Солнечное утро

Катерина Михайловна совершенно бесшумно, на цыпочках, подошла к тяжелой дубовой двери, изукрашенной витиеватой искусной резьбой, приоткрыла ее и, почти не дыша, остановилась на пороге. Дверь та вела в горницу ее сына Федора, которому недавно минуло четырнадцать лет. Для матушки, впрочем, он все еще был дитятей. Солнце стояло уже высоко, его теплые лучи проникали сквозь цветные слюдяные окошки и целовали нежную шейку и румяные щеки спящего Феденьки. Спутанные темные кудри в совершеннейшем беспорядке разметались по подушке, одну руку он забросил за голову, вторая лежала сверху на шелковом красном одеяле, которое почти съехало на пол. Из-под одеяла виднелись аккуратные ступни с нежными розовыми пяточками, и матушка едва удержалась от того, чтобы не расцеловать их, как бывало в детстве. «Уж задам Демке!» — сердито подумала про себя Катерина, укрывая сына, — «Наказано же ему было одеяло поправлять боярину!» Батюшка ныне отсутствовал, пребывая на государевой службе, потому Федя и почивал так долго, проспав уже давно прошедшую утреню и все еще не собираясь пробуждаться. Будить его боярыня строго-настрого запрещала, и все в тереме ходили на цыпочках да говорили шепотом, дабы не потревожить хрупкий утренний сон молодого хозяина. Когда Алексей Данилович был дома, Федьке было неловко слишком уж лениться, капризничать да долго валяться в постели, что вроде как было не к лицу будущему воину. Сам батюшка поднимался ранехонько, умывался студеной водицей, службы в храме домовом не пропускал, да упражнялся каждое утро. Федору же желалось от отца ни в коем разе не отставать и оттого он подражал ему во всем, окромя студеной водицы. Тут уж боярыня встала грудью, боясь застуды, и настояла на своем, да и Феде куда как приятнее была водица подогретая. Когда же батюшка был на государевой службе, Федька оставался на попечении безумно любящей его матери, окруженный толпой услужливых холопов, нянек и мамок. Тут уж юношу ничего не сдерживало и он, не смущаясь, давал волю своей лени и дурному нраву. Отец Федьки не то чтобы был строг — напротив, он как и матушка, любил и баловал единственного сына, безбожно потворствуя желаниям своенравного мальчишки. Однако ж всегда, а особливо теперь, когда Федору оставалось меньше года до начала службы, все чаще строго, но терпеливо укорял жену: «Негоже парня так разнеживать! Чай не невесту царю на выданье растим, а воина будущего! Никто на войне да на службе с ним носиться так не будет, как в дому родительском! Сама пойми, любушка, да послушай меня, а то вельми тяжко Федьке придется!» На речи такие Катюша лишь поджимала губы, голову склоняла покорно, вздыхала, не споря с мужем, да только продолжала делать у него за спиной все по-своему. «То-то и оно, что на службу скоро, — спорила она с ним про себя, не высказывая однако сих мыслей вслух, — кто же там как матушка, холить и лелеять мальчика моего будет?» Да и слабо представляя себе воинские тяготы, надеялась она, что уж как-нибудь Феденька их избежит, все ж боярин и сынок воеводский, а не холоп какой голоштанный. Меж тем, занятая своими мыслями и любуясь на спящего сына, Катерина даже вздрогнула от неожиданности, когда тот зевнул и, потирая глаза, уселся в кровати. Весь вид Федькин контрастировал с чудесным солнечным утром: он был лохмат, хмур как туча, и смотрел на мать недовольно. — Проснулся, ясонька? Доброго утречка! Спалось как? Не жестко ли было на перинке новой? — Катюша присела на край Фединой постели, привычно опуская руку ему на лоб, проверяя нет ли жара. — Чего тебе тут надо, матушка? — Федька грубовато оттолкнул ее ладонь, — Демка где? Федю очень злила неумеренная опека матери, да и всех домашних, которые по примеру боярыни относились к нему, как трехлетнему чаду. Уже пару лет как молодому боярину прислуживал Демьян, будущий стремянный его, и такая материнская забота тем паче казалась Федьке излишней. — Демку я отослала, ангел мой, — Катерина будто вовсе не замечала грубостей сына. — Какой час уже? Матвей там меня заждался поди! — Не придет он сегодня, солнышко, — ласково проворковала Катерина, — с вечеру мне показалось, будто бледен ты, да глазки блестят нехорошо… Совсем загоняли тебя! Один денечек и передохнуть надобно. — Матушка! — простонал Федька, — не можно вот так ученье ратное прерывать! — хоть он и возмущался, но в глубине души был рад, что не придется сегодня опять полдня по двору на жаре с саблей скакать, ибо и впрямь очень утомился. — От одного денечка не убудет, да ты и выучился уже всему, куда ж еще лучше-то! — не успела она договорить, как дверь в Федькину опочивальню вновь отворилась, и на сей раз в ней показалась голова старушки в домотканном льняном платке и расшитом красной шерстяной нитью повойнике. То была старая нянька Феди, Никитишна, которая вырастила и саму Катерину. — Проснулся ужо, птенчик наш, солнышко поди детоньку разбудило? — улыбнулась она, с любовью глядя на Федора, отчего тонкие морщинки лучиками разбежались по ее доброму лицу, — чего к завтраку прикажешь подать, золотце? Уж я мигом на поварне распоряжусь! Этого Федька стерпеть уже не мог. Он не дитя, чтоб за ним еще и нянька ходила! В ярости он схватил шелковую подушку, что была под рукой и запустил прямо в несчастную старушку, прокричав: — Брысь отсюда, карга старая! Надоели вы мне все! Житья от вас нет! Матушка, успокаивая, погладила Федю по руке, а на Никитишну шикнула: — Поди, поди отсюда! Видишь, не в духе Федор Алексеич! Старая мамка поспешно скрылась от греха подальше, затворив за собой дверь. Федька был так зол еще и потому, что был уже весьма голоден, но очень уж не желалось ему выбираться из мягкой и теплой постели, особенно зная, что никакого ученья сегодня не будет и спешить некуда. Матушка будто прочитала его мысли: — Ну, не сердись, милый мой, на старушку, больно любит тебя Никитишна! — Федька на это только презрительно фыркнул, а матушка ласково продолжила: — Ежели желаешь, яхонт мой, так в опочивальню велю тебе завтрак принесть. Предложение то было весьма заманчивое — Федьке частенько дозволяли в детстве трапезничать прямо в постели. Но еще год назад отец это строго-настрого запретил, считая такую привычку совсем уж непотребной для взрослого уже юноши. Федор нерешительно взглянул на мать, на что та заговорщицки прошептала: — Батюшки все равно нет, он и не узнает… я же вижу, что полежать тебе еще желается, радость моя. И правильно, и отдохни, — мать погладила Федю по густым кудрям. Через несколько минут в горницу уже входил Демьян с золотым подносом, уставленным блюдами с блинчиками с красной и черной икрой, медом и сметанкой, пышными оладушками, да с пирогами с вишней, которые Федька любил пуще всех прочих. Он принялся с отменным аппетитом уплетать завтрак, а матушка все не спешила покидать Федину опочивальню, с наслаждением глядя на него и думая только о том, что вот, сынок ее покамест дома, в довольстве и неге, а уж дальше… будь что будет — как Бог даст.