наклоне ударяется о нижнее ребро и пружинит в воздухе. «Творцы, какой же стыд!», «Какое наслаждение». Кошмар уйдёт. Он просыпается в поту в своей кровати — весь мокрый и с закипающей в костях магией, что грозит вырваться из-под контроля и сформировать всё, что нужно для утоления того физического голода, что грызёт сейчас изнутри. Он позволит ей сформироваться, немного позже, ещё немного позволит себе насладиться болью в горящих от терзающего сдерживаемого возбуждения костях. Снимет напряжение. Потом. Взглянуть на часы — два ночи — всего полтора часа прошло с того времени, как он пришёл в сон к Киллу, хотя, кажется, прошла целая вечность. Какая непростительная рассеянность. Вот, что бывает, когда теряешь контроль — перестаёшь воспринимать время, путаешься в реальности, а разве позволительно такое предводителю? Он надеется, что он всё же останется предводителем после случившегося, это же был всего сон, он же просто дал Киллеру то, что тому хотелось. Да? Всегда можно сделать вид, что так оно и было. Но, проклятые творцы, как же было всё же хорошо. Давно Найтмер не ощущал такого, давно не удовлетворял свои не вполне нормальные наклонности, не потакал им. Когда в последний раз он просыпался весь мокрый от сна? — Лучше наснившегося кошмара… — простонал довольно, даже мечтательно, и сполз с кровати — движения отдались пульсирующей болью в каждом сочленении, а в особенности в нижнем отделе позвоночника и седалищных костях, и Мар выдал подавленный всхлип, с хрипом пробежался пальцами по рёбрам и вниз, надавливая и потирая через одежду, едва удержавшись на ногах через подогнувшиеся колени. Было бы неплохо заставить себя пройтись — в таком состоянии это наверняка будет достаточно сложно. Он улыбнулся. Да, выпить кофе. Сделал первый неуверенный шаг на дрожащих костях — хорошо, что ночь и никто не станет свидетелем его такой слабости, можно себе позволить. Он с подрагиванием преодолел расстояние к двери, щёлкнул замком, схватился за ручку, откинул голову немного назад и, борясь с синими пятнами, расплывающимися перед взором, открыл дверь… и замер. — Дурак, — в дверях стоял Киллер. В одних лишь шортах, с горящей волнующейся спиралью душой и едва виднеющимися в вечно чёрных провалах глазниц зрачками. — Дурак, что ушёл. Я бы завершил там, и мне не пришлось бы приходить к тебе уже сегодня. Я бы дал тебе время осознать и смириться. Сам виноват. Дурак. Найтмер зашипел и чуть не грохнулся на пол от накрывшей кости лавины боли — Киллер схватил его за плечи, глубоко вонзая пальцы в суставы и толкая его назад — к центру комнаты, не обращая внимания на дёрганные, явно затруднённые движения, на спазмы, что били тёмно-болотные кости при каждом шаге, на закушенную губу и на округлившуюся глазницу, в которой сейчас так мелко пульсировал яркой горошиной расплывающийся от нестабильной рвущейся наружу магии зрачок. — На спину! — рычит этот зарвавшийся наглец, не знающий разделения на можно и нельзя, на сон и реальность, отвергающий все правила и грани, и толкает Мара, не церемонясь, в грудь, валит на кровать, заводит за голову руки. — Ч-что ты, по-твоему, делаешь, ненормальный? — дёргается Кошмар, пытаясь отстранить зудящие кости от жаркого накрывшего сверху тяжёлого тела. — Собираюсь продолжить то, что начал во сне. — Какого хрена, Киллер?! Что? Ты с ума сошёл? Сон — это сон. Я пришёл туда, как и обещал, и дал тебе то, что ты хотел, хватит. Ты получил свою компенсацию, получил, что хотел. — Не-ет! — давят на запястья руками, отводя их ещё дальше за голову. — Ты отказался, ты прервал, ты просил, и я послушался. Я недополучил… Хочу выебать тебя, босс. Сейчас. Прямо тут. И можешь даже не начинать сопротивляться, ты должен быть послушным, ты мне обещал. О-бе-щал… — тихий смех, что своим безумием заставил бы похолодеть магию в жилах, если бы она там сейчас не кипела бурлящей магмой. Найтмер вздрогнул. «Обещай вытерпеть до конца. Обещай, что не уйдёшь от меня и сегодня не откажешь». Чёрт! Дьявол!!! Когда же он научится вслушиваться в слова? Когда будет думать прежде, чем обещать? Магия взвилась предательски довольно в костях, выливаясь наружу со всех, кажется, сразу сочленений, формируясь в возбуждённую до предела плоть и влажное уже внутри экто. Мар застонал отчаянно. «Обещай, что сегодня не откажешь»… А день же только-только начинается! Двадцать два часа послушания, какой же он всё-таки идиот… по позвонкам скользнула ладонь, избавляя от одежды и последней надежды, что всё обойдётся, и колени дёрнулись вверх. Горячие руки на липком разжижившемся от возбуждения негативе, откидывают лезущие под руку отростки прочь, стягивают ткань с будто онемевших костей, гладят и царапают. «Будь послушным», — горячий язык, отсчитывающий позвонок за позвонком вверх, к самому черепу, вылизывающий каждый симфиз, побуждающий глотать воздух, выгибаться, скрести пальцами по скомканной постели. «Ты обещал», — задрожавшие тёмные бедренные кости медленно и с наслаждением раздвигают острым коленом в стороны. — Будь со мной нежным, На-а-айти-и… не сопротивляйся, сделай мне приятно, — Киллер щурит глазницы, нависает сверху, спускает шорты и пристраивается поудобнее, направляя горячий по ощущениям член рукой, скользя по заполнившей тазовое дно магии, безошибочно отыскивая влажное отверстие и с силой толкаясь туда твёрдой головкой. — Такой мокрый, такой плотный, такой доступный, наконец. Кошмар захлёбывается всхлипом — в реальности режущая боль от резкого проникновения чувствуется намного острее, чем во сне, даже искусственно подпитанном, и Негатив содрогается от каждого толчка и отчаянно скулит: от того, что так хорошо, от того, что больно, от того, что над ним кто-то есть — кто-то сильный и достаточно наглый, чтобы позволить себе присвоить звание доминанта, не спрашивая на то разрешения. Руки почему-то совсем не отталкивают и даже не бьют кулаками в злости и возмущении, а жадно цепляются в плечи, кончиками фаланг продирая белую надкостницу, пачкая белое красным. Векторы шарят по голой спине, отдёргиваясь каждый раз, как колются о остистые отростки. Повернуть голову немного вбок, чтобы вопреки наличию слепой зоны оглядеть весь образ нагло и самозабвенно берущего его сейчас монстра: бледное лицо с чёрными потёками на щеках, с сумасшедшей неприятной улыбкой, острые даже на вид кости, палящая душа, закручивающаяся сердцем. Найтмер наверное сошёл с ума, если позволяет ему подобное… позволяет себе подобное: — У-ум-мх-х… жёстче, К-килл, жестч… е-еа-ах… Закинутые на подвздошные кости сбрасывают с себя, заставляя под их весом насадиться на член глубже обычного, беспомощно начиная сползать к краю кровати, а потом вытаскивают его полностью, оставляя распалённое нутро хлюпать и сжиматься на пустоте, и вместо того, чтобы продолжить, целуют — неожиданно и грубо, так, что видоизменённая почти в кость магия тканей лица саднит от напряжения от того, как кусают и оттягивают нижнюю губу, от того, с каким напором заставляют открывать рот, толкая язык внутрь, не целуя, а будто насилуя, просто забирая то, что хочется, не спрашивая. — Наконец-то, — хрипит Киллер, разрывая поцелуй и тут же резко переворачивая Найта под собой на живот, снова проскальзывая внутрь раньше пальцами, а потом и налившимся членом, медленно, но уверенно насаживая того на себя, давя на лопатки грудью. — Не бежишь, признал, пустил к себе ближе. Наконец-то даёшь то, чего от тебя хотят, наконец-то позволяешь, м-м-м, босс, теперь ты практически идеален… Мар вскинулся резко и неосторожно от таких слов, нечаянным движением сбивая размеренный темп и чуть не выпадая на бок. Что значит «наконец не бежишь», что означает это «даёшь то, что хотят»? Он и допустить себе не мог, что от него могут хотеть чего-то подобного, что на его древние кости найдётся желающий, да ещё тот, что не побоится взять роль «главного» на себя. — Тихо-тихо… — смеётся убийца в затылок. — Не дёргайся так сильно, ещё сломаешь мне нечто очень дорогое и важное. Что будешь делать, если вдруг останешься без своей палочки-выручалочки? Опять работать руками… — толкается он резко и запрокидывает голову предводителя на себя. — …пока я буду восстанавливаться, а? Или пойдёшь к Хору? О, наш Палач, конечно, принял бы тебя с удовольствием, только вряд ли отважился бы удовлетворить тебя без меня, видишь ли, у него есть небольшой пунктик… — Килл совершил ещё несколько глубоких резких толчков и запустил в приоткрытый рот мычащего исступлённо Кошмара палец, лишая того возможности говорить или сцепленными челюстями глушить звуки. — Он предпочитает групповуху… Дальше Найтмер уже не слушал, не воспринимал, точнее, не разбирал слов — от переизбытка информации, от жаркого дыхания в затылок, от влажного языка, что бродил где-то возле виска, постоянно заныривая в ушное отверстие, от рук, что так совсем не бережно царапали по солнечному сплетению, от бешеного темпа, что взял подчинённый, откровенно сносило крышу. «Хах, хорош подчинённый…» — пронеслась смазанная почти звериная мысль, и Мар толкнулся назад с отрывистым криком, выгибая спину, дрожа костями и лозами в воздухе, помогая Киллеру проникнуть глубже и достать в очередной раз к той точке, что отзывалась в нём вспышками яркого наслаждения, безумного кайфа, иступлённой пошло-грязной эйфории, простонал, не желая больше терпеть и притворяться, сдерживать и прятать себя, выпуская свой маленький отвратительный порок на свободу, поплывшим зрачком из-под полуприкрытой глазницы даря умоляющий взгляд и от силы выговаривая слова через две фаланги, зажавшие плотно его язык: — Н-нга-а, Килл, бы… м-м-мх… стре… е-ей-е… — казалось бы, странно, как быстро Кошмар подстроился к ситуации и как легко принял вдруг свою роль, позволив себе быть снизу и почти в открытую получать удовольствие, перестал быть тем неприступным высокомерным шефом, прекратил бояться, что его грязную потребность в подчинении раскроют, что бросят из-за этого и засмеют… но это, на самом деле, совсем не странно для него. Его продолжали называть боссом, ему начали раскрывать чужие тайны, его, оказывается, хотели до этого, хотели именно таких отношений с ним, именно до такой стадии довести открытость и дозволенность в их маленькой группе. Он был нужен именно таким — неправильным со своими спрятанными глубоко внутри извращениями. Он не более ненормален, нежели остальные, ну, по крайней мере, Киллер и упомянутый им Хоррор. Мар стиснул челюсти сильнее, толкаясь одновременно с этим тазом назад — тихий рык и горячая кровь, что хлынула на язык и губы из прокушенных им белых фаланг вырвали громкий стон — Киллер был вкусным, необъяснимо вкусным, и дело было не только в пряной горькой магии, что так напоминала Кошмару вкус питающей его ненависти и страха, дело было просто в нём — в том как исступлённо вколачивается, в том, как сипит и кусает за холку, в том, как заставляет задыхаться от напора и ещё — от льющейся из него сейчас похоти, восхищения, желания и власти. Найтмера толкнули вниз, пресекая его попытки перехватить инициативу и подстроить темп под себя, не нежничая, просто лицом в постель, вжимая череп в матрац рукой сильнее, давя на затылок и затрудняя дыхание прижатым носовым отверстием, царапнули член острыми фалангами, стискивая у самого основания и резко наращивая вдруг темп. Найт заскулил в ткань и совершил максимум, на который он был способен сейчас — сжал отведёнными назад руками чужие колени, оплёл давящую сверху фигуру негативными отростками, помогая и прижимая к себе плотнее, вскрикнул, сходя с ума от ощущений, от ударов о тазовое дно костей, от шлепков, от чувства предельной растянутости от такой позы. Вскрикнул, теряя последний кислород, когда от быстрой жёсткой стимуляции его накрыло оргазмом, захрипел и выгнулся, сжимая пальцы на бёдрах Киллера крепче, пытаясь втолкнуть в себя ещё сильнее, пуская мелкие вибрации тазом и выпятив его максимум вверх, изливаясь яркой магией на ткань и пальцы, что ещё некоторое время исступлённо двигались, размазывая неоновое практически семя по болезненно чувствительному на пике удовольствия органу, захныкал жалко, когда ещё через несколько мгновений плотно сжимающееся нутро обдало изнутри жаром наполняющей его обильной магии. Киллер только что кончил. Внутрь. Нагло не спросив разрешения и не побеспокоившись ни о чём. Самовлюблённый ублюдок... Почему-то неожиданно так захотелось его обнять и улыбнуться... Рука, прижимающая затылок, отпустила, позволяя Мару повернуть голову набок и с хрипом вдохнуть воздух, а тело придавило сверху тяжестью — Килл не стал даже утруждаться, чтобы отодвинуться в сторону, и просто лёг на него сверху, придавливая собой, царапая позвоночник липкими от пота рёбрами и прижигая его пульсирующей до сих пор душой. … — Мне так нравится, как ты выглядишь, когда стонешь, босс, — толкнулись в губы влажные слова спустя некоторое время, и Найтмер едва сдержался чтобы не сбросить наглеца тентаклями на пол. — Не менее возбуждающе, нежели когда рычишь в ярости, или читаешь. — Ты… наблюдал как я… читаю? — сегодня явно был день разрыва шаблонов для повелителя кошмаров, не иначе. — Я? Нет, но я предпочитаю верить другу, а Даст говорил, что ты пиздец сексуален с книгой и бокалом вина в руках. — Даст… — проронил тихо Кошмар и… задумался. — Ещё и Даст… — Я вам ничего не говорил, — хихикнул Киллер, словно глупая школьница, наматывая кончик отростка себе на руку. — И им тоже, кстати… не скажу. Конечно, кто бы сомневался, что он будет молчать, ведь это такая роскошь — оставить шефа в своём личном пользовании на неопределённое время, пока кое-кто не додумался, что кое-что в их маленькой семье уже произошло, потому что… в инициативность самого босса ему не верилось. Да ну, если бы не его, Киллера, шило в заднице, что вечно подбивало на всякие безумства, он бы и сам продолжал втихаря истекать слюнями и, признаемся честно, дрочить на обладающую четырьмя дополнительными отростками личность, даже мысли не допуская подкатить в реальности. Кто же знал, что… Киллер уткнулся улыбкой в покрытый скверной череп и принялся вырисовывать пальцами по оставленным им же царапинам узоры на тёмной кости… — Спасибо тебе, шило, — фыркнул он неразборчиво, запустив пальцы между рёбер, чтобы кое-кто ночью не попытался от него убежать. — Что? Какое ещё шило? — переспросил Мар удивлённо, из последних сил сражаясь со сном. — Какое шило? — сделал глупое лицо Килл. — Говорю, ты мило выглядишь после секса. Интересно, кто тебя ещё видел таким поплывшим и покладистым, кроме меня? Явно никто из знакомых мне монстров. О да, это точно. Ты слишком холоден, недоступен на вид и скрытен, слишком сильно бережёшь свою задницу, и не только, от посягательств и… — Киллер, я тебя прошу, закройся. — …да даже если бы сама госпожа Жизнь раздвинула перед тобой свои ладненькие пушистенькие ножки, ты бы наверняка отказался её трахнуть, или даже если бы Инк приставил тебе кисть, смоченную растворителем, к горлу, ставя перед выбором… Найтмер закрыл глаза. Некоторые вещи в их команде не изменятся, наверное, никогда, например незатыкающийся рот довольного жизнью убийцы. — Киллер, будь добр, сделай-ка сейчас, как я тебе скажу — засунь свой длинный-предлинный острый красный язык в задницу. Ок? Заткнись. На несколько коротких мгновений в комнате воцарилась блаженная тишина. — О-о-о, не знал, что ты любишь римминг! Кошмар закрыл лицо ладонью и застонал. А спустя минуту ещё раз… …А потом ещё… …И ещё…