Вместо последней строчки

Вместо последней строчки я убегаю в ночь, где дождём мгновенно укрывает. Густой мрак дёгтем окутывает, увязаю по самое горло. Захлёбываюсь в истерике. Не выбраться. Тишина. Лишь капли надрывно стучат по крышам и стёклам окон, кажется, пробьют. Ветер бушует, развевает каре, шумит в ушах, завывая, как бродячая собака на луну. Ледяная вода стекает по намокшим волосам, щекам и шее, забирается под воротник, смешивая слёзы с болью и дождём в одно целое. Касаюсь окоченевшими, мертвецкими пальцами мочек ушей, ощупываю такие знакомые серьги-крестики. Твой подарок. Сомнения крысами мерзко пищат на душе, одолевают. Скребутся о стены, бегают, хвостами бьют по полу. Только и ждут момента, чтобы довольно потереть лапки, когда я сдамся. Расстёгиваю замочки украшений и бросаю серьги вдаль. Пока не жалко. Пока есть хоть малейшая искра смелости. Ведь лучше сразу сжечь мосты, что терпеливо возводились между нами. Отодрать пластырь с раны. Так правильнее, верно?.. Сажусь на промозглый асфальт, усеянный тёмными, кривыми овалами луж. И плевать, что заболею. Куда больше. Поджимаю ноги, обхватываю острые коленки руками. Голову откидываю назад, упираюсь затылком в серый каменный монолит стены. Накатывает вселенская усталость от всего, накрывает тяжёлым ватным одеялом, словно голодный энерговампир, жадно высасывает все силы, оставляя после лишь разруху. Кажется, внутри умерла, и только жалкая телесная оболочка осталась, как яркий фантик без конфеты. Как пустые слова. Как в том меме про дед инсайда. Дрожат покусанные пересохшие губы, усыпанные трещинками, облизываю, чтобы стали нормальными. Горло дерёт ком, сколько ни глотай — не пропадает. А в глазах — чёрная дыра. Бездна. Стекло. Нет эмоций. Чувств. Пусто. Кажется, сердце беспощадно вырвали, и там рваное месиво осталось, кровью облитое, но продолжающее пульсировать болью и металлическим ядом. Раны на душе не заживают, соль сыпется на них неимоверно щедро, не крупицами скромными, а горстями. Словно двенадцать пуль выпустили одновременно. Будто снег сейчас, не осень жалкая, а зима колючая, и она запускает шипастые когти насквозь. Пронзает острым ножом, а потом резко выдёргивает, с наслаждением слизывая раздвоенным языком бордовые сгустки с запачканного лезвия, демонстративно капая нитями слюней и ухмыляясь. До утра наши переписки длятся, сообщения ежесекундно отправляются и прочитываются, разбавленные лживыми смайликами и скобочками. Я домой тороплюсь, не хочу зря задерживаться — надо возвращаться в назначенный час, в то время как ты завис на вписке. Хоть с тобой всегда невыносимо, всё равно так сильно тянет, манишь, будто чарами. Несмотря на всё. Забота, нежность и любовь. Свидания, клятвы в верности, поцелуйчики и обнимашки. Доброта и честность. Равноправие и здоровые отношения. Как оказалось, всё это — пелена, ванильно-розовая, оседающая сахаром на языке, спадающая шёлковыми складками, но скрывающая поражающую правду, что выносит мозг, разбивает сердца и уничтожает души. Обнажаются запреты. Ревность к каждому столбу. Угрозы, приправленные нецензурщиной. Унижение. Газлайтинг. Манипуляции, припорошенные заботой, словно осенние лужи — первым снегом. Ухмылки, оскал и безумный блеск глаз. Табачным дымом в лицо дыхнёшь. Руку сожмёшь так, что синяки расцветут фиолетово-синими лепестками сирени, алыми бутонами роз кровь растечётся. Удар. «Это тебя полнит, выбрось в мусорку, моя девочка», — искренняя улыбка. «Прекрати общаться с подругой! Она плохо на тебя влияет, ты становишься другой, где былая воспитанность?» — серо-голубые глаза сужаются, в них сквозят отголоски льда, гнева и стали. «Надо соблюдать правила», — раскрытая ладонь приближается к мокрой от слёз щеке, как в замедленной съёмке. «Я тебе говорил, не носи короткие юбки», — тон повышается на ступеньку, из ласково-нежного становясь агрессивным. «Нет, даже пряди волос не покрасишь в красный, твой природный цвет тебе идёт больше», — на последних словах в голосе слышны нотки иронии, посыпанные сарказмом. «Умница, теперь ты меня поняла? Дай поцелую», — наклоняется и нежно прикасается к губам. «Куколка, забыла? Никаких друзей в соцсетях», — выхватывает телефон, удаляя новоприобретённую приятельницу по переписке резким движением. «Дура», — шипит от боли, потирая ушибленное место, но подходит ближе. «А ну пошла отсюда!» — яростно выплёвывает. Пора бросить. Слишком долго была куклой, позволяла дёргать за ниточки. Резалась ножом от эмоций. Умирала каждую ночь, воскресая на утро. Надевала весёлую клоунскую маску на лицо. Растворялась в шумной столице, тянулась к тебе, надеясь, что это преувеличивала, и ты всё-таки меня любишь. Вновь и вновь оглядываюсь в прошлое с улыбкой надежды. Но тем явнее жуткие призраки скалятся. Забитая жертва комочком пушистым, словно беззащитный котёнок, сжимается. «Я плохая, мне надо быть послушнее, это проявления заботы», — наивная, убивала голос разума в голове. Это ведь я дура, верно? Несусь от тебя, перед тем удалив твой номер, бросив везде в Чёрный Список. Пока озарение нашло, надо действовать. Да и ты со своими пацанами и девками на вписке проторчишь долго, приползёшь пьяный в пять утра. У меня есть время, и я трачу его с пользой. Кто-то опять будет кричать. Угадаешь? Подумай, не спеши, дорогой. Нет больше сил всё продолжать. В этот раз обрываю связь. Прямо здесь. Прямо сейчас. Вместо последней строчки я убегаю в ночь, где дождём мгновенно укрывает. Камни под ногами сыпятся в реку. Падаю с моста и лечу в пропасть, словно крылья за спиной появились. Густой мрак дёгтем окутывает, увязаю по самое горло. Не выбраться. Тишина. Лишь капли звонко стучат по крышам и стёклам окон, кажется, пробьют. Ветер бушует, развевает каре, шумит в ушах, завывая, как бродячая собака на луну. Ледяная вода стекает по намокшим волосам, щекам и шее, забирается под воротник, смешивая слёзы с болью и дождём в одно целое. Мой предсмертный крик ты не услышишь. Мне плохо. Опять. Нет больше сил всё продолжать. В этот раз обрываю связь. Вместо последней строчки я ушла в ночь. Под дождь. В реку. На глубину. От тебя. Навсегда.

Твоя утопленница.