Иллюзия выбора

      Говорят, раньше люди думали, что зеркала – это изобретением дьявола. Мол, они показывают человеку приукрашенную версию его самого, стирают недостатки, околдовывают, делают своим рабом. Один раз глянешь в зеркало и уже не сможешь оторваться. Это одна из бесконечного списка причин, по которым Осаму держит многих людей за идиотов, ибо, каким тупицей надо быть, чтобы поверить в такую несусветную чушь? Сам Дазай считает, что зеркала напротив показывают всё хуже, чем оно есть на самом деле. Потому что он просто не может выглядеть настолько плохо.       Измотанное, уставшее тело (Осаму на последней стадии истощения, после которой следует кахексия) покрыто увечьями, причём у каждой, даже самой маленькой царапины, резко выделяющейся на неестественно бледной коже есть своя предыстория и он помнит их все – полученные на миссиях с гордостью, а в спальне Мори с отвращением.       Синяки. На запястьях –       Дазай прижат к стене, ноги дрожат, он наверняка рухнул бы на пол, как безвольная марионетка, но чужие обманчиво-ласковые руки, бережно поддерживают его за талию. Осаму дёргается, то ли пытаясь вырваться из удушающих объятий, то ли просто не зная куда деть свою нервозность. Такое открытое проявление недовольства сложившийся ситуацией равняется подписи на своём смертном приговоре. На смену напускной нежности приходит жестокость, пальцы сильнее стискивают запястья и хриплое: "Нет" на выдохе как всегда не спасает ситуацию.       На бёдрах –       Дазай судорожно цепляется за подлокотники обитого дорогим бархатом кресла, во рту металлический привкус крови – он не рассчитал силу сжатия челюстей, а может просто забыл о том, что кусает губу, в тщетных попытках сдержать вырывающийся из груди крик. Чужие руки на бёдрах царапают кожу, принуждая подниматься и опускаться. От выпитого вина, все мысли куда-то исчезают, оставляя после себя лишь густой, влажный туман, оседающий на коже липкой плёнкой отвращения. Да, ему определённо не стоило пить с Мори.       Следы удушья на шее -       Дазай зубами стягивает белую перчатку с чужих пальцев, стоя на коленях. Глаза опущены в пол – он не горит желанием смотреть на человека (если его вообще можно так назвать) перед собой. Но, стоит перчатке упасть на мягкий ковёр, как эти самые пальцы смыкаются на шее Осаму, перекрывая доступ к кислороду, рывком поднимая его на ноги, заставляя встретиться взглядом со своим персональным ночным кошмаром и увидеть алые всполохи безумия в бездонных омутах его глаз.       Засосы и укусы –       Разорванное кружевное бельё невероятно пошло смотрится на фарфоровой коже, особенно в сочетании с хаотично разбросанными по телу метками и нездоровым румянцем на щеках, вызванным отнюдь не смущением. Времена, когда всё было так просто и Осаму всего лишь стыдился своего унизительного положения, давно остались в прошлом, до несколькочасовых, а то и несколькодневных допросов, когда он вымещал свою злость на предателях организации, до не менее жестоких миссий, на которых он убивал детей на глазах у родителей. После таких аморальных вещей Дазай уже не мог чего-либо стыдиться. И сейчас он сбивчиво дышит, изо всех сил подавляя рвотные позывы. Но терпит. Терпит боль и чужое удовольствие, пока полумрак спальни давит со всех сторон, загоняя в ловушку.       Осаму смотрит на свою зазеркальную копию, жалкую и растерянную, больше похожую на тень прошлого себя, смотрит и представляет, как кровь закипает от ненависти, как ярость стучит в ушах с каждым ударом сердца. Обычно, это срабатывает и Дазай действительно начинает злиться, но, по каким-то невероятным причинам, в последнее время сердиться на Огая не получается от слова совсем. Он ведь любит. Даже заботится. Иногда.       "Нет-нет-нет, это всё ложь, все его чувства ненастоящие! Глупые мысли! Прочь! Убью Мори-сана и дело с концом!"       Что ж, теперь Дазай себе отвратителен ещё сильнее – привычка уважительно обращаться к Огаю, причём даже в мыслях, срабатывает как рефлекс. Он уже не может от неё избавиться. Или просто не хочет?       Вот, пожалуйста, ещё одна причина презирать Мори. Ведь если бы не годы дрессировки, а по другому назвать этот кошмар у Осаму просто язык не поворачивается, то он был бы куда смелее. Наверняка говорил бы Огаю далеко не самые приятные вещи прямо в лицо, пряча собственный страх за маской безразличия.       А может быть ему и правда было бы плевать?       Вполне возможно. В конце концов, кто знает, что могло случиться, если бы в какой-то момент Дазай не сломался окончательно.       Он лежит на кровати, измотанный и усталый, каждое движение отдаётся адской болью во всём теле. Да, после смерти Осаму точно попадёт в рай, ведь, если верить Библии, то все мученики и страдальцы непременно становяться святыми. Горько усмехаясь он с ужасом понимает, что улыбка намертво прилипла к лицу. Щёткой три не отмоешь. Но Дазай всё равно собирается с силами, чтобы добраться до ванны – надо же в очередной раз попытаться смыть с себя позор. Как это неприятно и хорошо одновременно – стоять под напором горячей воды, ногтями сдирая кожу и обещать себе, что в следующий раз он обязательно придумает способ выбраться или хотя бы что-то изменить. Но через какое-то время (Огай всегда держит интригу до последнего, рассказывая о предстоящей встрече непосредственно в день этой самой встречи) всё повториться снова, а Осаму, не воспользуеться шансом найти выход из порочного круга, соврёт себе, что виноват только Мори, который фактически не оставил ему выбора и так по новой, раз за разом. Бесконечно...       – Что случилось, Дазай-кун? Почему ты плачешь? – ласковый шёпот Огая прямо над ухом заставляет отшатнуться, врезавшись головой в спинку кровати.       – Ну-ну, не стоит так пугаться, а то сотрясение заработаешь. – от его добродушного смеха у Осаму мурашки бегают по спине. И, не понять, от отвращения или наслаждения. – Так какова причина твоих слёз?       Дазай загнанно дышит. Неужели он настолько ушёл в себя, что не заметил накатившую истерику? Так, ладно, нужно успокоится, причём срочно, нельзя же расплакаться прямо перед Огаем, верно? Хотя, почему бы и нет, он же обязательно его утешит. Да, эти утешения будут построены на откровенной лжи, ну и что с того?       – Не стройте из себя идиота, Мори-сан. Вам известен ответ на этот вопрос. – голос не дрожит. Почти. – Причина в вас.       Каждое слово – смертельный яд, которым можно отравить кого угодно. Кого угодно, кроме Огая. Тот лишь удивлённо приподнимает бровь, насмешливо глядя на Осаму. Не нужно быть гением, чтобы понять – Мори плевать. Дазай обессиленно падает на кровать, утыкается в подушку, чувствуя, как ткань наволочки становиться мокрой от слёз. Приглушённые всхлипы звучат так жалко, что блевать тянет. Чужие руки подхватывают Осаму так, будто бы он ничего не весит и несут в ванную, губы шепчут что-то успокаивающее. Казалось бы, такой простой набор действий, но сколько в них заботы и искренности... Или ему только кажется?       Дазай спохватывается и закрывает кран. Последняя капля срывается вниз и тут же исчезает в водостоке, оставив его один на один с оглушительной тишиной. Она заполняет Осаму, заливается в уши, глаза, нос и рот, медленно подбираясь всё ближе и ближе, создавая непроницаемый барьер, сквозь который не может просочиться ни один звук. И, хотя он не любитель шума, сейчас предпочёл бы оказаться на самой оживлённой улице Йокогамы, лишь бы избавиться от обступившего со всех сторон вакуума. А, за одно, подальше от того, кто мирно спит в соседней комнате.       "Но, куда, лучше было бы обнять его." – внезапный наплыв нежности к человеку, который сотворил с Дазаем такое, кажется смешным и по-детски доверчивым. Мори назвал бы это милыми мыслями, а Осаму приступом сумасшествия.       – Я не желаю тебе зла, Дазай-кун. И я не сделаю тебе больно.       Он поражается только тому, как от такой приторно-сладкой улыбки у Огая не сводит зубы, всё остальное уже не может его удивить. Ни ложь, в которую, против воли, веришь, ни кляп, который Мори вертит в руках, ни желание сдаться, упасть в объятия Огая, позволить ему делать с собой всё что угодно. Хотя здесь от его позволения мало что зависит.       – Ну что ж ты молчишь, Дазай-кун? Я говорю правду. Ты мне веришь?       Осаму кивает и, почти без сожаления, садится на чужие колени.       – Конечно я вам верю, Мори-сан.       – Да, верю.       И Дазай, подмигнув на прощание заметно повеселевшему отражению, щёлкает выключателем и закрывает дверь. Квартира погружается во тьму, лишь луна светит в щель между шторами. Босые ноги утопают в мягком ковре. Забравшись под тёплое одеяло он обнимает Огая.       Как просто, оказывается, делать правильный выбор, когда у тебя его нет.