you are my volcano

Минхо понял, что ничего уже не будет как прежде, когда впервые заплакал от гребаного касания теплых губ к своей шее. Он уже никогда не будет в порядке, потому что живот сводит от воспоминаний о том, как мурашки резали кожу, когда его талию сжали крепкие руки.  Минхо так долго и отчаянно отбрасывал мысли о том, что то, как у него дрожат руки, когда Джисон улыбается ему или быстро подмигивает, ненормально, так судорожно прятал глубоко внутри то, что рвалось наружу и намеревалось лопнуть как воздушный шар, что теперь, когда все стало очевидно для него самого, он просто не знает, сможет ли с этим справиться. По силам ли ему пройти через это и не сломаться.  Они заигрались. Очевидно, то, что поначалу должно было быть обыкновенным фансервисом в какой-то момент переросло во что-то большее. Большее для Минхо. Он не осмеливается давать этому название, не хочет слишком много думать об этом, но мерзкое ощущение, что он уже давно разлагается изнутри, вызывает тошноту. Минхо становится слишком уязвимым рядом с Джисоном и ему чертовски страшно от того, что это больше ни для кого не секрет.  Гул в голове не прекращается с того дня, как он услышал фразу, которую Сынмин проронил на сьемках программы.  «Думаю, что Лино больше нравится Хан. Хан может жить достаточно хорошо без него, но я не думаю, что Лино сможет жить без Хана». Эти слова так сильно въелись прямо под кожу и их оттуда не вырвать. Они разрушают Минхо и причиняют боль, потому что он знал, что это правда, что именно он зависим от Джисона. Но слышать это из чужих уст оказалось слишком паршиво.  Но не более паршиво, чем чувство стыда и вины перед самим Джисоном за то, что он к нему чувствует. Минхо не может точно сказать, видит ли сам Джисон то, что видят остальные, но жалкая надежда на то, что он ничего не знает, вибрирует где-то между ребер. Иначе это ранит его сильнее, чем могло бы. Ведь это значило бы, что Хан, зная о дурацких чувствах Минхо не останавливался и продолжал играть на камеру, наплевав на то, какую боль это приносит старшему.  Но Минхо знает, что Джисон никогда бы так не поступил. Или хочет в это верить.  А может Джисону просто так проще, делать вид, что не замечает затуманенного взгляда старшего, его дрожащих пальцев на своих волосах и сбившегося дыхания, когда он в очередной раз в шутку называет его милым. Это действительно удобно, сначала поцеловать на камеру своего друга, зная, что это увидят миллионы, а потом делать вид, что не почувствовал, как содрогнулось чужое тело в его руках. Джисон никогда не был слепым или глупым, хоть и пытался порой делать вид, что не понимает даже самых очевидных вещей.  Минхо устал. Устал еле слышно всхлипывать, зарывшись в сырую от слез подушку, устал поддерживать ненавистный фансервис, который привел его к треснутому по швам сердцу, устал от сочувствующих взглядов мемберов и от самого себя. У него внутри рой бабочек бьется в агонии и кажется, что скоро они разорвут ему внутренности. Минхо бесится от того, что он словно подросток не может совладать со своими чувствами и тонет в них с головой, не желая помочь самому себе. Липкое чувство, что он больше ничего не контролирует, растекается по венам.  Это он осознал в полной мере в тот самый день, когда Джисон позволил себе переступить невидимую черту, которую они сами выстроили в своем фансервисе. Не просто переступить, а растоптать ее к чертовой матери с невинной улыбкой на лице. Когда его руки обхватили тело Минхо, он задрожал, а в голове стало пугающе пусто, только эхом разносилось единственное «останови его, не будь дураком, тебя сломает это». Когда задней части шеи коснулись мягкие, теплые губы он начал задыхаться, будто кто-то намеренно перекрыл ему кислород. За секунду губы стали ощущаться как гребаная удавка, безжалостно затягивающаяся вокруг его шеи. Внутри что-то мгновенно треснуло, сломалось так сильно, что уже не склеить, не починить. Горькое, ядовитое осознание своей беспомощности накрыло его лавиной и жгло так сильно, что он еле сдержался, чтобы глупо не разрыдаться прямо посреди съемочного процесса.  После этого случая Минхо пытался держать дистанцию. Он не избегал Джисона, просто не мог, но общался по минимуму и исключительно по рабочим вопросам. У него внутри поселилась жгучая боль и обида. Обида на Джисона за то, что поступил с ним так, даже не обсудил заранее, не предупредил. Раньше он никогда не поступал опрометчиво, так какого черта он решил, что поцелуй на камеру обсуждать с Минхо не обязательно? Обида на самого себя за не угасающие чувства, за то, что намертво вцепился в эту уже привычную боль и отказывается ее отпускать. Обида абсолютно на весь мир, будто кто-то кроме него виноват в том, что он тепло Джисона по отношению к себе воспринял как пожар и теперь молча сгорает где-то там под толстым слоем кожи.  Для Минхо Джисон - это первая влюбленность, и пускай он давно уже не подросток, но проживает ее также тяжело. Она у него такая же, как у всех, едкая и разъедающая кости, ее хочется выплюнуть вместе с легкими или просто голыми руками вырвать из груди, но она как заноза въелась глубоко-глубоко и ты хоть всего себя изрань, но ее уже не вытянешь. Минхо знает, что не маленький мальчик, но все еще проигрывает своим чувствам в неравной борьбе и ненавидит самого себя за это. Потому что внутри у него все горит и кровоточит, а он все лепит и лепит эти дурацкие пластыри и думает, что справится. Что переболит, что затянется и перестанет саднить.  Ничего не затянется.  Джисон срывает пластыри безжалостно, смотрит на залегшие под глазами синяки своего хена и взгляд у него виноватый, загнанный. Минхо знает, что поступает нечестно, но продолжает избегать его просто потому что так проще. Так проще прятать то, что рвется наружу, проще делать вид, что грудная клетка не трещит по швам. Никому не нужное самопожертвование ради того, чтобы лавина его не высказанных чувств не накрыла и Джисона. Если и превращаться в пепел, то лишь ему одному.  Минхо бы хотелось жить надеждами на взаимные чувства, но он давно уже не верит в сказки и жизнь его не слезливый роман, где обязателен хороший конец. Джисон называет его «бро», смеется даже с самых глупых шуток, хватает за руки, когда сильно стрессует, но в его глазах нет и половины тех чувств, которые испытывает Минхо. Он пишет песни с мечтательной улыбкой на губах, его руки вечно в синих чернилах, а в душе необузданное желание любить. Любить какую-нибудь красивую девушку, с длинными волосами, тонкой талией и глазами-бусинами. Минхо ни под один из этих критериев не подходит.  Чувства Минхо это капкан, в котором он сам и увяз. Там мрачно, пусто и холодно. Но даже в этом чертовом холоде он умудряется искать тепло. 

****

Все должно было закончиться. Раны должны были залечиться, любовь должна была остаться ссадинами под кожей, но одна гребаная песня вскрыла все не зажившие, не затянувшиеся.  Впервые Минхо услышал ее, когда ехал в такси обратно в общежитие, уставший и разбитый после долгой репетиции. За окном светило солнце, и лучи согревали замерзшие пальцы. Минхо бы хотел вывернуть свою душу наизнанку, подставить ее к солнцу и пускай греет то, что давно заледенело.  Он не знал, что Джисон планирует выпустить песню. Раньше он узнавал об этом первым и Минхо соврет, если скажет, что его это не задело. Задело. К горлу подкатил ком от обиды и чувства опустошения, но он ведь сам отдалился, сам возвел между ними стену и теперь единственное, что ему остается, это узнавать что-то новое о Джисоне вот так, через официальные уведомления.  Но, несмотря на уже привычную тошноту и не исчезающее чувство потери чего-то важного, практически необходимого - он всем своим нутром ощущал необходимость услышать творение человека, который стал источником хаоса в его голове.  Лучше бы он никогда не включал ее.  Шрамы от ран, покрывающих моё сердце, –  Будто только ты смог их заметить,  Ты был таким тёплым, когда крепко обнял меня.  Кажется, я на секунду прослезился, потому что это было в первый раз.  Сердце Минхо не должно было стучать так громко, будто оно застряло прямо в горле и его вот-вот вывернет наизнанку.  Я засуха – ты дождь. Я бумага – ты поэма.  Твоё внимание освещает моё пустое сердце, ты свет.  Твои руки, мой дом, моё дыхание, боже мой.  Ты поймал меня, когда я падал, и я снова взлетел.  Дни моего падения были полны печали,  Но после твоего появления уголки моих губ не опускаются.  Почему, почему, почему? Я не хочу обратно, обратно, обратно.  Тебе, который сияет среди остальных ярче всех,  Я отдам тебе всё.  Каждый день, день, день я понимаю тебя.  Завтра, завтра, завтра – я сгораю от нетерпения:  Интересно, как твоя улыбка засияет и заставит смеяться меня на этот раз.  Глупый. Глупый Ли Минхо, который так отчаянно цеплялся за все, что могло говорить о взаимности. Почему эти гребаные строки он присваивает себе? Почему его влюбленный разум позволяет ему думать, что песня посвящена ему? Почему он разворачивает такси и едет к Джисону, прямиком в студию, в непозволительной надежде услышать, что это все о нем. Он ведь знает, что это не так. Но все равно едет туда, не обращая внимание на больно сжимающуюся грудную клетку.  Наверное, он действительно болен. Он признает свою болезнь, дает ей имя Хан Джисона и ненавидит себя за то, что бабочки в животе раскрыли крылья. Он намеренно идет за болью, принимает ее с распростертыми объятиями и впитывает ее, и впитывает. Будто так и должно быть, будто боль может заменить другие чувства, с которыми Минхо не может ужиться. Над его разумом доминирует теплое чувство, гниющее между ребер, которое сейчас ведет его прямиком в звукозаписывающую студию. К Джисону. Минхо, вероятно, жуткий эгоист, но он хочет увидеть его глаза, хочет услышать то, что слышал в песне вживую. Чтобы это звучало лишь для него.  И плевать, что ни одна из гребаных строк никогда не была посвящена ему.  Его легкие жгли от того, как он, выпрыгнув из такси, бежал по широким коридорам, задыхаясь то ли от скорости, то ли от переполняемых его изнутри чувств. Они буквально рвутся наружу, разрезают его кожу и рвут по швам, но Минхо настолько полюбил это, что готов терпеть это вечность. Он не смог приручить свои чувства, зато боль, бесконечная, всепоглощающая боль смогла приручить его, стать его полноценной хозяйкой. Он проиграл самому себе и не боится признаться в этом. Он проиграл чертовому Джисону, который несмотря ни на что, относился к нему как к какой-то драгоценности. Джисону, который одним только взглядом мог и успокоить его, и разжечь пожар. Джисону, который ничего к нему не чувствует, но Минхо продолжает настырно глушить собственный разум, кричащий, что его чувства односторонние.  Останавливаясь перед полупрозрачной дверью, ведущей в звукозаписывающую комнату, он слышит, как его дыхание эхом разносится по стенам коридоров. Черт возьми, он действительно задыхается и дрожит, трясется от предвкушения.  Сейчас, прямо за этой дверью его либо спасут, либо уничтожат.  - Только не ври, что и эту песню ты написал просто так, Хан-и, - за дверью слышится приглушенный голос Чанбина и Минхо ругает себя за то, что не делает ни единой попытки перестать подслушивать, но он словно прибит к полу. - Почему бы тебе не признать, что кто-то все-таки добрался до твоего маленького, холодненького сердца, ты, пугающий затворник.  Джисон тихо хихикает.  - Почему это так важно, м? - хнычет младший. Минхо сглатывает ледяной ком, застрявший прямо в горле. - Думаешь, ты разгадал все мои тайны, да? Такой любопытный.  - Прекращай снова все переводить в шутку. Я просто хочу услышать это от тебя, смекаешь? Будто я идиот и не понимаю, о ком ты строчишь всю эту ванильную прелесть дни и ночи. - у Минхо грудная клетка горит, а ногти с такой силой вжимаются в ладонь, что кажется, там точно останутся раны.  - Ли Минхо? - голос за его спиной вынуждает его крупно вздрогнуть и напугано обернуться, увидев одного из сотрудников, удивленно смотрящего на парня, стоящего под дверью и явно подслушивающего чей-то разговор. О, наверное, это выглядит до смехотворного глупо. - Все в порядке? Я могу Вам чем-то помочь?  Минхо всем своим нутром ощущает, как теряет нить разговора, как упускает самое важное, то, зачем он так сюда бежал. Он хочет убить этого ни в чем не виноватого человека. Он топит свою обиду и выдавливает улыбку.  -Нет, я просто…. - он делает паузу, и гул в его голове мешает адекватно формулировать мысли. Этот гул преследует его, ходит за ним по пятам и ему кажется, что он вот-вот грохнется в обморок. - Я уже ухожу, спасибо.  Сотрудник обеспокоено оглядывает его в последний раз, и коротко кивнув напоследок, испаряется в тишине темных коридоров. Минхо закусывает нижнюю губу и возвращается к разговору за дверью.  - Как думаешь, ей понравится песня? Я очень, очень переживаю. Боюсь разочаровать ее, хоть и понимаю, что она любит меня. - голос Джисона звучит тихо и почти надломленно. А у Минхо ломается все внутри.  Вот и все. Все рушится так быстро, так громко и безнадежно. Его оглушает резкая боль, током прошедшая по всему телу. Минхо ощущает, как его утаскивают обратно в ад, в самое пепелище, как его душат чужие руки, обернутые вокруг шеи. Ему хочется громко засмеяться, посмотреть на собственное отражение и смеяться так громко, как только можно. На что он, черт возьми, вообще надеялся?  Минхо хочется покинуть собственное тело, содрать с себя кожу, остаться совершенно оголенным и сломанным.  Ей обязательно понравится твоя песня, Джисон-и, шепчет Минхо, не обращая внимания на мерзкие слезы, разбивающиеся об ледяной пол. Ему бы точно понравилась. Да если бы эта песня была посвящена ему, он был бы так сильно счастлив. Он бы стал самым счастливым человеком.  Но эта песня не о нем, не для него. И теперь все точно разрушено. У Джисона есть та, которой он посвящает такие ценные слова, каждая строка, пропитанная невероятной нежностью и любовью о ней. О той, что так прочно поселилась в его сердце и о ком он может писать ночи напролет. Минхо завидует ей. Он бы хотел оказаться на ее месте.  Домой он уезжает с разбитым сердцем и гулом в голове, который становится только сильнее. Он уезжает домой, а хочется уехать на другую планету, спрятаться от всех. От самого себя. То, что так долго копилось внутри, то, что он так усердно пытался запихать как можно дальше, спрятать от чужих глаз, сейчас ядом растекается по венам и это так жалко. Минхо жалкий и чувства его жалкие.  Чуть позже, лежа на кровати его внезапно окутывает сильный страх. Что будет с ним дальше? Как он сможет смотреть на Джисона и делать вид, что все в порядке? Что его сердце не разорвано на мелкие куски? Разве он справится? Черт, он больше ни в чем не уверен.  Джисон был тем, кто в темные времена был рядом, кто нежно обнимал и прижимал к себе, одними касаниями развеивая все сомнения и страхи. Теперь Джисона рядом нет, потому что Минхо сам оттолкнул его. Он упустил то тонкое и хрупкое, что было между ними из-за чувств, которые взяли верх над здравым смыслом. Минхо сам, своими руками и своим показным равнодушием оттолкнул его, опьяненный болью, которая ни на секунду не притуплялась. Джисон был источником всех его проблем, всех саднящих ран и Минхо попытался оградить себя от него, в надежде избавиться и от беспорядка в своей голове.  Оказалось, что причиной хаоса внутри него является он сам и его больная любовь. Хаос никуда не исчез, в отличие от Джисона, только теперь к нему присоединилось тревожное ощущение пустоты и одиночества, которое, кажется, поглощает его.  Ему нужен Джисон. Нужен больше всего на свете. Только вот Джисону он не нужен и как научиться жить с этим - он пока что не знает.  Минхо ненавидит плакать, но прямо сейчас слезы быстро скатываются по его щекам и впитываются в сырую подушку. Прямо сейчас он задыхается от неконтролируемых всхлипов и чувствует себя таким ничтожным и беспомощным. Джисон приручил его как собачку, но даже это не его вина.  «Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно. Ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил». Интересно, как она выглядит? Та девушка, которая стала для Джисона всем. Она тоже смеется над каждой его шуткой, даже самой глупой? Она тоже смотрит на него как на самую большую драгоценность в мире? Она тоже ловит каждую его эмоцию и знает, как ему помочь? Она тоже видит в его глазах целый мир? Она тоже любит его, как никто не умеет любить? Минхо хочет узнать кто она, посмотреть, как она выглядит, чем она смогла его зацепить. Что есть в ней, чего нет в нем? Он хочет знать все, чтобы добить себя, чтобы не осталось вообще ничего.  От собственных мыслей его отвлекает тихий скрип двери и тонкая полоска света, резко ударяющая по лицу. Он смотрит на силуэт, стоящий в дверях и хочет провалиться сквозь землю. Джисон смотрит на него не читаемым взглядом и хмурится, замечая слезы, все еще предательски падающие на его мокрые щеки. Минхо выглядит как настоящий беспорядок, и под этим тяжелым взглядом он ощущает себя очень маленьким и беззащитным. Он не может даже пошевелить конечностями, будто душа покинула тело и он смотрит на все это со стороны. Господи, с каких пор его жизнь превратилась вот в это? - Ты…. - Минхо откашливается, чтобы голос звучал хотя бы немного менее разбито. - Что-то нужно? Ребята уехали в кино, так что…. Здесь только я. Он давит неуместный смешок, когда понимает, как абсурдно это звучит от него. Еще недавно они были друг для друга почти всем, а сейчас он отрицает любую мысль, что Джисон мог прийти к нему. Младший бросает на него свирепый взгляд и нервно играет мышцами лица.  - Ты сейчас это все серьезно, Минхо? - он почти кричит, смотрит недовольно и качает разочаровано головой. Джисон бесится и даже не скрывает этого. - Черт, объясни мне, какого хрена, м? Что с тобой происходит? Ты выкинул меня из своей жизни после той моей дурацкой выходки и делаешь вид, что меня не существует. Ходишь весь такой грустный, поникший, будто потерял что-то важное, но продолжаешь молчать и бегать от меня, как от прокаженного. Я, блять, так не могу, понимаешь? Ты либо скажи мне, что это все, конец, что ты больше не хочешь иметь со мной ничего общего, либо объясни, наконец, что творится в твоей голове!  Минхо тяжело сглатывает и больше даже не пытается бороться со слезами, которые будто и не собираются останавливаться. Он не знает, что ему сказать. Как объяснить ему то, что с ним творится, обойдя самое главное: его не утихающие чувства к нему. Он видит в глазах Джисона боль и отчаяние и ненавидит себя за то, что стал причиной этого. Минхо утащил его с собой в ад, хоть и пытался сделать все, чтобы уничтожающий пожар не задел Джисона.  Он так застрял в этом капкане из не взаимных и болезненных чувств, что будто потерял связь с реальностью. Теперь реальность больно ударяет его под дых, а Минхо совсем не знает, что с этим делать.  Он не знает, как из этого ада выбраться, не пострадав еще сильнее, поэтому молчит и сжимает губы с такой силой, чтобы ни один всхлип не выбрался наружу.  Джисон шумно выдыхает.  - Ты слышал мою новую песню? - Минхо бросает на него загнанный взгляд и еле заметно кивает, избегая чужих глаз. - И как тебе? Понравилась? Я хочу узнать твое мнение. Что….- Джисон запинается и нервно зачесывает волосы назад. - Что ты почувствовал, когда услышал ее? О. Ну конечно. Минхо всегда был первым, кто с восхищением пересказывал все эмоции от новой музыки Джисона. Вот что ему нужно: похвала. Вот почему он стоит сейчас здесь. Похвала, не Минхо.  Это ломает его еще сильнее, мыльный пузырь лопается внутри и истерический смех эхом разбивается о стены. Джисон непонимающе склоняет голову набок и выглядит таким же разбитым, как и сам Минхо.  - Мне очень понравилось, Джисон, очень. - сквозь смех и слезы выдавливает старший. Как же убого он выглядит сейчас. - Сказать честно? Я ей даже завидую. Блять, ты даже представить себе не можешь, как я ей завидую и ничего не могу с этим сделать.  - Кому - ей? Я не понимаю о чем ты. Ты же сказал, что слушал, так о чем ты сейчас - -Я говорю о ней, Джисон. О той, кому ты посвятил эту песню. - перебивает его Минхо. - Я слышал ваш с Чанбином разговор, слышал, что ты переживаешь о том, как она воспримет это. Но поверь, если она тебя любит, она будет счастлива.  У Джисона на лице сменяется одна за другой тысячи эмоций и, в конце концов, он мягко, совсем нежно улыбается и смотрит на Минхо, как на маленького ребенка, хотя сам является младшим.  - Ли Минхо-о-о, я и не думал, что ты такой глупенький. - он медленно приближается, все еще продолжая улыбаться как самый настоящий придурок. Минхо ни черта не понимает. Джисон опускается на кровать и осторожно касается мокрой щеки, стирая дорожки из слез. - Ты должен был слушать внимательнее, ну либо вообще не подслушивать, а спросить у меня. Погоди, эй, в чем твоя проблема, а? Что ты вообще делал там?  Минхо задыхается от осознания того, каким идиотом выставил себя. Но о чем вообще говорит Джисон? Почему он улыбается, пока сам он распадается на части и борется с болью внутри себя?  - Я говорил о своей маме, если тебе это интересно. - продолжает Джисон, не дождавшись ответа Минхо. - Я хотел показать эту песню ей, и рассказать о своих чувствах к тебе. Я просто боюсь, потому что не могу угадать ее реакцию. Хотя она считает тебя довольно милым. Как и я.  А? Минхо смотрит на него выпученными глазами и выглядит, наверное, невероятно комично, но о чем вообще говорит Джисон? Он же не имеет в виду, что-  - Угу, я имею в виду, что эта песня о тебе. Блин, Минхо, ну это же так очевидно, что с тобой не так? - он резко вздыхает, почти театрально, будто на него нахлынуло осознание. - Только не говори, что ты плакал сейчас из-за этого, пожалуйста. Маленький идиот, иди сюда.  Джисон аккуратно хватает его за талию и тянет к себе на колени, крепко прижимая к своей груди. Минхо утыкается носом в его шею и снова тихо всхлипывает, только теперь не от пронизывающей боли, а от чувства счастья и легкости, которых ему так не хватало. Джисон дарит ему невесомый поцелуй в макушку.  - Я люблю тебя, хотя бы это ты понял? - с усмешкой на лице смотрит младший. Минхо бросает на него сердитый взгляд, но Джисон только хихикает и дарит еще один мягкий поцелуй, только теперь его губы касаются кончика его носа.   Минхо смущенно кивает, сжимая в пальцах широкую футболку Джисона. Ему хочется верить, что все это реальность, что Джисон теперь его. Он ему необходим как воздух.  Минхо облизывает пересохшие губы и аккуратно касается ими чужих, очень теплых и мягких губ. Улыбка расползается по лицу Джисона и Минхо зарывается рукой в его волосы, улыбаясь в ответ.  А потом еле слышно шепчет:  -Я люблю тебя.